Мы пойдем другим путем! От «капитализма Юрского периода» к России будущего - Александр Бузгалин

С другой стороны, антитезой этому стали конформистски настроенные обездоленные слои трудящихся и особенно – старшее поколение, для которых совпали социальное и духовное (как правило, имеющее национальную окраску) унижение, но еще не сложились условия для самоорганизации и самозащиты. Эти люди неизбежно превратили в мощную оппозиционную силу «красно-белую» социал-державную идеологию и политику.

Будучи порождены в конечном итоге одной и той же атмосферой кризиса и отсутствия организованной демократической социалистической альтернативы, и русский номенклатурный либерализм, и социал-державное течение не случайно оказались лишь формальными, внешними противоположностями, по существу сходясь в целом ряде фундаментальных признаков.

Начну с того, что в основе обеих идеологических парадигм лежит жесткий антиисторизм, игнорирование диалектического мышления, видящего мир в развитии через противоречия, через качественные революционные, а не только эволюционные изменения.

В наиболее чистом виде это характерно для отечественного неолиберализма. Тезис Фукуямы о конце истории превращается в российских условиях в однозначный, априорный, не требующий доказательств (как то, что Земля – плоская, для крестьянина XV, а то и XIX века) вывод об окончательном и бесповоротном поражении социализма в нашей стране. Соответственно рынок и адекватный рыночным отношениям «человек экономический», ценностями и стимулами которого оказываются прежде всего деньги, а также противоположность труда и капитала вкупе с массовой (для народа) и авангардистской (для элиты) или в лучшем случае постмодернистской (для тех и других) культурой и т. д. и т. п. – все это для неолиберала есть естественный порядок вещей, вечный как – извините, чуть не сказал – «как воздух и земля», – как запах выхлопных газов и асфальт под ногами.

Критика этой методологии и мировоззрения может и должна носить как теоретический, так и практический (речь, естественно, идет не о физическом давлении на идеологических противников – это из практики таких «социалистов» как Сталины, и таких «либералов» как Пиночеты) характер. Первое предполагает анализ процессов генезиса, развития и самоотрицания (пока что главным образом внутри буржуазной системы) рыночной цивилизации, буржуазного способа производства. Историко-теоретический взгляд на этот социальный организм уже сам по себе ставит перед добросовестным исследователем вопрос о возникновении, а значит, и возможном прехождении, отмирании рынка и капитала. Другое дело, что ученым социалистической ориентации крайне важно продолжить начатый Р. Гильфердингом, В. Лениным, Р. Люксембург, А. Грамши, советскими и западными марксистами (Э. Манд ел ом и др.) анализ самоотрицания («подрыва») основ товарного производства. Не менее важен этот анализ и в области социокультурных процессов, где так же идет «подрыв» буржуазного духовного производства и прогресс культуры (но при господстве «массовой культуры»).

Если такой анализ станет действительно развернутым, то он сможет доказать, а не только показать, что рынок, буржуазное общество и шире – мир, основанный на господстве отчуждения, развиваются ныне по нисходящей траектории. Такое целостное доказательство – дело будущего, но уже сегодня мы можем показать, что в экономической области в XX веке налицо нелинейный, но устойчивый прогресс таких механизмов, как сознательное регулирование и нормативное ограничение рынка со стороны государства, общественных организаций (профсоюзы, «зеленые» и др.) и крупнейших транснациональных корпораций; что трудовые отношения все более базируются на развитии коллективистских начал (автономные бригады и т. п.), участии в управлении, гуманизации межличностных отношений; что среди стимулов к труду в развитых странах свободное время, условия труда, отношения в коллективе становятся равнозначны денежным мотивам… [30]

Нельзя сказать, что неолибералы не знают об этих феноменах. Если проблема генезиса рынка и его будущего ими вообще игнорируется, то феномены сознательного регулирования признаются, но только как встроенный компонент рыночно-буржуазного мироздания, служащий его упрочению. Дескать, сегодня нерегулируемого рынка не бывает, так же как не может быть нерыночного мироустройства. И точка. Этот подход своей внеисторичностью и ограниченностью весьма напоминает взгляд апологетов феодального, аристократического мира, для которых (в России так вплоть до XIX века) было самоочевидным правовое неравенство дворянина и холопа, мужчины и женщины, естественным – рабство (на юге США – вплоть до середины XIX века), а деньги и капитал были всего лишь встроенным в феодальный организм средством для его дальнейшего процветания.

Преодолеть этот внеисторизм и ограниченность неолиберализма можно лишь путем соединения новой теории с практикой сознательного изменения буржуазной системы и мира отчуждения в целом. Человек, погруженный каждодневно, практически лишь в одну проблему – добыть деньги и потратить их с наибольшей утилитарной выгодой, – не может и не будет мыслить исторически. Напротив, человек, включенный в сознательное преобразование мира отчуждения (от самых простых форм – борьбы за свои права на участие в собственности, контроле, до наиболее сложных отношений – революционного, качественного преобразования существующей действительности), практически не сможет не прийти к выводу об исторической ограниченноти буржуазной формации. Отсюда апелляция неолиберала к мещанину (и его внеисторически-пассивному здравому смыслу – мышлению приспособленца), социалиста-диалектика – к человеку, стремящемуся к социальным преобразованиям, самостоятельной личности, заинтересованной в том, чтобы совместно со своими товарищами добровольно объединиться для преодоления отчуждения: от организации дворового кружка или решения экологической проблемы до борьбы против власти номенклатуры или корпоративного капитала в масштабах такой страны, как Россия, или на международной арене.

Казалось бы, наши социал-державники в полной мере преодолевают внеисторизм как исходный методологический порок либерализма. В самом деле, они систематически критикуют западную рыночную цивилизацию, но… как правило, с позиций прошлого. Ностальгия то ли по великой империи, то ли по могучему союзу, то ли по патриархальной общине, то ли по сталинскому колхозу – вот основной лейтмотив такой критики. Это, конечно же, больший «историзм», чем у неолибералов, ибо признается наличие (пусть хотя бы в прошлом) чего-то позитивно отличного от буржуазного мира. Но вот аргументация «почвеннических» критиков рыночной цивилизации и буржуазного индивидуализма, как правило, оказывается в корне внеисторичной: не более чем исконно (от бога? от особого русского национального характера?) присущая нам тяга и любовь к «народности», «соборности» и «державности». Доказательство наличия этих черт является зеркальным отображением либеральных аргументов.