Царь Кровь - Саймон Кларк

И тогда я труп. У меня в магазине пять патронов. Пару этих диких тварей я срежу, но остальные меня разорвут – сомневаться не приходится.

Мои спутники в добром километре отсюда, они не успеют мне помочь.

Женщина приближалась, высоко вскидывая колени.

Ближе… ближе…

Я уже видел травинки, позеленившие ее босые ноги. Она смотрела прямо мне в глаза, хотя я могу поклясться, что она меня не видела.

Выкаченные глаза были белыми, как вареные яйца. Лицо покраснело от напряжения, щеки отдувались от тяжелого дыхания. А за ней жадной массой раскрытых ртов и машущих рук бежала толпа, скандируя: “У-у-у-у!”

Мне предстояло стать свидетелем такой же сцены, как когда Кэролайн уволокли в лес.

Я должен что-то сделать.

Что?

Всех мне не перестрелять. Были бы гранаты да пулемет…

Она вбежала прямо в стену.

Уф!

Выдох от удара.

Она полезла на стену. Закинула руки (солнце блеснуло на золотых браслетах), перекинула босую измазанную ногу.

Тут она увидела меня, и у нее глаза расширились. По-прежнему прячась от толпы, я подобрался и схватил ее за руку, чтобы помочь перелезть. Она застыла, потом дернулась назад с полными ужаса глазами.

У-у-у-у!

Они приближались.

– Давайте я помогу, – сказал я, приглушив голос. – Перелезайте и бежим к ручью. Там спрячемся под мостом.

Она улыбнулась, и эта улыбка преобразила ее лицо.

– Спа…

И ее не стало – вот так, сдернули на ту сторону. Рука выскользнула у меня из пальцев, оставив золотой браслет.

Быстро, пригибаясь, я бросился за шайкой, видя сквозь трещины в стене, что они уносят женщину прочь.

Я шел за ними, но все еще не знал, что делать. Ну, Рик, включи мозги! Что бы сделал Стивен? Он бы придумал план. Черт, у этого человека последнее время просто вдохновение. Он решает любые проблемы, воплощает любые планы. Ты же его брат, Рик, сообразительность у тебя в крови. У тебя три минуты, чтобы спасти эту женщину. Что ты будешь делать?

Сжимая руками винтовку, я шел за поющими психами.

Если эти гады ее изнасилуют, может, я все-таки смогу ее у них потом выкрасть. Никто в Фаунтен-Мур не возразит против еще одного уцелевшего.

Тем временем я дошел до луга, уходившего к ручью.

В другое время это было бы красивое место: акр мягкой свежей травы, быстрый поток, играющий на солнце. У самого берега ручья несколько ив, и у одной на ветви тарзанка. Такая, на которой я часами катался в свои десять лет над ручьем возле дома. Тогда мир был приятным местом.

Сегодня этот луг был истинным срезом ада.

Все так же распевая, сумасшедшие понесли женщину в поле. Она дергалась, извивалась, отчаянно пытаясь вырваться, выгибала спину, билась у них в руках.

Посреди поля стоял деревянный кол, вкопанный в землю. Он доходил мне до плеча. И был заострен.

Вот тогда я понял, что они с ней сделают. Кажется, и она тоже поняла. Потому что она закричала. Горький механический крик, и он длился и длился…

Я дал себе слово рассказать все о том, как это случилось. И не пропустить ничего. Ни одного слова. Вы должны знать, что мы делали друг с другом в то лето, когда загорелась под ногами земля.

Но я не буду вас упрекать, если вы следующие несколько абзацев пропустите. Это грязно, это отвратительно, это унизительно; то, чему я был свидетелем, выжжено в моей памяти на всю жизнь.

Все, что я могу – это вас предупредить. Если можете выдержать, читайте.

Вот что они сделали с кричащей женщиной:

Толпа понесла женщину к колу, и мужчины вместе с присоединившимися к ним женщинами стали сдирать с нее одежду.

Скоро она осталась голой. Был виден ее пупок, полоска волос на лобке, видно, как дрожали ее ягодицы.

Тяжелые груди женщины затряслись, когда ее, вопящую и извивающуюся, подняли повыше, а она мотала головой, пытаясь освободиться.

И я понял, что мне делать. У винтовки был оптический прицел, и мне предоставлялся верный выстрел. Я понял, что единственная возможность – всадить ей пулю в лоб и избавить от мучений.

Потому что я уже знал, что изнасилования не будет.

Инстинкт выживания заглушил половое влечение. Осталось только влечение к еде.

Двое мужчин с каждой стороны подняли ее над собой, держа за руки и за ноги, как несет команда-победительница своего капитана, так они ее несли к колу.

Я приложился глазом к прицелу и отвел затвор.

Я увидел кол, торчащий из земли. Он был заострен как карандаш, к единой точке. В прицел было видно, что кол толщиной с мою руку. И он был в пятнах. Его уже использовали.

Во рту пересохло, сердце застучало, отдаваясь эхом под сводами черепа. Я видел увеличенные головы толпы, колтуны в волосах от дерьма и крови, дикие, безумные глаза. В них пылал алчный голод. Месяц-полтора назад это были учителя, конторщики, дантисты, госслужащие – сегодня они стали племенем дикарей.

И я знал, как мне помочь женщине.

Тяжелые груди женщины затряслись, когда ее, вопящую и извивающуюся, подняли над заостренным колом.

Я прицелился. Красное лицо, разделенное на четыре части перекрестьем прицела, заполнило мое поле зрения. Она стискивала зубы, крепко зажмурила глаза. Она знала, что они будут делать.

Господи, они же сажают ее на кол!

Вы меня понимаете. Они именно сажали ее. Не протыкали грудь или живот. Они ее сажали сверху и…

Я проглотил слюну, задержал дыхание, пытаясь унять дрожь в руках, прицелился. Лицо было точно в центре перекрестья. Жизнь спасти я ей не могу, но могу избавить от мучений.

У-У-У-У-У!

Это был дикарский ритуал. Держа женщину над колом, они вопили так, что распугали птиц на соседних деревьях. У-У-У-У-У!

Я потянул спусковой крючок, заранее видя, как голова женщины разлетится кровавыми брызгами от поцелуя пули. И тогда мне улепетывать, спасая свою шкуру. Щелк!

И все. Ни грохота, ни толчка в плечо, когда пуля на скорости четыреста метров в секунду вылетает из дула. Черт!

Осечка. Я потянул затвор, чтобы выбросить гильзу. Он дошел до половины и застрял. Черт, черт, черт!

Я воевал с затвором, пытаясь выбросить дефектный патрон, – и остановился.

Поздно, Рик. Поздно!

Лицо женщины было все так же искажено судорогой, стиснутые зубы, зажмуренные глаза. Я чувствовал, как она напрягает всю свою волю, чтобы встретить грядущую боль.

А ритуал шел шаг за шагом. Под тот же дикий монотонный распев.

Ее подняли выше, как жертву некоему темному и жестокосердному богу.

Почти бережно ее посадили на заостренный кол. Ее ноги держали ровно по обе стороны кола, ступнями вниз, будто сажали на лошадь.

Было видно, как она задержала дыхание. Ожидая боли – такой неизбежной, гнусной, мерзкой, раздирающей боли, не желая допускать ее в свое тело.

Ее держали руками, выпрямляя торс. И потом те, кто держал ее за ноги, потянули вниз. Сильно. Так, что сами оторвали ноги от земли, повиснув всей тяжестью. Они стискивали зубы от усилий, сажая свои жертву на острую вершину кола.

Мои глаза метнулись к лицу женщины, а кол входил глубже и глубже…

Тело ее дернулось в судороге, руки взлетели в позу распятого.

Потом рот и глаза распахнулись от болевого шока.

Я беспомощно глядел. Ее глаза встретили мой взгляд, и будто меня ударило молнией энергии от нее ко мне, удар был физический, я даже пошатнулся.

На ее лице был виден только болевой шок, глаза выкатились так, будто сейчас выскочат из орбит, рот раскрылся, будто челюсть готова была отскочить.

А на меня накатил брутальный поток ужаса, боли, омерзения и простой ясной жалости, что ее жизнь кончилась вот так на колу посреди поля в окружении возрожденных дикарей.

В опустошении, в отвращении я стал пятиться, не в силах повернуться спиной к изувеченной женщине. Ритуал продолжался, и вперед вышли женщины с мясницкими ножами. Они стали резать. Правая грудь жертвы отделилась одним куском, хлынула кровь.

Женщина на своем вертеле, все еще живая, казалось, медленно танцует, шевеля руками над головой, почти безмятежно. Пародия на восточные танцы: руки над головой медленно движутся в одну сторону, потом в другую.

Они начали пожирать ее заживо.

Она танцевала, лишившись разума от боли.

Дети прилипли к колу, слизывая текущую кровь.

Она танцевала. Женщина на вертеле.

Я повернулся.

И побежал.

Побежал.

42

От потрясения я потерял чувство направления. Я бежал наобум. Падая. Роняя винтовку. Вставал и подбирал ее. Снова бежал. И на бегу плакал. Булькая и пуская сопли, как пацан, упавший с велосипеда и бегущий домой к мамочке.

Не знаю, что было более мерзко – толпа в поле, насадившая ее на кол от паха до горла и жрущая заживо, или я сам. И все, кто остался в Фаунтен-Мур. Мы были такими самодовольными, такими отделенными от всего этого. Здесь люди пожирают друг друга, дичают, превращаются в зверей. А мы сидим на своем холме, кушаем сардинки из банки, и можно еще выпить глоток виски, встать, почесать себе брюхо и сказать, что идешь спать. А потом в палатке застегнуться в чистом и приятном спальном мешке.