Выбор воды - Гала Узрютова

– Синий окунь бывает. Когда мы выступали в Индии, нам его показывали. Как же он называется… Баден… нет… бадис… Бадис-бадис!

– Сам свой бадис-бадис и оттирай!

– Не трогай. Это бадис-бадис. Окунь, который меняет цвет. Хамелеон. Он и зелёным может быть. И синим. И серым. Мой – синий. Я такого видел. А ты не видела – вот и молчи. Ему со средой сливаться приходиться, чтобы выжить. Вынужден менять окрас. Всюду хищники.

Он садится на стул.

– Улыбнулась бы хоть. Зачем детям твоё кислое лицо? Я ведь тебе его рисовал.

Сидя на стуле, жена смотрит на мужа.

– Включай.

Она наставляет на него камеру смартфона, и тот, прокашлявшись, поёт:

– I see trees of green, red roses too, I see them bloom for me and you, and I think to myself what a wonderful world![55]

…От воды, от поблёскивания озера на солнце меня резко тошнит.

Идти. Идти быстрее и не смотреть на воду.

Вода держит на мокром прозрачном поводке, одёргивая его, как только я отдаляюсь. Если ухожу слишком далеко от берега – поводок сдавливает грудь.

Напиши хоть что-нибудь, Кира.

Почему ты молчишь?

Гранд-канал

Венеция, Италия, осень за год до озера Бохинь

Санта-Лучия – конечная станция поезда «Милан – Венеция». Даже если не готов к Венеции и пропускаешь других пассажиров вперёд, придётся увидеть её прямо сейчас.

Венеция набросилась на меня, как только я вышла за двери. Если в других городах есть время, чтобы подготовиться к изнанке, пока едешь от вокзала в центр, то здесь сразу попадаешь внутрь – к Гранд-каналу.

Ощущение воды под ногами, въевшееся с первой поездки на вапоретто, возвращается снова и снова, пусть даже идёшь по твёрдому кампо[56]. Ещё светло, но уже горят фонари, сопровождая мой первый проезд по Гранд-каналу.

Где, как не в этой большой воде, я смогу, наконец, выпустить кости из рюкзака? Надо было сразу начинать с Венеции. Вот же оно – то особенное водное место.

Когда стемнело, я добралась до забронированной квартиры, и хозяйка Джулия встретила меня бутылкой просекко.

Первую ночь в Венеции я не могла уснуть от воды, которая с каждой минутой захватывала всё больше сестиере[57] города. Было сложно удержаться на качавшейся кровати. У меня нет генетической ловкости местных жителей, которая помогает и огромным вапоретто[58], и старым гондолам, и шустрым трагетто[59] не сталкиваться в тесноте каналов.

Из этого водного шума выбиваются только быстрые катера с загорелыми парнями, врубающими рэп на всю громкость. Совсем как у нас в спальном районе, где такие же парни рассекают на тонированных девятках с рэпом, ритм которого одинаков во всех городах мира.

Свет, разбудивший с утра, – та же вода, только ещё не загустевшая и не упавшая от тяжести в каналы.

На стометровой Кампаниле собора Святого Марка понимаешь: Венеция – один из немногих городов, смотреть на который сверху – значит пропустить его. Внизу сам ощущаешь себя старинным домом, насовсем промочившим ноги, и уже не замечаешь, как походка мимикрирует под темперамент венецианской воды.

Укачав, она отправила меня в сторону одного из самых больших кампо Венеции – Сан-Поло.

Дети играли в мяч, наслаждаясь простором, который только может дать небольшая площадь островного города. Их голоса отскакивали от апсиды церкви Святого Павла, от неровного фасада Палаццо Соранцо, от балконов Палаццо Корнер Мочениго.

Когда-то здесь пасли скот, потом шумела рыночная площадь. Тут же сжигали шёлковые ткани, борясь с роскошью, устраивали бои быков, карнавал и закололи Лоренцино Медичи.

Теперь громкие детские голоса, дырявившие тишину старой Венеции, провозглашали молодость по слогам. Лет в семьдесят эти мальчики станут похожими на шершавые палаццо Венеции, как человек с возрастом приобретает форму носа и осанку своих предков. Пока же их лица укладываются в родовые колеи.

На этом кампо столько пустого места, столько воздуха, что в нём теряешься. Я еле успела отбить мяч, прилетевший от одного из мальчишек.

Нет никаких вопросов; их никогда и не было.

В каждом городе должна быть хотя бы одна площадь, куда можно прийти поиграть в мяч, пусть и с самим собой.

На Сан-Поло я уже забыла, зачем приехала в Венецию, – но бычьи кости разрушили кампо, возвращая ужас боёв. Где сейчас кости тех быков, и несёт ли Венеция их в своём гигантском дырявом мешке? Они ревели, кровоточили, а люди смотрели на это с балконов Сан-Поло, откуда глаз быков не разглядеть.

Я направилась в сторону Дорсодуро, чтобы затеряться среди людей в узких калле.

Весь мир стареет, как сестиере Дорсодуро, дома́ в котором ниже пояса обшарпаны, а выше пупка ещё сохраняют достоинство, не поддаваясь возрасту. Накопленный за столько веков свет в золотой час одевает Дорсодуро в венецианский оттенок, узнаваемый даже на мутной фотографии. Его не спутаешь с оттенками любого другого города.

Но Венеция стареет быстрее остального мира. Гуляя по набережной вдоль канала Джудекка, можно уже сейчас увидеть, что́ будет с остальным миром через пару сотен лет.

…За всем этим на рынок Пескерия в Риальто я попала только к закрытию. Хотела сейчас же ощутить запах рыбы. Никакой парфюм не нравится мне так, как он. Не тошнит, его хочется всё больше.

Но между колонн рынка в послеобеденном свете застала лишь войско чаек, сражавшихся за рыбные кишки. Галдя, птицы, походившие на жирных котов, выкорчёвывали головы и хребты из разорванного мусорного мешка. Как туристы, бродящие по венецианским фондамента в попытке урвать то, что от осталось от города.

Человек мечется по свету в поисках воспоминаний, складирует их за пазуху, чтобы в старости доставать по одному и разглядывать.

У продавца рыбы, замешкавшегося дольше остальных, успела заметить кусок тунца, похожий на мясо. Я представляла завёрнутый в бумагу стейк – и тащила его за собой, как разодранного зверя. Варвар, заполучивший добычу с голландского натюрморта. Это сходство рыбы и мяса не давало покоя.

Взяла огромную сковороду из шкафа, налила масло и ждала, пока оно потребует жертву. Пробки в квартире выбило, и электричество отключилось. От тунца удержаться удалось, а вот свет удержать – нет. Когда я заселялась, хозяйка квартиры показала, где нажать на жёлтый рычаг, если электричество вдруг вырубится. Всё заработало.

Пора, наконец, выпустить кости из рюкзака. Лучше сделать это здесь – на канале Каннареджо, где не так много людей, как на Гранд-канале.

Как раз смеркалось. Я