Здесь водятся драконы (СИ) - Батыршин Борис Борисович

Самое забавное — добавил Казанков, — что Ханой уже брали почти таким же способом. Тогда французы высадили десант с реки под прикрытием огня четырёх канонерок, среди которых, между прочим, были’Парсеваль' и «Дарк». Регулярные войска аннамитов, засевшие в цитадели под предводительством целых пяти генералов и одного адмирала попытались, было, дать отпор и даже подстрелили несколько солдат — но тут в цитадели начался пожар. Французские бомбы подожгли несколько зданий по соседству с пороховым складом, и когда тот взлетел на воздух — обороняющиеся мгновенно растеряли весь свой боевой дух и в панике кинулись к южным воротам, причём первыми бежали генералы. Повторение — мать учения, подвёл итог Казанков, а французы не удосужились выучить этот урок. Они, конечно, не побегут, услыхав взрывы у себя за спиной, но если получится достичь внезапности и диверсии и начала обстрела с суши и воды — Ханой упадёт к нашим ногам, как перезрелое яблоко.

* * *

Аннам, провинция Тонкин.

На реке Хонгха у Ханоя

— Картуз давай, в печёнку тебя с подвывертом, через семь гробов!..

Матвей подхватил шёлковый цилиндрический мешок с пороховым зарядом — и вслед за тупоносым чугунным снарядом сунул его в отверстую пасть казённика. Осадчий, орудуя прибойником, пропихнул его поглубже, повернул рукоятку, запирающую затвор, отскочил в сторону.

— Бережись… пли!

Матвей едва успел зажать ладонями уши и широко разинуть рот. Орудие громыхнуло так, что палуба под ногами заходила ходуном. Снаряд, вереща сорванными свинцовыми поясками, ушёл туда, где на фоне неба рисовались на стене цитадели подсвеченные пожаром пушки.

— Подноси, лярва худая, чего застыл, аки кнехт чугунный!..

Матвей кинулся выполнять приказание — и замер, обнаружив, что кранцы первых выстрелов пусты, расстреляны до донышка. Из оцепенения его вывела матерая тирада Осадчего — ну, конечно, бомбовый погреб, как он мог забыть? Юноша сломя голову кинулся к трапу — в спину ему летел рык осатаневшего от ярости и боевого азарта унтера.

Штатный расчёт статридцатидевятимиллиметрового орудия (три таких составляли главный калибр «Парсеваля) — пять человек, не считая подносчиков снарядов и пороховых картузов, но сейчас им с Осадчим приходилось управляться вдвоём. У остальных пушек и митральез тоже не хватало прислуги — почти все, кто был на борту 'Парсеваля», погрузились на лодки и погребли к берегу чтобы, высадившись, ударить по французской батарее с тыла. Напрасно Матвей просился с ними, доказывал, что обязательно пригодится со своим «винчестером». Казанков и слушать его не хотел: «незачем вам, юноша, видеть, что там творится. Аннамиты, сами знаете, гуманизмом не отличаются, а после потерь, которые они понесли при штурме… короче, сидите на корабле и носу на берег чтоб не казали, это приказ!»

Фонарь, освещающий бомбовый погреб — особый, с плотно пригнанной застеклённой шторкой, не пропускающий наружу ни единой искры, — не горел. Матвей зашарил в темноте, споткнулся, едва устоял на ногах — и тут на ступени трапа упал тусклый отсвет. Он обернулся — в проёме люка стоял Шассёр с керосиновой лампой в руке. Спина мгновенно покрылась холодным потом, рука нырнула к поясу, нащупывая револьвер. «Измена? Предал, лягушатник? Собирается взорвать канонерку вместе со всеми, кто есть на борту? Или выпустил пленников из числа команды, которых Осадчий предусмотрительно запер в кубрике, заклинив люк железным ломом? А может, они сами выбрались — сажем, через иллюминаторы, — захватили 'Парсеваль», и беглый премьер-старшина решил перейти на сторону своих соотечественников?

Француз поднял лампу повыше, освещая погреб так, что видны стали тупоносые гранаты и деревянные укупорки с картузами, и залопотал что-то на своём языке. Матвей, хоть и знал прилично французский, не разобрал ни слова, поняв по жестам, что бывший премьер-старшина не собирается устраивать диверсию а наоборот, предлагает помощь — подавать снаряды на палубу, к орудиям.

Наверху затарахтело — митральеза с крыла мостика поддерживала высадку десанта. Матвей подхватил снаряд и сунул его французу. Тот принял, едва не уронив при этом лампу, и передал набежавшему аннамиту в конической соломенной шляпе. Матвей нагнулся за картузом,– и тут грохнуло, да так, что чугунные чушки на стеллажах разом подпрыгнули. 'Ещё один взрыв в пороховых складах, догадался он, уже третий по счёту с начала штурма. А неплохой фейерверк устроили там пластуны — французам сейчас наверняка не до обороны, недаром крепостная батарея не сделала до сих пор ни единого выстрела. Наверное, аннамиты уже выбили ворота и ворвались в крепость, и скоро с берега просигналят прекратить огонь, чтобы не побить своих…

Нет, пока ещё рано — орудия «Парсеваля» слитно грохнули, им ответили пушки второй канонерки. Матвей поплевал на натруженные ладони и потянул из стеллажа следующую гранату. Сражение продолжалось — уже четвёртое в недолгой военной карьере бывшего московского гимназиста Матвея Анисимова.

III

Средиземноморье,

Египет.

Порт-Саид.

— Вот вы говорили, Вениамин Палыч, что Бёртон не рискнёт отправиться в Египет. Однако ж — пожалте, рискнул, и мы вслед за ним тащимся!

Двое мужчин беседовали за столиком, на открытой террасе кофейни. Терраса выходила на набережную, и посетители имели возможность любоваться выстроенными вдоль пирса парусниками и пароходами, ожидающими очереди пройти через канал. За лесом мачт и труб торговых судов виднелось большое военное судно, на корме которого свисал в безветрии Андреевский флаг. Полуброненосному фрегату’Владимир Мономах' ждать было нечего — он нёс в Порт-Саиде стационерную службу.

— А ведь мне этот кораблик знаком. — невпопад ответил Вениамин. — помните, я вам рассказывал о наших приключениях в Абиссинии? «Мономах» явился к Сагалло, когда мы уже полагали, дело труба. Да ведь и было с чего — на «Бобре» уж и фитили готовы были подпалить, взрываться вместе с французами, ежели те захотят захватить канонерку[1]. Помнится, тогда… впрочем, прошу простить, Дмитрий Афанасьевич, задумался о своём… — поправился он, поймав недоумённый взгляд Кухарева. Так вот, насчёт Бёртона: Триполи, куда он направился, если, конечно, наш общий друг не ошибся, — всё же не Египет, а Сирия. Вернее сказать, Сирийский вилайет османской империи.

— Не ошибся он. — отозвался Кухарев. — Уорт вообще редко ошибается, а уж если берёт деньги за сообщённые сведения — можно быть уверенным в их правдивости. Если он говорит, что Бёртон в сопровождении троих своих людей и пленницы отправился из Триеста сначала в Стамбул, а оттуда прямиком в Триполи — значит, так оно и есть. Вопрос только, где нам-то теперь его искать?

Прождав в Париже около недели, напарники встретились в условленном месте с посланцем Уорта. Тот передал им запечатанный конверт и, получив оговоренную заранее сумму в французских франках, раскланялся. В конверте оказалась записка; ознакомившись с её содержимым, они немедленно выехали в Марсель, откуда пароходом французской судоходной компании добрались до Порт-Саида. По прибытии, Остелецкий, восстановив кое-какие свои связи, связался с российским консульством в Триполи и попросил навести справки об интересующих его людях. И вот теперь они с Кухаревым обсуждали полученные сведения за чашечкой кофе в одной из припортовых кофеен.

— Агент в Триполи вышел на след интересующих нас людей. Они прибыли пароходом из Стамбула; Бёртон представился персидским купцом, путешествующим по коммерческим делам в сопровождении слуг и наложницы. Вопросов ему никто не задавал — платил мнимый купец хорошо, и в городе не задержался. Уже через два дня в Триполи их и духу не было.