Начало опричнины - Руслан Скрынников

    Письмо Курбского было написано под непосредственным впечатлением казни бояр в январе 1564 года. Из письма явствует, что Басманов нес главную ответственность за казнь вождей оппозиции: именно он «лил кровь как воду» и «губил сильных во Израили».

    В «Истории о великом князе Московском» Курбский с крайним негодованием пишет о царских «ласкателях» и «шурьях» В. М. Юрьеве с «братьею»[843]. Однако отзывы о Юрьевых не идут ни в какое сравнение с теми бранными эпитетами, которыми он награждает Басманова, «преславного похлебника, а по их языку маянка (маньяка. — Р. С.) и губителя своего и святоруские земли»[844].

    В целом кружок лиц, поддержавших программу крутых мер и репрессий против боярской оппозиции, был очень немногочислен и не включал в себя никого из наиболее влиятельных членов Боярской думы. В него входили новые любимцы царя — князья А. И. Вяземский, А. П. Телятевский и т. д. Но главенствовали в нем бесспорно Плещеевы, все больше оттеснявшие Захарьиных от власти.

    После смерти Макария митрополичий престол оставался незанятым в течение двух месяцев. Именно этот момент был избран правительством для нанесения удара по оппозиции.

Вожди оппозиции с полным основанием называли правительственные репрессии «законопреступными». Неугодные царю бояре были избиты без суда и следствия, без традиционного «советывания» между царем, высшим духовенством и Боярской думой[845]. Впервые после 1547 года казни подверглись лица, принадлежавшие к верхам феодальной аристократии, чины Боярской думы. Естественно, что подобные репрессии возбудили сильное недовольство среди высшего духовенства. И царь вынужден был считаться с этим фактом.

        В феврале 1564 г. правительство предприняло энергичные усилия к тому, чтобы привлечь на свою сторону церковное руководство. Еще до избрания нового митрополита в Москве был созван собор, на котором по инициативе сверху рассматривался вопрос о так называемом «белом клобуке». В речи к собору царь Иван IV предложил учинить «древнюю почесть» митрополиту, который займет место Макария: «и тому митрополиту носить белой клобук с рясами с херувимом» и «лечатати грамоты благословенные и посыльные красным воском»[846]. Царь указал на то, что первые московские митрополиты Петр и Алексей носили белый клобук и нет «писаний», объясняющих, почему такой привилегией пользуется теперь только новгородский архиепископ. В том, что митрополит наравне с прочими владыками носит черный клобук, «в том его высокопрестольной степени перед архиепископом и епископы почести нет»[847].

    По представлению царя священный собор и Боярская дума 9 февраля 1564 г. одобрили уложение о «белом клобуке митрополичем»[848]. Соборная грамота была скреплена подписями 3 архиепископов и 6 епископов[849].

    Приговор о белом клобуке способствовал примирению между царем и церковью. С помощью его правительство желало укрепить авторитет главы русской церкви и привлечь на свою сторону митрополита.

    Избрание нового митрополита представляло определенные трудности и потому затянулось на целый месяц. Власти противились избранию на митрополию любого из высших иерархов церкви. Царь хотел иметь на митрополии кого-нибудь из доверенных лиц. В конце концов выбор пал на бывшего царского духовника и протопопа придворного Благовещенского собора Андрея. Протопоп, по-видимому, обладал достаточными дипломатическими способностями. В его подчинении много лет находился Сильвестр, тесно связанный с «нестяжателями» и еретиками. Это не мешало Андрею прекрасно ладить с осифлянами и Макарием. Более десяти лет Андрей исполнял роль духовника царя. Перемены, происшедшие после падения Сильвестра, прервали на время также и его карьеру. К началу 1562 года он постригся в кремлевском Чудовом монастыре под именем Афанасия[850].

      Священный собор заседал не менее месяца, прежде чем вынес постановление об избрании чудовского старца Афанасия. На соборе безраздельно господствовали осифляне[851].

    24 февраля старец Афанасий был «возведен» на митрополичий двор. 5 марта состоялась церемония поставления чудовского монаха на митрополию. Грозный вручил новому митрополиту его посох и произнес речь, начинавшуюся с указания на божественное происхождение царской власти: «Всемогущая и животворящая святая троица, дарующия нам всеа Россиа самодержьство Российского царства» и т. д. Митрополит в свою очередь благословил Ивана: «мирно да будет и многолетное твое государьство и победно, со всеми повинующимися тебе бывает в век и в веки века, во вся дни живота твоего»[852].

    Тотчас после собора царь пожаловал митрополичьему дому широкие иммунитетные привилегии и освободил население его вотчин от разных повинностей[853]. Все эти пожалования, из которых митрополичья казна извлекла крупные выгоды, должны были упрочить согласие между царем и главой церкви.

    Одним из первых результатов компромисса между царем и духовенством явилось освобождение из тюрьмы И. В. Шереметева. Опальный боярин получил свободу в марте 1564 г.. на третий день после возведения в сан Афанасия.

    Вместе с высшим духовенством в защиту Шереметева выступили влиятельнейшие члены Боярской думы: конюший и боярин И. П. Федоров-Челяднин, боярин И. В. Меньшой-Шереметев и Ф. В. Шереметев, боярин Я. А. Салтыков и Ф. И. Салтыков, окольничий А. А. Бутурлин, И. А. и Ф. И. Бутурлины, окольничий И. И. Чулков, знатные дворяне В. И. Наумов, В. В. Карпов-Лошкин и т. д.[854]. Как и в предыдущих случаях, порука за опального была двойная. Дворяне поручились за опального своими головами и крупной денежной суммой в 10 тысяч рублей. Примечательно, что в числе поручителей Шереметева вовсе не было удельной знати и титулованных бояр. Его освобождение явилось делом исключительно старомосковского боярства. Можно полагать, что к участи Шереметева не остались равнодушны его ближайшие родственники Захарьины. Однако непосредственно в поручительстве они не участвовали.

    Освобождение Шереметева явилось одним из первых результатов компромисса между царем и высшим духовенством. Однако в целом условия указанного компромисса удовлетворяли более правительство, нежели оппозицию. Устами Курбского оппозиция решительно осудила соборное соглашение. Между февралем и апрелем 1564 г. опальный боярин пишет одно из самых значительных своих произведений, послание-памфлет, адресованный печорскому старцу Васьяну. В нем Курбский без обиняков утверждает, что осифлянские иерархи церкви подкуплены и развращены богатствами. Богатства, по его словам, превратили святителей в послушных угодников властей: «каждо своим богатством промышляет и, обнявши его персты, лежат и ко властем ласкающеся всячески и примиряющися, да свое сохранят и к тем еще множаишее приобрящут»[855].

     Курбский рисует яркую картину упадка церкви, управляемой монахами-стяжателями, осифлянами. Священнический чин «не токмо расхищают, но и учителе расхитителем бывают, начало и образ всякому законопреступлению собою полагают; не глаголют пред цари, не стыдяся о свидении господни, но паче потаковники бывают... села себе устрояют и великие храмины поставляют и богатствы многими кипят, и корыстми, яко благочестием, ся украшают»[856].

     В России, по мысли Курбского, нет людей, которые могли бы потушить лютый пожар и спасти гонимую «братию». «Яко же пожару люту возгоревшуся на лице всея земли нашея, и премножество домов зрим от пламени бедных напастей искореневаеми. И хто текше от таковых отъимет? И хто угасит и кто братию от таковых и толь лютый бед избавит? Никто же! Воистинну не заступающаго, ни помогающаго несть, разве господа»[857].

     Нет в России святителей, которые бы обличили царя в его законопреступных делах и «возревновали» о пролитой крови. (Здесь слышится прямой намек на недавние казни бояр). «Где убо кто возпрети царю или властелем о законопреступных и запрети благовременно и безвременно? — писал Курбский Васьяну. — Где Илия, о Нафееве крови возревновавыи, и ста царю в лице обличением,... где лики пророк, обличающи неправедных царей?»[858].

     Курбский горько жаловался на то, что в России нет патриархов (митрополита?) и, «боговидных святителей», которые бы решились открыто обличить царя. «Где ныне патриархов лики и боговидных святителей и множество преподобных ревнующе по бозе, и нестыдно обличающих неправедных царей и властителей в различных законопреступных делех.. Кто ныне не стыдяся словеса евангельская глаголет и кто по братии души свои полагают? Аз не вем кто...»[859].