Святой черт - Сергей Труфанов

Проявляет наглость и бесстыдство до последней ступени: его открыто изобличают, а он идет дальше и дальше, как ни в чем не бывало, поднимается выше и выше, называя себя подвижником, чудотворцем, пророком, исполняющим какую-то особенную волю божью. Ханжит, чудовищно лицемерит, заискивающе улыбается, когда нужно, сует бедным деньги, благо ему открыт неограниченный кредит в царском кармане.

Презирая выводы общественного мнения о его деятельности, он настойчиво популяризирует себя очень частыми фотографическими снимками, позированиями художникам для писании его портретов, и показываниями себя в кинематографических лентах. Окружает себя шумными, усердными поклонницами, умеющими всегда постоять за честь «великого отца», обзаводится подручными и послушными газетными сотрудниками, которые за какое-нибудь «старческое» обещание охотно, конечно, страшно преувеличивая, расписывают об его приемах, на которых будто бы бывает просителей больше, чем у министров, и во время которых будто бы «старец» раздает деньги направо и налево.

Правда, он иногда, как сказано, деньги раздает, особенно у себя в Покровском и в других местах, но всегда он делает это, преследуя личные выгоды, и, конечно, уж не настолько он много раздает, как об этом пишут его «присяжные репортеры».

Гораздо охотнее «старец» кладет деньги на сбережение в банк - это факт! - и, кажется, - хорошо не знаю - он в последнее время купил для себя, конечно, где-то в Сибири более тысячи десятин земли.

Обзаводится также видными друзьями, чтобы знакомством с ними реабилитировать себя не пред царями, а пред обществом, с целью заткнуть последнему, наблюдающему его «деятельность», рот…

IV.

КАМПАНИЯ ПРОТИВ РАСПУТИНА

По свидетельству Мити блаженненького, Феофан, чуть ли не первый по времени друг Распутина, давно знал про «подвиги «старца» Григория. Несколько раз он ставил его пред иконами и брал с него клятву никоим образом пе прикасаться к женскому полу и вести себя прилично.

«Старец» клялся, божился, но бросить своего «врачебного искусства» не мог или не хотел.

Феофан терпел, быть может, боясь «старца», быть может, надеясь привести его к покаянию.

В феврале 1910 года Феофан, не выступая против Григория открыто, все же поднял против него кампанию.

Помощником своим он избрал своего ученика - приват-доцента академии, уже известного читателю иеромонаха Вениамина.

Газеты, хотя и очень сдержанно, но начали тоже бросаться на «блаженного старца».

Распутин, только что сделавший мне визит в Царицын, перебравшийся для своего «великого дела» в Питер, прислал мне письмо: «Голубчик! Ведь ты же ничего не видел, когда я был в Царицыне, а Феофан с Вениамином меня грязью забрасывают. А я в Царицыне только ласкал людей, и боле ничего. Войди в защиту. Григорий».

Я, правда, ничего не видевший от него в Царицыне, кроме поцелуев, не поверил рассказам о Григории отца Петра Остроумова, и, не получив никакого предупреждения от Феофана даже в Великую Субботу, когда он имел возможность и даже должен был отвести меня от дружбы со «старцем», начал защищать своего друга и благодетеля, защищать без всяких корыстолюбивых намерений.

Защищал отчаянно. Поцелуи и баню я объяснял его бесстрастием, ибо искренно верил «старцу», что ему прикоснуться к женщине все равно, что к чурбану.

Два воскресенья сряду, по вечерам, я говорил пяти тысячам народа двухчасовые речи в защиту «блаженного» прозорливца…

Камер-юнкер А. Э. Пистолькорс по телеграфу из Петербурга просил меня изложить проповеди на бумаге и выслать ему для передачи «папе и маме».

Я, никогда вообще не записывавший своих проповедей, защитительные речи записал и отослал Пистолькорсу.

Скоро от него получил ответ, что речи читались государем и государыней и очень им понравились.

Но речи не понравились Л. Тихомирову и писателю М. А. Новоселову, так как я в них нападал на них за «оскорбление брата Григория» и особенно не понравились П. А. Столыпину.

По поводу моих речей Столыпин, уже к тому времени окончательно разошедшийся со «старцем», дважды входил в Синод со своим мнением.

Синод присылал Гермогену два указа о речах моих в защиту Распутина. В указах тех только утверждался факт, что тогда-то и тогда-то я в монастырском храме защищал Григория Распутина. Но ставил ли сам Столыпин и Синод защиту Распутина мне в вину, из указов неявственно.

Когда окончились дни защиты, в конце января 1910 г., я получил от Вениамина одно за другим два письма. Вениамин в тех письмах писал мне приблизительно так: «Дорогой отец Илиодор! По поручению владыки Феофана я пишу вам о следующем. Мы оба умоляем вас не защищать Григория, этого истинного дьявола и Распутина. Клянемся Богом Всемогущим, что на исповеди у владыки Феофана открылись его пакостные дела. Дамы, им обиженные, и девицы В. и Т., им растленные, свидетельствуют против него.

Он, сын бесовский, нас водил в баню и нарочно уверял нас, что он бесстрастен… А потом мы поняли, что он лгал и обманывал нас. Поверьте нам, не защищайте больше его… Любящий Вас иеромонах Вениамин».

Почти одновременно с этим письмом приходит ко мне царицынская дама П. и говорит: «Вот, дорогой батюшка, мы, заметив в о. Григории кое-что неладное, - у г-жи П. есть молоденькая, красивенькая замужняя дочка, живущая у нее в доме, - послали запрос о нем к епископу Феофану в Петербург; получили письмо. Вот оно».

Я взял письмо и прочитал: «Сестра Варвара! Храни Вас Господь иметь какое-либо дело с Григорием Распутиным. Он - подлинный слуга дьявола. Епископ Феофан».

Прочитавши Вениаминовы письма и письмо Феофана П., я обратился к Распутину с письмом, прося его ответить.

Распутин писал мне: «Миленький мой Илиодорушка! Не верь ты клеветникам. Они на меня клевещут. А знаешь почему? Из зависти! Вот я ближе их стоял к царям, цари меня больше любят, а их нет. Вот они и пошли против меня, хотят свалить меня! Не верь им. Им за этот грех капут. Закроется для Феофана лазутка. Григорий».

В этот раз я Григорию не поверил. Душа моя поднялась на него. Ясные сомнения начали точить мое сердце. Я ждал новых разъяснений.

Во время этого ожидания я получил от Григория из Петербурга или из Покровского такую телеграмму: «Папа обещал золотую шапку. Григорий».

Не помню, право, что я подумал при чтении этой телеграммы. Но последовавший вскоре за этим известный визит ко мне монахини Ксении, вывел меня из нерешительности и положил между мною и Григорием преграду, серьезную преграду навсегда…

С того дня я только и молил Бога о том, как бы мне развязаться со «старцем», умевшим и могшим держать пойманных друзей в своих руках…