Эмиль Золя - Анри Труайя

В начале тома было помещено родословное древо Ругон-Маккаров. Великолепный рисунок, где на каждом из листочков были написаны не только имя персонажа и дата его рождения, но и клинические проявления наследственности. Впечатление все это производило сильное. Золя созерцал рисунок с тем же волнением, какое испытывал спящий Вооз у Виктора Гюго, когда Господь послал ему во сне откровение, показав все его будущее потомство. Однако собратья Золя насмехались над этим нововведением. Доде уверял, что если бы это он вообразил такое дерево, то повесился бы на самой высокой ветке. Золя с профессиональной серьезностью оправдывался в предисловии: «Сегодня мне всего лишь хочется доказать, что те романы, которые я выпускаю вот уже почти девять лет, являются частями огромного единого целого, план которого был составлен сразу и заранее, а следовательно, оценивая каждый роман по отдельности, надо учитывать и то место, какое он будет гармонично занимать в этом ансамбле». Теперь сочинитель собирается написать для цикла «Ругон-Маккары» уже не десять романов, а двадцать! И надеется прожить достаточно долго для того, чтобы завершить свой труд. Но ведь, если он хочет пройти этот путь до конца, он должен следить за своим здоровьем, чтобы все время быть в форме по примеру спортсменов. Разве он не атлет с пером в руке?

После всех грубостей «Западни» ему захотелось обольстить чувствительные души изяществом своей новой книги, сотканной из полутонов. Но, несмотря на приятные отзывы в газетах и восторженные письма друзей и собратьев, история Элен волновала читателей куда меньше, чем история Жервезы. Книга продавалась вяло. Надо ли было сделать из этого вывод, что читатели, сами того не сознавая, тянулись к пряной литературе? Да, бесспорно, ругая Золя, они тем не менее ждали от него стряпни, которая обжигала бы рот. Писатель принял это к сведению и не медля взял курс на следующий роман. Следующей его книгой стала «Нана»!

XIII. Невинные радости

Если Золя и любил деньги, то только ради удовольствия их тратить. Теперь ему недостаточно было скупать безделушки. Он мечтал отыскать в окрестностях Парижа виллу, где мог бы запереться, чтобы в тиши и покое завершить своих «Ругон-Маккаров». Мать, которая в последнее время жила отдельно от него, которая очень устала и нуждалась в заботе и нежности, тоже нашла бы там приют. Конечно, мадам Франсуа Золя находила невестку чрезмерно властной, считала, что та слишком громко и крикливо разговаривает, что ее на первый взгляд приличные манеры в действительности выдают простолюдинку, но все же признавала, что Александрина хорошо ведет хозяйство в доме сына, а это главное. Что же касается Александрины, то ей проще было терпеть больную, охающую, бездействующую свекровь, чем бодрую и постоянно вмешивающуюся в семейные дела. Золя, присмотревшись ко всему этому, заключил, что совместное существование женщин проблем не создаст, и, наняв экипаж, принялся разъезжать по департаменту Сены-и-Уазы, выбирая дом, который можно было бы снять. Поначалу о покупке он не думал, однако на привлекшем его внимание строении, которое стояло в Медане при дороге, была табличка «ПРОДАЕТСЯ». Золя отправился к хозяину и попытался уговорить его сдать дом в аренду, тот оказался неумолим. Тогда Эмиль посоветовался с женой: нигде больше им не найти такого тихого и мирного уголка, как в этой долине, по которой течет Сена. В мечтах он уже видел, как возится в саду, катается на лодке, купается, принимает у себя друзей. Цена – девять тысяч франков – его не останавливала, нищая Жервеза сделала Золя богатым человеком. И 28 мая 1878 года, подписав у нотариуса все необходимые бумаги, писатель вступил во владение виллой. Вселившись в новое жилье, он тут же усердно принялся обустраиваться и приводить дом в порядок. Сделать предстояло немало: пол прогнил, на стенах проступали пятна сырости. Рабочие, набранные в окрестностях, начали ремонт, и Золя, которого вся эта суета приводила в восторг, написал Флоберу: «Я купил дом, крольчатник между Пуасси и Триелем, в очаровательном захолустье, на берегу Сены, за девять тысяч франков. Называю вам цену, чтобы не внушать вам излишнее уважение. Литература заплатила за этот скромный сельский приют, который хорош тем, что расположен далеко от всех курортов и по соседству нет ни одного обывателя. Я один, совершенно один; уже целый месяц я не видел человеческого лица! Вот только мое обустройство доставило много хлопот».[121]

По просьбе Золя Мопассан взялся купить для него лодку. Нашел – совсем новенькую, охотничью, длиной пять метров – отличную лодку, за прочность которой с радостью поручился. Стоила она семьдесят франков. Золя ухватился за такую великолепную возможность, и вскоре Мопассан вместе с Энником, дружно налегая на весла, проделали путь в сорок девять километров, отделявшие Безон от Медана. Имя для лодки выбрали быстро. Ее назвали «Нана», потому что, как объявил Мопассан, туда «всем захочется залезть!».

В первые же дни на новом месте Золя понял, что дом слишком тесен для той широкой и трудовой жизни, которую он намеревался в нем вести. И немедленно приказал выстроить рядом с заурядной виллой, которую он приобрел, грандиозную квадратную башню, где разместились: на первом этаже – столовая и кухня, на втором – супружеская спальня с примыкающей к ней ванной, на третьем – огромная комната с высоким потолком и широким окном, откуда открывался буколический вид на окрестности вплоть до самого Отиля и на слияние Сены с Уазой.

Поль Алексис описал это святилище во всех подробностях: «Пять метров в высоту, девять в ширину и десять в глубину. Колоссальный камин, в котором можно было бы на целом дереве зажарить целого барана. В глубине – нечто вроде алькова размером с одну из наших крохотных парижских спаленок, полностью занятого единственным диваном, на котором с легкостью могли бы улечься спать шесть человек… Я уж не говорю о галерее, на которую ведет винтовая лестница». Повсюду виднелись японские и китайские безделушки, медные жардиньерки, статуэтки из слоновой кости, средневековые доспехи, разноцветные витражи. Навес над исполинским камином был украшен девизом Бальзака: «Nulla dies sine linea» – «Ни дня без строчки». На балках под потолком белели геральдические лилии. У рабочего стола стояло кресло сеньора с вырезанной на высокой спинке надписью: «Я хочу того, чего хочет Господь».

Такая же наивная и показная вычурность царила и в других помещениях дома. Потолок столовой, к примеру, тоже был весь в лилиях, стены затянуты поддельным сафьяном, его оживляли ряды изразцов, а в окнах красовались пестрые витражи, за изготовлением которых Золя наблюдал лично. Но больше всего писатель гордился убранством бильярдной, которую устроил еще в одной башне, на этот раз шестигранной, выстроенной в 1885 году по другую сторону от изначально существовавшего здания. Эта бильярдная в его глазах была самым ослепительным признаком его успеха. Пол в ней был выложен мозаикой, а потолок с небольшими балками украшен серией гербов: Золя непременно хотел, чтобы у него над головой были представлены гербы всех тех городов, откуда происходили его предки. Здесь тоже высился монументальный камин с установленной внизу, перед очагом, фигурой саламандры, выдыхающей огонь и помеченной инициалами хозяина дома: Э.З. Громоздкий бильярдный стол окружали пианино, фисгармония, горшок с пальмой, множество деревянных статуэток, рясы и прочие предметы церковного обихода. Все это причудливо освещалось через окна с витражами, изображавшими павлинов, водоплавающих птиц и цветы с изогнутыми лепестками…