Игры мажоров. "Сотый" лицей (СИ) - Ареева Дина

— Так мы и ей закажем, — Топольский развернул меню, — мы с тобой здесь поедим, а для нее тебе все упакуют. Что она любит? Утиную грудку любит? А паштет?

— Хорошо, давай паштет, — сдалась Дарья, — но говорить мы будем сейчас. И если ты просто нашел повод…

— Они продолжают встречаться, Даша, — без всякого перехода продолжил Топольский, и она только рот раскрыла. И захлопнула. — Никита с Машей. Я больше не хочу им мешать. И тебя тоже прошу не прессовать Машу.

Он увидел ее взволнованное лицо и расценил это по-своему. Взял ее ладони в свои и крепко сжал.

— Когда я женился, то думал, что делаю лучше всем: родителям, бизнесу и даже Никите. А по итогу вышло, что никому лучше не стало, поэтому я не хочу давить на сына.

— О чем ты говоришь, Андрей? Им рано жениться, им по семнадцать лет!

— Я говорю о запретах. Чем больше запрещать, тем сильнее хочется. Разве не так?

Дарья хотела возразить, но Топольский ее опередил.

— Никита купил Маше платье для бала. Она не стала забирать его домой, боится, что ты не разрешишь надеть. Я случайно увидел пакет у него в комнате. Никита не мои деньги потратил, а свои, он их сам заработал. И я рад, что сын мне пока еще доверяет.

— Зачем ты мне это говоришь? — Дарья старалась не показать, как она уязвлена. Выходит, ее Мышка ей больше не доверяет? — Разве дело в платье? Я не хочу, чтобы моя дочь привыкала к дорогим вещам.

— Все это чушь, — перебил ее Топольский, — вещи тут ни при чем. Мой сын влюбился, и я его очень хорошо понимаю. Потому что я тоже…

Он запнулся и снова стал похож на своего сына, который рассказывает домашнее задание, сбиваясь на каждом слове. А затем поднял голову и проговорил, глядя прямо в глаза:

— Я тоже влюбился, Дашка. В тебя. Как мой Никита в Машку. Мне как будто опять семнадцать. Что там дальше эти малолетки говорят? — он свел брови, задумавшись. — Ты будешь со мной встречаться?

Глава 26

Маша

Сижу в кухне, прислушиваюсь к сдавленным всхлипам и мучаюсь.

Я сразу поняла, что мама встречалась с Топольским. Она вернулась недавно, сунула мне судочки с едой и закрылась в ванной. По содержимому судочков ясно, что Топольский водил ее в ресторан, но разве из-за этого плачут?

Ковыряю вилкой паштет, выложенный на листьях салата и украшенный бусинами клюквы. В ресторанах даже в судочки еду пакуют красиво.

Подцепляю ягоду и отправляю в рот. Затем решительно встаю и иду к ванной.

— Мам, мама, — стучу в дверь. Всхлипы прекращаются. — Открой!

— Мышонок, я сейчас выйду, — слышится из-за двери сдавленное. Шумит вода, но она не заглушает продолжающиеся всхлипы, и я плашмя луплю в дверь.

— Мама!

Дверь распахивается, из ванной выходит мама с красными зареванными глазами и лихорадочными пятнами на скулах. Я бросаюсь ей на шею.

— Мамочка, ты виделась с Топольским? Ты из-за него плачешь, да?

Она в ответ меня обнимает и кивает, пряча глаза.

— Да, Мышка. Он изменил свое решение и больше не хочет мешать вам с Никитой.

Я не верю своим ушам.

— А ты? — спрашиваю осторожно. — Ты тоже передумала?

Мама смотрит на меня сочувственным взглядом.

— Доченька, ты же знаешь, что мне нравится Никита. И если бы я была уверена, что он не твой брат…

— Мам, — перебиваю ее и тяну на диван в гостиную, — он не может быть моим братом. Сядь! Я тебе сейчас все расскажу.

И я рассказываю. Про письмо, которое Никита нашел в сейфе. Про то, что его усыновили, и он точно не сын Топольского.

Но вместо того, чтобы обрадоваться, мама смотрит на меня все с тем же сочувствием. А когда я заканчиваю, притягивает к себе и откидывается на спинку дивана.

— Мышка, поверь, я все понимаю. И понимаю, зачем Никита сочинил эту историю. Но только поверь мне, он сын Андрея. Чужие люди не могут быть так похожи, а Никита его копия. Я помню Топольского именно таким.

Я растерянно моргаю. Неужели Никита меня обманул? Не верю, не хочу верить. И не знаю, как мне теперь от него отказаться. Как?

— Все слишком запуталось, Мышка, — тихо говорит мама над моей головой, — и мы с тобой обе запутались. Мне нужно либо решиться и все ему рассказать, либо…

— Ему, это отцу Никиты? — поднимаю на нее глаза.

— Да, Андрею. Иначе дальше будет только хуже, — она отворачивается и смахивает слезу.

— Но, мам… Подожди, — до меня начинает доходить, — он что-то тебе предложил, да?

— Да, Маша. Андрей предложил мне с ним встречаться. И если я хоть немного разбираюсь в людях, он говорит о серьезных отношениях.

Потрясенно смотрю на маму, даже отодвигаюсь, чтобы лучше видеть.

— И что ты ему сказала? Ты согласилась? Мам!

— Ничего, — мама закрывает лицо руками, — ничего не сказала, хотя должна была сказать, кто я. И кто для меня он. Но я не смогла. Не повернулся язык.

Она всхлипывает, а у меня отнимается речь. К такому повороту я точно не готова.

— Мам, — помолчав, спрашиваю, — скажи, ты что, влюбилась?

И по сдавленному рыданию вижу, что права. Но осуждать ее не хватает никаких сил.

— Если бы ты знала, как я себя за это ненавижу, доченька, — глухо говорит мама, не отнимая от лица ладоней. — Я чувствую себя грязной и лживой предательницей. Что сказал бы папа, если бы был жив? Я сама себе омерзительна.

— Если бы папа был жив, мы никогда бы не встретили Топольских, — отвечаю ей и тяну за руки. — Мам, пожалуйста, ну не плачь!

— Маша, — она порывисто поднимает голову, — я приняла решение. Ты доучишься до конца четверти, и мы уезжаем. В Польшу или Чехию, я уже сейчас начну искать там работу. Кем угодно, хоть посудомойкой. Тебя заберу на домашнее обучение, твой диагноз это позволяет. Весной приедем для внешнего тестирования. Поступать в вуз будешь там. Зато нас никто не найдет. Если ты потом захочешь общаться с Никитой, ты сможешь ему все рассказать. Вы сделаете ДНК-тест, но уже сами, без наших с Андреем разрешений. Ты согласна, Маша?

Я молчу, оглушенная, потому что понимаю: мама права. Что Никита вполне мог придумать ту историю с письмом, чтобы думала, будто он не Топольский. Не мажор. Он же не знает, почему я упиралась.

Но при одной только мысли, что мы уедем и я больше его не увижу, становится плохо. Невозможно. Это невозможно. Я это не вывезу.

— Андрей сказал, Никита купил тебе платье для бала, — говорит мама и гладит меня по голове. — Ты побоялась мне сказать, да?

Безнадежно киваю. Сейчас мне абсолютно все равно.

— Не надо от меня прятаться, Мышонок, — она грустно вздыхает. — Я хочу, чтобы мы уехали, и все стало как раньше. До…

Она не договаривает, но я мысленно договариваю за нее.

До Топольских. Только так больше не будет. Мы не сможем выбросить их из нашей жизни. Ни она, ни я. И от этого мне еще горше.

***

Утром я приезжаю в лицей раньше всех. Я ночью почти не спала, лежала и представляла свою жизнь без Никиты. А в соседней комнате точно так же ворочалась и не спала мама.

Под утро я приняла решение ничего не говорить Никите, чтобы не портить себе настроение перед балом. Я потом его спрошу, соврал он о письме или нет.

Постепенно кабинет заполняется одноклассниками. Я ни на кого не смотрю, делаю вид, что повторяю домашку, а сама бездумно пялюсь в учебник.

Внезапно в кабинете повисает тишина, и я поднимаю глаза. В дверях стоит Алька и с вызовом смотрит на умолкнувший класс.

Она в темных брюках и фиолетовой водолазке, поверх которой повязан тонкий шарфик.

— Нет, — вырывается у меня непроизвольно. — Нет, Аля…

Алина окидывает меня безразличным взглядом и идет дальше по проходу. Садится за последнюю парту, а меня охватывает полное отчаяние.

Потому что этот шарфик красного цвета.

Глава 26.1

На перемене пробую поговорить с Алькой, но она принимает мои попытки в штыки.

— Тебя это не касается, — холодно отвечает бывшая подруга.

— Послушай, — не оставляю надежды ее переубедить, — не надо, Аля, не лезь к ним. Это может быть опасно.