Лашарела - Григол Абашидзе

В последнее время Лилэ неузнаваемо изменилась. Она повеселела, то напевала вполголоса, то задумывалась и улыбалась какой-то своей затаенной мысли или шептала что-то, ничего не замечая вокруг.

Она часами сидела на балконе, облокотясь на перила, смотрела долгим мечтательным взглядом куда-то на запад.

Кетеван замечала, как невестка временами бледнела и тайком от нее ела кислые сливы и гранаты, соленые огурцы и капусту. Лилэ избегала Кетеван, стеснялась ее. Но от глаз опытной свекрови разве укроешься! Кетеван радовалась: скоро колыбель появится под их кровом и двор наполнится голосами и смехом златоволосых внучат.

Одно удивляло Кетеван — Лилэ совсем не вспоминала Лухуми, тогда как о царе, о его здоровье расспрашивала всех проезжих.

Когда Лилэ не сидела на балконе, она лежала в своей комнате и без конца глядела на портрет Лаши, улыбалась ему, шептала ласковые слова.

Несколько раз заставала невестку Кетеван в таком состоянии. Ей делалось не по себе. Мрачные мысли мелькали в голове старухи, но она не давала им овладеть собой и в работе и хлопотах скоро забывала о них.

Однажды эристави Бакур привез Лилэ письмо. Из всего этого длинного письма Лилэ прочла свекрови лишь то место, где говорилось о том, что Лухуми идет в поход на Нахичеван. Остальное Лилэ читала про себя, и лицо ее пылало от радостного волнения.

Мать проливала слезы об ушедшем на войну сыне, а жена была на седьмом небе от счастья.

Ей хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью, и, не понимая, что делает, она бросилась на шею к свекрови, обняла ее и расцеловала.

Ошеломленная Кетеван удивленно уставилась на невестку. Лилэ опомнилась, спрятала письмо и, запинаясь, сказала: не плачьте, мама, царь защитит Лухуми от беды, скоро сын ваш вернется домой с добычей и славой.

Это было не первое посещение эристави Бакура. Он и раньше несколько раз проездом заворачивал к ним, говорил втихомолку с Лилэ. После его отъезда невестка рассказывала Кетеван, что получила вести от Лухуми, что он здоров и невредим. Сама она усаживалась где-нибудь в сторонке с длинным посланием в руках и читала и перечитывала его с сияющим лицом.

Предчувствие чего-то дурного томило Кетеван. Это дурное таилось в письмах, которые получала Лилэ, — так чувствовала свекровь, но ни о чем не расспрашивала молодую женщину.

После получения последнего письма Лилэ вовсе преобразилась. Она вставала до рассвета, крутилась перед зеркалом, принималась разбирать свои платья и потом целыми днями просиживала на балконе, уставясь на дорогу, ведущую в Тбилиси.

Только поздно ночью, когда все кругом засыпало, когда на дороге затихало всякое движение, Лилэ входила в свою комнату и, не раздеваясь, ложилась, точно ждала, что ее вот-вот окликнут.

Кетеван простудилась, когда мыли давильню для вина. Ее знобило, все суставы ломило, болела голова. Она слегла. Заслышав тяжкий стон свекрови, Лилэ на минуту забегала в комнату, подавала ей напиться или поесть и снова устремлялась на балкон.

Как-то вечером, когда совсем стемнело, до слуха больной донесся конский топот, и сразу вслед за ним раздался заливистый лай собаки. Ей послышалось, что кто-то торопливо сбежал вниз по лестнице.

— Тихо, Курша!.. — услышала Кетеван.

— Лилэ… Лилэ… Это ты, дочка? — позвала Кетеван, но никто не отозвался. — Лилэ-э! Лилэ-э! — громче окликнула невестку больная.

Ответа не последовало.

Сотни ужасных мыслей пронеслись в мозгу Кетеван. Она заметалась в постели. Потом с трудом поднялась. Босая, в одной рубашке, шатаясь, добралась до порога, собрала последние силы и закричала в ночную темноту:

— Лилэ-э! Лилэ-э!..

Голова у нее закружилась, в глазах потемнело. Она рухнула на пол.

До Лилэ, сидящей на богато убранном коне, донесся крик свекрови. Она сжалилась над несчастной и на минуту придержала коня у соседских ворот.

— Асинет, милая, прошу тебя, присмотри за моей свекровью. Мне нужно съездить тут неподалеку, узнать о муже… Оказывается, с войны вернулся один человек… Он был вместе с Лухуми… — торопливо говорила Лилэ. Не дав прийти в себя изумленной соседке, она сунула ей в руку деньги, огрела плетью коня и помчалась вслед за всадниками, уехавшими вперед.

Во дворце никто не удивился появлению Лилэ. Лаша и раньше приводил к себе красавиц. Неделями, а то и месяцами жили они во дворце, а когда надоедали ему, он отправлял их обратно. Правда, о новой возлюбленной Георгия говорили, что такой красавицы до сих пор не бывало в царских палатах.

Слухи эти в тот же день дошли до Русудан. Она вбежала в покои брата и, даже не поздоровавшись как следует с ним, стала рассматривать незнакомку с ног до головы. Лаше хотелось, чтобы Лилэ понравилась Русудан, и он с волнением ждал, что она скажет.

— Ну, что? — спросил он ее, когда они остались одни.

— Красива… Даже слишком красива, да только… — И Русудан замялась.

— Что только? — нетерпеливо спросил царь.

— Только и она тебе скоро надоест, — с грустным упреком ответила Русудан.

— Нет, не надоест, Русудан, никогда не надоест, — уверенно проговорил Лаша.

— Посмотрим, посмотрим. — Русудан выбежала из царских покоев так же стремительно, как и вбежала туда.

Георгий облачил свою возлюбленную в царские одежды. Только короной не мог увенчать он ее, а в остальном сделал настоящей царицей. Он не расставался с Лилэ ни днем, ни ночью, дошел до того, что во время приемов сажал ее рядом с собой на трон, вынуждая иноземных послов оказывать ей царские почести.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Первое большое сражение по пути в Нахичеван произошло под Ороти. Осадой крепости руководил Библа Гуркели. Начальником отряда, который должен был напасть на наиболее защищенную часть крепости, он назначил Лухуми Мигриаули. А сам, стоя на возвышенности, неподалеку от места боя, следил за бешеным натиском воинов Мигриаули. С крепости на грузин градом сыпались стрелы. Можно было не сомневаться, что безрассудно храбрый предводитель идущего на приступ отряда не дрогнет перед лицом смерти.

Однако случилось нечто совершенно неожиданное: защитники крепости заметили на возвышенности военачальника и все свои стрелы обратили против него. Гуркели получил тяжелое ранение.

Отчаянная схватка завязалась у самых ворот крепости. Атакующие дрогнули и смешались. Вот-вот отхлынут они вспять… Но тут Мигриаули, словно ястреб, налетел на свою дружину с тыла, отрезал ей путь к отступлению и повел воинов на новый приступ. В это самое время Шалва Ахалцихели подбросил свежие силы наступающим, решительно напал на врага с другой стороны крепости, и грузины, нажав одновременно с нескольких сторон, опрокинули защитников.

Первым в Ороти ворвался Лухуми Мигриаули. Он взял в плен начальника крепости и доставил его Ахалцихели.

Грузины разрушили Оротскую крепость, перебили ее защитников. Лишь горстке воинов намеренно дали возможность отступить и уйти из окружения, чтобы они донесли до Нахичевана весть о страшном разгроме.

Ахалцихели оставил в Ороти на излечение раненого Гуркели, а сам во главе войска пошел на Нахичеван.

Оставшиеся в живых защитники Ороти принесли туда весть о жестокой расправе, чинимой войсками Ахалцихели над побежденными, посеяли панику.

Имя Шалвы Ахалцихели, военачальника грузинского войска, как и имена Захарии и Иванэ Мхаргрдзели, было достаточно известно. В свое время он участвовал во взятии Нахичевана и разрушил не одну крепость к югу от него.

После первого же натиска перепуганный эмир нахичеванский счел сопротивление излишним, заявил о своей покорности и обещал по-прежнему платить дань Грузии.

Ахалцихели продиктовал условия сдачи и получил ключи от крепости. Однако грузинское войско для окончательного подсчета добычи должно было остаться в Нахичеване.

Надо было отправить к царю гонца с известием об одержанной победе. Самым подходящим для этого поручения Ахалцихели счел Лухуми Мигриаули.

Шалва давно приглядывался к Лухуми. Ему нравились и самоотверженная храбрость, и преданность царю этого богатыря. В походе Мигриаули показал себя смелым и отважным воином, и лучшего вестника победы Шалва выбрать не мог. Щедро одарив Лухуми, Ахалцихели велел ему взять лучших коней и с небольшим отрядом скакать в Тбилиси, чтобы сообщить царю радостное известие.

С того дня, как Лилэ поселилась во дворце, жизнь Лаши озарилась новым светом, уподобилась безоблачному летнему небу. Любовь их была словно слияние солнца с луной, день оспаривал у ночи честь развлекать и радовать влюбленных, не устававших глядеть друг на друга.

Ограничив свой мир любовью, они отрешились от всяких забот.

Только теперь ощутила Лилэ жизнь как благословенный дар. Она словно и не жила до того вовсе, не помнила ничего из своего прошлого — ни детства, проведенного в нужде, ни замужества, — все залил нахлынувший свет счастья, и глаза ее закрылись для прошлого.