Поручик Державин - Людмила Дмитриевна Бирюк

окаменело, черные брови сошлись на переносице. Словно угадав его мысли, Вацлав, обливаясь слезами и холодным потом, жалобно запричитал:

— Пощадите, пан Гавриил! Ведь я — ваш спаситель!

"В какое ничтожество превратился этот заносчивый шляхтич, как только дело коснулось его поганой шкуры!" — презрительно подумал Державин.

Он вдруг почувствовал, что страшно устал. Сказывалось огромное напряжение последних дней — нечеловеческая работа по восстановлению Малыковки, следствие, допросы, казни, поиск преступников… Теперь все позади. Маленький городок под его управлением ожил: работают продуктовые лавки, мастерские, присутственные места… А коварный Вацлав — вот он, у его ног. Но почему-то Державин, еще недавно мечтавший поймать его и жестоко отомстить, теперь испытывал только брезгливость, внутреннее опустошение и непреодолимую усталость.

"Нет, — подумал он, — не я должен вершить судьбу преступников. За свои злодеяния они должны ответить по закону и понести ту кару, которую им назначит военный суд".

Не ответив Вацлаву, он вызвал конвой, велел всех заковать в кандалы и назавтра отправить этапом в Казань. Его распоряжение явно не понравилось казакам, которые ожидали благодарности за свой "подвиг".

— Ваше благородие, помилосердствуйте! Нас-то за что? Мы же по доброй воле сдали вам злодея!

Но Державин, не удостоив их ни единым словом, ушел составлять сопроводительный рапорт начальнику следственной комиссии Павлу Сергеевичу Потемкину.

Больше Державин никогда не видел пана Новака. Ему хотелось поскорей забыть о нем, словно о мерзком насекомом, которое тайком заползло под рубаху. И хотя он раздавил его, оно успело укусить его своим ядовитым жалом.

***

Между тем Павел Потемкин, получив из Малыковки, вместо обещанного сундука с золотом, партию грязных арестантов, не на шутку разозлился. А когда прочитал в донесении Державина перечень преступлений Вацлава Новака и мятежных казаков, то ужаснулся, но не поверил. "У поэта явно разыгралось воображение! Наверняка он преувеличил их злодеяния, дабы прикрыть свою нерасторопность", — раздраженно подумал генерал.

Он даже не стал проводить собственное расследование и допрашивать пленных. Казаков велел высечь и отпустить, а Вацлав как шляхтич избежал даже этого наказания.

Побеседовав с поляком, генерал был очарован его умом, искренностью, горделивой, но открытой и смелой душой.

— Державин обязан мне жизнью, — доверительно жаловался Вацлав, — и вот какую благодарность я получил от него! Если бы вы, вельможный пан, соблаговолили взять меня на службу, я бы сумел на деле доказать вам свою верность!

— Но вы, кажется, конфедерат?

— Вернее — патриот! Буду откровенен… Если бы мы встретились на поле боя, я бы дрался с вами насмерть! Но теперь я вижу не врага, а храброго, но слишком доверчивого командира, который безмерно снисходителен к своим подчиненным!

Пылкая речь пана Новака вызывала безотчетную симпатию, но все же что-то в его тоне заставило генерала насторожиться.

"Если доверчивость — мой недостаток, — подумал он, — то почему я должен верить этому сладкоречивому ляху?"

В тот же день он отправил депешу Петру Панину, спрашивая, как поступить. Ответ не заставил себя ждать. Панин советовал "помнить о международной дипломатии и без надобности не злить поляков, с которыми и без того сложные отношения".

После некоторых колебаний Павел Сергеевич велел оформить Вацлаву подорожный паспорт, отсчитать казенных деньжат и отправить "патриота" в родную Польшу. От греха подальше…

А сундук с золотом еще долго искали в Малыковке — на острове, в домах Тишина и Серебрякова и даже на другом берегу Волги, но так и не нашли. Старики говорили: "Улетел сундук на небо вместе с душами казначея и его семьи".

***

По трясучей дороге, на двухколесной арбе, в кандалах, в тесной железной клетке везли Пугачева в Москву…

Главным экспедитором был назначен Александр Васильевич Суворов. Конвоирование оказалось весьма опасной операцией: кому-то очень не хотелось, чтобы пленник был доставлен в Москву живым. На него постоянно совершались покушения: то стрела вдруг просвистит мимо его головы, то в пище окажется ядовитый гриб… Конвой то и дело подвергался набегам киргизов, а ночью случались пожары, во время которых закованный в кандалы "народный заступник" мог запросто сгореть. Суворов ни на минуту не отпускал Пугачева от себя. Днем ехал рядом с клеткой, а по вечерам ужинал с пленником у костра. В эти часы они нередко беседовали. Однажды Пугачев рассказал о том, как ему удалось взять Троицкую крепость. Подробности военной операции так заинтересовали Александра Васильевича, что он, не удержавшись, воскликнул: "Недурно!"

За выдачу атамана казаки-предатели получили от императрицы помилование и были отпущены с благодарностью.

Суворов даже словесной похвалы не удостоился. Видимо, на государыню повлияли депеши завистливых генералов, доставляемые ей с Волги усталыми адъютантами на взмыленных конях. И когда Никита Панин на военном совете заикнулся о том, что Суворов заслуживает ордена, императрица насмешливо сощурилась:

— В таком случае давайте наградим и моего комнатного шпица Томаса. Его роль в поимке маркиза Пугачева примерно та же, что и Суворова!

Все посмеялись над шуткой ее величества и над неловкостью Панина, а тот, сделав вид, что сконфужен, в душе порадовался:

"Ну, теперь точно орден достанется братишке Петруше".

Он задумчиво почесал подбородок, внимательно слушая донесения с Поволжья. Пухлое лицо канцлера вдруг приняло озабоченное выражение: "Надобно проследить, чтобы Гришка Потемкин не стал хлопотать за своего кузена. Знаю я их! Напористые ребята, из молодых да ранних!"

***

Суворов о закулисных интригах ничего не знал. Он был истинным солдатом: служил верно, но не выслуживался, не о наградах думал, а о победах. Он даже не предполагал, что на него обрушатся обиды генералов. Доставив Пугачева в Москву и сдав его начальнику Тайной канцелярии Степану Шишковскому, он на другой же день отправился обратно на Волгу, усмирять отряды киргиз-кайсаков и башкир. Всадники храброго Салавата Юлаева сражались отчаянно, но их силы иссякали с каждым днем.

Однажды перед сражением возле реки Караман Суворов встретился с молодым поручиком, которого когда-то подобрал на Саратовской военной дороге, измученного и истекающего кровью. Сейчас его трудно было узнать. Крепкий, широкоплечий офицер, с отменной гвардейской выправкой, глядел на него открыто и весело, а за ним выстроился конный отряд таких же, как он, бравых воинов.

— Державин! Ты ли? — воскликнул Суворов.

Поручик, спешившись, радостно бросился к нему.

— Ваше превосходительство!

Порасспросив Державина о здоровье и службе, Суворов сочувственно сказал:

— Скорблю вместе с тобой, дружок, о кончине героя нашего, генерал-аншефа Бибикова. Храбрый и умный полководец был. Один тянул две лямки — главнокомандующего и начальника следственной комиссии. Теперь вместо него двое назначены, а толку никакого. Ладно, молчу… Ступай, друг мой, даст Бог, увидимся!

Уже слышался гром пушек, к Суворову подскакали ротные командиры. Державин вскочил на коня и помчался