Морской почерк - Коллектив авторов

из домов майор остановил машину, сказав, что это парикмахерская, и предложил нам зайти посмотреть, а может быть, кто захочет – подстричься или побриться. Я выразил желание побриться и сел в высокое, сверкающее никелем, кожаное кресло, около которого стояла молоденькая миловидная японка в халатике. В следующее мгновение я оказался лежащим в этом кресле с уже намыленными щеками, и перед моими глазами зловеще сверкнуло длинное лезвие опасной бритвы. Было впечатление, что меня хотят аккуратненько полоснуть по горлу. (– А что? Запросто.) Но ничего этого не случилось. Я был идеально выбрит, с компрессом, с одеколоном, и в качестве платы мог отвесить только низкий поклон, подарить улыбку и воспользоваться несколькими словами майора, сказанными девушке. Я их не понял.

Сели в машину и поехали дальше. Майор продолжал свои рассказы. Вдруг он снова остановил машину.

– А, давайте, поедем в гости!

И поведал нам об одном очень интересном и хорошем человеке, японце, профессоре медицины, с очень распространённой в Японии фамилией – Танако, который уважил просьбу, не уехал в Японию, а остался в госпитале, в Торо, лечить русских и японских раненых и больных. Он говорил, что очень благодарен профессору, подружился с ним и уверен, что профессор будет рад встретиться с советскими моряками. Командир, усомнившись, удобно ли это, и получив абсолютно утвердительный ответ, согласился. Вскоре подъехали к небольшому домику, расположенному на возвышенности. Я заметил – и меня это поразило – что трубы водопровода, сильно утепленные, располагались над поверхностью земли на довольно высоких (2,5–3 м) столбах. В случае аварии можно было сразу обнаружить поврежденное место и устранить неисправность. Нигде ничего не копая, как это делают у нас.

На невысоком крылечке нас радушно встретил хозяин дома. Подозреваю, что майор, применив военную хитрость, заранее договорился с ним, что привезёт гостей, потому что (вряд ли мне это показалось), то, что произошло дальше, напоминало официальный приём, осуществляемый по протоколу и не лишённый некоторой натянутости. Конечно, сказывались языковые барьеры. Мы сняли обувь у порога и ходили внутри в носках. “Слава Богу, – думал я, – что они у меня без дырок”. Пол был устлан циновками, стены тоже напоминали циновки. Они раздвигались и сдвигались, то разделяя, то соединяя отдельные помещения. Профессор был в кимоно. Вскоре за спиной профессора появился ещё один мужчина в европейском костюме. Он оказался ассистентом профессора. Уже основательно войдя внутрь дома, мы были представлены дамам – жене профессора и сестре профессора. Возраст определению не поддавался. Сестра, очевидно, была моложе, но обе в кимоно выглядели очень молодо. Разговор завязывался с трудом. Профессор кончал университет в Германии и в совершенстве владел немецким. Его ассистент довольно свободно говорил по-английски. Я в средней школе изучал немецкий язык (с 4-го по 10-й класс!), а в училище – английский, но, увы, имея пятерки, не знал ни того, ни другого. Мой командир изучал немецкий, а замполит – английский. Но знали языки – и тот, и другой – не лучше меня. Комендант немного поднаторел в японском. Вот наши лингвистические возможности. Обладая ими, мы, всё-таки, кое о чём поговорили. О живописи. О куклах, в которые играют японские женщины, и, в частности, жена профессора. О японских женщинах и их положении в обществе. О нравственности. Конечно, пили чай, сидя на циновках, поджав под себя ноги. Разговор мог бы получиться интересным, но времени не хватило. Профессор был очень удивлён, узнав, что мы – все трое, командир, замполит и я – были из Ленинграда. Он сказал, что много читал об этом городе, знает, как он прекрасен и как пострадал во время войны, хотел бы когда-нибудь в нём побывать, если удастся. Узнав, что завтра мы еще будем в Торо, он пригласил нас приехать пораньше, так как мы едва-едва начали понимать друг друга, а хотелось бы поговорить обстоятельнее. Пообещав, уже за полночь, мы уехали. По дороге комендант порекомендовал нам – пока мы стоим в Торо – запастись овощами для команды. У нас с овощами было плохо, а на Южном Сахалине они имелись.

Около 18 часов на мол приехал майор на своём шевроле-паккарде). Я дежурил по кораблю. Мне, конечно, очень хотелось поехать, продолжить начатый разговор. Для его активизации комендант пригласил переводчика – корейца, которого, как добрую треть корейцев, звали Ким. Пришлось уговаривать Захарьяна подменить меня часика на четыре. Серёжа отнесся ко мне с пониманием. Мы поехали по уже знакомой дороге прямо к знакомому дому. Хозяин встретил нас на пороге, очевидно, услышав шум двигателя. Теперь он был в европейском костюме. В кимоно оставалась только его сестра.

Из записной книжки

27.09.45 г., 00.55, Торо

Вернулся после посещения семьи одного японского профессора-врача и немедленно надел “рцы ” (поскольку Сережа милостиво согласился постоять за меня четыре с половиной часика. Был в гостях, с майором. Ходило нас, кроме него, трое – командир, Игнатьев и я. С их стороны присутствовали: профессор Танако, его жена, его сестра (по всей вероятности – ассистентка) и еще один врач из госпиталя. Сам профессор исключительно культурный человек, хорошо говорит по-немецки, прекрасно рисует. Показывал нам свою живопись. Она характерна тем, что не несет на себе отпечатка японской живописи, это европейского характера картины, отражающие природу Южного Сахалина (Карафуто), пейзажи, цветы. Портретов среди его картин не было, и вообще портретов в Японии исключительно мало. Кое-как удавалось разговаривать с ним по-немецки… Почти все, что говорил профессор, понимал, хотя отвечать сплошь и рядом был не в состоянии.

Вошли в дом и, по японскому обычаю, сняли обувь и остались в носках. Нас пригласили к столу. Стол низенький, не очень большой, на коротеньких ножках. Пол, как и везде в японских домах, устлан циновками. Вокруг стола, поверх циновок, постелены коврики. Разговор вели сидя за столом. Это был, поистине, разговор за чашкой чая. Кроме перечисленных присутствовали шофёр майора и переводчик, кореец Ким. Про последнего можно сказать, что это был горе-переводчик, так как он плохо понимал русский язык, а японский, кажется, (по его собственным словам) знал ещё хуже. По крайней мере, зачастую, мы лучше объяснялись на немецком и английском, нежели с помощью этого переводчика.

Нас встретил сам профессор. Сначала он занимал нас всех четверых. Потом появился врач, затем – жена и, наконец, сестра профессора.

Разговор временами был оживлённый, хотя возникали в нем и критические моменты, когда он становился натянутым. Происходило это от взаимного непонимания. Круг тем был обширным. В процессе разговора выпили по меньшей мере чашек семь чая. Японцы пьют чай в очень