Лашарела - Григол Абашидзе

Лишь иногда какая-нибудь мелочь случайно напоминала ей о Лухуми. И тут же, как надоедливый призрак, отгоняла она мысли о муже и, как выпорхнувшая из клетки птица, восторженно отдавалась своей любви.

Под крылом царственного возлюбленного притаилась она, оберегая свое счастье. И в самом деле, чего ей было страшиться? Стены дворца высоки, и охрана надежна. Совесть не тревожила ее: соединение с любимым человеком, учил ее Лаша, высшее благо, оправданное перед богом и людьми.

Единственное, что огорчало ее и заставляло с сожалением оглядываться назад, было воспоминание о матери, бедной Цицино. Почему не дожила она до этих дней, почему не может взглянуть на счастье дочери, на исполнение ее самых заветных мечтаний!

Трудно было сказать, кто из них более счастлив: царь или Лилэ. Они наполняли друг друга радостью и блаженством, соперничали в ласке и нежности.

Только теперь, рядом с Лилэ, Лаша почувствовал все преимущество своего положения, всю силу царской власти, всю радость жизни. Беспечный по натуре, он совсем отошел от всяких дел. Лишь изредка, очнувшись от угара, он удивлялся самому себе: как случилось, что чаша его чувства не переполнилась, почему непрестанно тянется он к Лилэ, без конца любуется ею.

Но ничто не могло ему помочь разобраться в себе. И разум, и сердце, и душа, и тело с одинаковой силой тянулись к Лилэ, искали ее близости.

Во дворце все удивлялись столь необычайной любви царя. Давно отрешенные от жизни старцы и священнослужители, явные и тайные враги Лаши порицали его поведение и помрачение разума царя приписывали колдовским чарам его любовницы.

— Змей соблазнил Адама и Еву и навеки изгнал их потомков из рая, нашептывали мирянам монахи, давно забывшие о радостях жизни. Грозя царю божьей карой, они отворачивались от Лилэ как от колдуньи и нечистой, крестились при встрече с ней и избегали ее.

Но зато молодые царедворцы, жадные до наслаждений, оправдывали увлечение царя и завидовали ему.

— Не только мы, но даже великие мудрецы прошлого, узрев подобную красоту, не смогли бы унять сердце и отвратить очи от ее совершенств, потушить в себе страсть к подобной женщине… — говорили они.

К караван-сараю подъехали всадники. Лошади были взмылены, ездоки забрызганы грязью.

Поручив коней слуге, встретившему их у ворот, прибывшие вошли в заезжий двор.

— Смотрите-ка, никак, Лухуми! — воскликнул один из сидевших за столом кахетинцев, пристально вглядываясь в вошедших.

— Он и есть… А с ним и наш Ило! — проговорил другой.

Лухуми подошел прямо к хозяину. Остальные направились к свободному столу. Тут Ило узнал своих земляков и поздоровался с ними.

— Идите сюда, садитесь с нами! — кричали пирующие, обрадованные неожиданной встречей.

Вошедшие направились к ним и уселись вокруг стола.

— Мы победили! Нахичеван опять наш! Спешим в столицу к царю, вестниками победы… За ваше здоровье, друзья! — поднял чашу Ило и жадно приник к ней. — А что делается в нашей стороне, друзья? Новости какие? — спросил он, набивая рот едой.

— У нас… Спокойно у нас… — сдержанно ответил один из кахетинцев и, наклонившись поближе к Ило, тихо спросил: — А что, Лухуми ничего не знает?

— О чем, Закро? — удивился Ило, перестав жевать, с удивлением уставившись на собеседника.

— О своей семье, говорю, ничего не знает? Царь-то у него жену отнял.

Кусок застрял у Ило в горле.

— Жену отнял, говорю, — наклонившись еще ближе, повторил Закро.

— Что ты говоришь, Закро? Как же это так?! — встревожился Ило.

— А очень просто! — вздохнул Закро.

— Как поверить в это? Разве так награждают слугу за верную службу, за преданность?..

Меж тем Лухуми распорядился быстрее менять лошадей, заказал обед и направился к столу.

Все притихли.

— А, вы уже за столом? И наши здесь? — обрадовался Лухуми. Здравствуй, Закро! Сандала, здорово! — с каждым в отдельности поздоровался Лухуми и подсел к приятелям.

— Вы что носы повесили! Мы с победой едем, а вы заскучали! — весело обратился Лухуми к сидящим, принимаясь за еду.

Все растерянно молчали, только проголодавшийся Лухуми усердно работал челюстями.

Утолив голод, он поднял чашу с вином.

— За ваше здоровье, ребята! — обратился он ко всем сидящим за столом и осушил чашу. — А что слышно у нас? Все спокойно? — спросил он, вытирая усы.

— Спокойно! — не поднимая головы, проговорил Закро.

— О моих ничего не знаешь? Как они там?

— Ничего. Мы ведь раньше тебя уехали из дому, — солгал Закро, переглянувшись с остальными: мол, не проговоритесь!

Лухуми снова поднял чашу.

— За нашего царя! Пошли ему бог здоровье и силу на вечные времена! — провозгласил он и выпил до дна.

— За здоровье царя! — недружно отозвались остальные, виновато посматривая друг на друга, и нехотя подняли чаши.

— Кони готовы, — доложил слуга.

— Сейчас идем… За наш отъезд! Счастливо оставаться! — И Лухуми осушил на прощанье третью чашу. — А теперь в путь!.. Спасибо, соседи! Лухуми достал из кармана пригоршню монет и высыпал на стол. — Мы угощаем!

Растерявшиеся кахетинцы не успели и слова вымолвить, как Лухуми быстро пожал всем руки и направился с товарищами к выходу.

Оставшиеся за столом долгим взглядом проводили царских гонцов.

— Лучше бы не возвращаться ему живым! — с горечью проговорил Сандала, тяжело вздыхая.

В то утро Лилэ почувствовала под сердцем сильный толчок. Она испуганно вскрикнула, но, сообразив, что с ней, успокоилась. Радостное чувство охватило ее.

Когда ребенок шевельнулся вторично, Лилэ взяла руку Лаши и, затаив дыхание, приложила ее к своему животу.

Лаша ощутил под рукой движение.

— Что это? — испуганно спросил он.

— Дитя шевелится, слышишь?.. — смущенно прошептала Лилэ, обняла возлюбленного, спрятала голову у него на груди.

Оба радовались, как дети. Хотелось рассказать кому-нибудь поскорее, но потом они решили хранить все в тайне — до поры. Сияющими глазами смотрели они друг на друга.

— Прибыл гонец от Ахалцихели! — доложили царю.

Лаша вышел в приемный зал.

Он опустился на трон, усадил рядом с собой Лилэ и торжественно поздоровался с царедворцами.

Он спешил услышать вести не столько о победе грузинского войска, сколько о судьбе Лухуми. В душе он надеялся, что Лухуми, может, не вернется с этой войны. Смерть законного супруга развязала бы Лилэ руки, и брак с царем стал бы для нее возможен.

Георгий знал, что нахичеванцы самоотверженно защищают крепость. На войне распоряжается случай, и царь надеялся на случай, который из тысячи людей, обреченных на смерть, избирает одного. Нельзя сказать, чтобы Лаша хотел смерти Лухуми, но война есть война: одни возвращаются, другие нет. Никто бы не обвинил царя в гибели телохранителя, и совесть его была бы спокойна.

…В конце зала показался гонец, весь в пыли. Он сделал несколько шагов вперед и упал на колени.

— Победа, государь! — воскликнул гонец, и голос его показался знакомым Георгию. Он вздрогнул.

Вестник на коленях приблизился к нему и поднял голову. И вдруг застыл от неожиданности. Рядом с царем Лухуми увидел свою жену, Лилэ. «Мерещится», — мелькнуло у него в мозгу, и он протер глаз.

Лилэ вскрикнула и в беспамятстве откинулась на подушки.

— Помогите! — крикнул царь.

Вокруг Лилэ засуетились лекари и челядь.

Растерянный, дрожащий, смотрел Лухуми на происходящее. Он потерял представление о том, где находится и что это все значит.

По знаку Эгарслана на Мигриаули набросились четверо стражников. Ошеломленный Лухуми не сопротивлялся. Ему скрутили руки за спиной, подняли и повели.

Он двигался словно в тумане, не понимая, что происходит. Может, во сне все это видит или бредит, устав с дороги.

Лухуми втолкнули в подвал и заперли за ним тяжелую железную дверь. В каменной темнице стояла нестерпимая духота, подземелье было переполнено узниками.

От пережитого потрясения Лухуми едва держался на ногах. Ему трудно было дышать спертым воздухом, он пошатнулся и чуть не упал. С трудом удержался на ногах, протиснулся в угол и присел на дощатые нары. Долго сидел он в оцепенении. Потом постепенно свыкся с полумраком, стал осматриваться. Узников было так много, что большинству негде было ни лечь, ни сесть, и несчастные вынуждены были подолгу стоять на ногах.

На единственной трехногой скамье восседал мрачного вида детина. Широко расставив ноги, он хмуро уставился на Лухуми. Плоская бритая голова его была покрыта шрамами.

Он нахмурил узкий лоб, и густые, сросшиеся брови его слились с линией волос.

— Убил? — строго спросил он Лухуми.

— Нет! — покачал тот головой.

— Значит, украл?

— Нет! — ответил Лухуми.

— Эй ты! Наберись-ка ума да не ври! — угрожающе процедил сквозь зубы бритый и, положив руки в карманы, вплотную надвинулся на Лухуми, ударом ноги опрокинув свою скамью. — Не строй из себя Авраамова агнца. Сюда никого не приводят после обедни. Ты или убил, или ограбил кого-нибудь на большой дороге… Говори, что было, тут не хуже тебя парни! Ну, выкладывай!