Начало опричнины - Руслан Скрынников

    Несколько позже царь Иван, будучи недоволен действиями датчан, написал грубое письмо к датскому королю, которое датский посол не решился передать по назначению[781].

    Письма Грозного к шведскому и датскому королям были своего рода вехой в истории тогдашней московской дипломатии. Они показывали, что после Полоцкого похода влияние тридцати трехлетнего царя Ивана на дела дипломатического ведомства усилилось. Определяя внешнюю политику России, Иван все больше руководствовался собственным нетерпением и высокомерием, нежели трезвым расчетом.

    При заключении перемирия под Полоцком литовцы обязались незамедлительно прислать в Москву послов, но обещания не выполнили. Иван в ультимативной форме требовал ускорить начало мирных переговоров, угрожая новым вторжением[782]. После ряда проволочек литовские послы прибыли в Москву в начале декабря 1563 г. Переговоры, продолжавшиеся до начала января 1564 года, окончились неудачей. Стороны не могли прийти к соглашению ни по вопросу о Ливонии, ни по вопросу о границах в районе Полоцка. Послы решительно отклонили требование Грозного об уступке России Ливонии до Двины и Полоцка[783]. В начале января 1564 г. литовцы выехали на родину, а следом за ними в Литву двинулась многочисленная царская рать.

    Русское командование сосредоточило да литовской границе две сильные армии: одну в Полоцке под командованием воевод князей П. И. Шуйского и С. В. Яковлева, другую в Смоленске под командованием воевод князей В. С. и П. С. Серебряных. Армия, собранная в Полоцке, насчитывала около 14—18 тысяч человек и имела в своем составе до сотни орудий[784]. Основную массу ее составляли помещики Новгородской земли, дети боярские из Пскова, Торопца и т. д.[785]

    По царскому наказу, полоцкая армия должна была соединиться со смоленской на неприятельской территории в 5-ти верстах от Орши, а затем наступать на Минск. В наказе были точно обозначены не только время соединения обеих армий, но и пункты остановок армий на марше[786].

    Литовцы были осведомлены о московских планах и решили разгромить русские армии порознь, не допустив их соединения. Почти все свои наличные силы, 8 тысяч человек с артиллерией, Литва направила против полоцкой армии.

    Поздним вечером 26 января 1564 г. в окрестностях Улы произошло сражение, в котором армия Шуйского потерпела сильное поражение. Царские воеводы вынуждены были принять бой в чрезвычайно невыгодных для себя условиях. Полоцкая армия вышла к Уле после утомительного трехдневного перехода. Двигаясь по неширокой лесной дороге, восемнадцати тысячная армия растянулась на пространстве не менее трех-пяти километров. В то время, как арьергарды выходили к Уле, основные силы и обозы с оружием оставались далеко позади. Бой начался в густых сумерках, «к ночи»[787]. Русские воеводы не могли правильно определить численность противника, тем более, что они никак не ожидали встретиться со всей литовской армией.

      По московским источникам, весь удар литовцев принял на себя передовой полк русской армии[788]. Литовский главнокомандующий гетман Радзивил сообщает, что его атакующая пехота встретила отчаянное сопротивление русских[789].

      Бой длился не менее двух часов. Те и другие отступали попеременно. Но едва только передовой русский полк был опрокинут, как главный воевода бежал с поля боя[790].            

      Наиболее многочисленные и боеспособные полки не поспели своевременно к месту боя. Они двигались по дороге в полном беспорядке и не были подготовлены к битве. Все их вооружение (панцири, оружие и т. д.) находилось в обозах, следовавших в хвосте армии[791].

      Литовцы преследовали русских на пространстве в 5 миль, пока не добрались до их обозов и не занялись грабежом.

      Литовские источники сообщают преувеличенные данные о потерях противника. По утверждению Радзивила, русская армия потеряла до половины своего состава, около 9 тысяч человек. Согласно московским данным, число дворян, убитых и взятых в плен, не превышало 150[792]. Сюда следует добавить несколько сот стрельцов и боярских холопов, взятых в плен и павших на поле боя. Победа литовцев под Улой была, в конечном счете, весьма внушительной. В битве погиб главнокомандующий русской армией князь П. И. Шуйский[793]. В плен к литовцам попали воевода передового полка 3. И. Очин-Плещеев, третий воевода большого полка князь И. П. Охлябнин и т. д.[794].

    Литовская армия потеряла убитыми не более 20 человек, но число раненых в ней доходило до 600—700 человек[795]. На другой день после битвы гетман Радзивил сообщил в Варшаву, что намерен через три дня идти к Орше[796].

    Между тем, смоленская армия вторглась в пределы Литвы и разорила окрестности Орши, Могилева и Мстиславля. Узнав о поражении Шуйского, воевода князь Серебряный поспешно отступил в Смоленск[797].

    Спустя полгода после поражения под Улой русские пытались возобновить наступление против Литвы. Воевода князь Ю. И. Токмаков четыре дня безуспешно осаждал литовскую крепость Озерища. На помощь осажденным прибыл двухтысячный литовский отряд. Токмаков атаковал литовцев и потеснил их авангард. Но когда в бой вступил весь литовский отряд, ему пришлось спешно отступать в Невель. В русских летописях весь эпизод передан в очень деликатной форме: «и как пришли (литовцы. — Р. С.) всеми людми на него, и князь Юрий (Токмаков. — Р. С.) языков побил и со всеми людми пришел на Невль здорово»[798].

    Победа литовцев под Улой и успех их под Озерищами бесспорно оказали влияние на общий ход Ливонской войны.

    Поражение русских произвело сильное впечатление на союзников и противников Руси. Оно свело на нет все усилия русской дипломатии в Крыму. Получив известие о военных неудачах Москвы, крымский хан решил расторгнуть союзный договор с Россией, предварительно заключенный им с царским послом.

    Большую роль в политическом развитии начала 60-х гг. играла церковь, чье влияние покоилось на громадных земельных и денежных богатствах. К середине века в руках монастырей находилась значительная доля всех частновладельческих земель центральных уездов страны. Наступление монастырей на светское вотчинное землевладение и выход «из службы» значительных земельных фондов вызвал глубокое беспокойство властей, пытавшихся с начала 50-х гг. специальными мерами ограничить дальнейший рост земельных богатств церкви. Те же цели преследовало Уложение о княжеских вотчинах 1562 г., воспрещавшее титулованным вотчинникам какие бы то ни было земельные пожертвования монастырям. Антимонастырские земельные указы 50—60-х гг. вызвали сильные оппозиционные настроения среди князей церкви. Подобные настроения, а также тесные связи церковного руководства с Боярской думой и правящим боярством в целом оказали решающее влияние на позицию, которую заняла церковь в столкновении между монархией и удельно-княжеской фрондой.

    Интересы церкви и боярства, как крупнейших землевладельцев страны, были по существу тождественны. Неудивительно, что и те и другие решительно выступали против любых попыток ограничения крупнейшего привилегированного землевладения в пользу казны. В политическом плане церковное руководство не раз открыто брало под свою защиту боярскую оппозицию и во всяком случае всеми мерами пыталось смягчить направленные против нее удары. Функция посредника или третейского судьи вполне удавалась церкви, пока ее возглавлял митрополит Макарий, как нельзя более подходивший к этой роли. Престарелый первосвященник не обладал никакими особыми талантами, за исключением одного. Ловкий царедворец, дипломат в рясе, он всегда умел приспособиться к меняющимся обстоятельствам[799]. Макарий получил митрополичий посох из рук Шуйских, после дворцового переворота 1542 года[800]. Он поспешил отвернуться от Шуйских, едва их влияние пало. Столь же благополучно пережил он смену последующих боярских правительств, Когда в силу начал входить поп Сильвестр, Макарий поспешил заключить с ним союз. Во время суда над вождями Рады митрополит спас свой авторитет тем, что предложил вызвать на собор опального Сильвестра. Однако по существу дела он не стал перечить воле царя и не воспротивился их осуждению. Во внутрицерковных делах Макарий выступал на стороне большинства, которым неизменно располагали осифляне. Подобно родоначальнику осифлян Иосифу Санину, Макарий ратовал за укрепление власти московского государя, отстаивал официальную теорию самодержавия, догмат о его божественном происхождении и т. д.[801] Однако в моменты острых столкновений между монархией и аристократической Боярской думой митрополит не упускал случая заступиться за опальных. Достаточно указать на его ходатайство в пользу боярина князя С. В. Ростовского, удельных князей И. Д. Бельского, А. И. Воротынского и Старицких.