Русская историография. Развитие исторической науки в России в XVIII—XX вв - Георгий Владимирович Вернадский

мысли в России, разделив его на три отдела: консерватизм, либерализм и социализм. История революционных лет (1902–1903) требовала отдельной обработки. Это Милюков решил сделать осенью в Lowell Institute при Гарвардском университете в Кембридже. Приглашение туда он получил также через посредство Крейна.

Тем временем вышел приговор по лавровскому делу. На этот раз Милюкова посадили в так называемые «Кресты». Анна Сергеевна приходила на свидания, присылала пищу и приносила новости. Милюкову доставляли книги из Публичной библиотеки и из его собственной. Он продолжал обрабатывать третий том своих «Очерков русской культуры».

Милюков просидел так половину срока, как вдруг в декабре 1902 года его вызвал к себе министр внутренних дел Плеве. Плеве сообщил ему, что Ключевский написал ему и просил ускорить разбор его дела и что Ключевский обратился с подобной же просьбой к государю. (Ключевский написал С. Д. Шереметеву для передачи государю.) Милюков был глубоко впечатлен заботой Ключевского – неожиданной для него ввиду длительного перерыва их отношений.

Плеве спросил Милюкова, что он сказал бы, если бы ему был предложен пост министра народного просвещения. Милюков ответил, что поблагодарил бы, но отказался бы. «Почему?» – «Потому что на этом месте мне ничего нельзя сделать. Вот если бы ваше превосходительство предложили мне занять ваше место, тогда я бы еще подумал».

На этом аудиенция кончилась. Через неделю Плеве снова вызвал Милюкова и сообщил ему свой приговор: «Я сделал вывод из нашей беседы. Вы с нами не примиритесь. Но, по крайней мере, не вступайте с нами в открытую борьбу. Иначе мы вас сметем… Я дал о вас государю благоприятный отзыв. Вы свободны».

Вернувшись на волю, Милюков написал прочувственное благодарственное письмо Ключевскому. Тот отозвался тоже сердечным письмом. Прежние дружеские отношения между ними восстановились вполне.

Учительский съезд в Чикаго происходил во время страшной влажной летней жары, а лектор должен был надевать черную мантию и шапочку; на обеде полагалось быть в смокинге. Это, конечно, было изнурительно не только для Милюкова, но и для самих американцев, но так тогда полагалось.

Помимо милюковского курса о России лектор-японец читал курс о Японии. Японец посещал лекции Милюкова, и Милюков ответил тем же. Японец знал американскую психологию и все время поддерживал интерес аудитории шутками, а между шутками очень умело вел пропаганду в пользу Японии. Его лекции пользовались большой популярностью среди учителей.

На курс Милюкова записалось значительно меньше слушателей, но слушали они очень внимательно и аккуратно записывали, а по их вопросам после лекций Милюков видел, что они усваивали слышанное.

Между окончанием лекций в Чикаго и началом осеннего курса в Lowell Institute оставалось довольно много времени. Милюков решил употребить его на отделку своего курса в институте и для этого заранее переехал в Кембридж. Президент Гарвардского университета Лоренс Лоуэль пригласил Милюкова остановиться у него дома, отвел ему удобную комнату и познакомил его с директором университетской библиотеки, в которой Милюков нашел много полезного для себя.

Лоуэль лично представил Милюкова аудитории перед первой лекцией его курса. Слушателями были в большинстве не студенты, а взрослые люди, желающие пополнить свой кругозор. После лекций задавали Милюкову много вопросов.

Две серии лекций Милюков объединил в книгу, дав ей заглавие: Russia and its Crisis («Россия и ее кризис»). Книга эта была переведена и на французский язык.

Между тем неугомонный Крейн поставил Милюкову новую задачу – прочесть в Чикаго курс лекций о балканских славянах. Крейн знал о пребывании Милюкова в Болгарии и о его поездках по Македонии. Милюков согласился, но сказал, что ему надо пополнить его сведения о западной части Балканского полуострова. Условились, что Милюков объедет эти страны летом 1904 года, а чикагский курс прочтет в течение семестра 1904/1905 года.

Оставшееся до балканской поездки время Милюков решил провести в Лондоне. Он страдал от холодных домов зимой, простудился и пролежал некоторое время в постели под наблюдением врача. В Британском музее Милюков решил продолжить третий том «Очерков по истории русской культуры». Он обнаружил там много нужных ему материалов. Помимо своих научных занятий, Милюков познакомился с рядом известных русских эмигрантов, проживавших тогда в Англии, – Кропоткиным, Брешко-Брешковской, Н. В. Чайковским и И. В. Шкаловским.

Милюков посетил Кропоткина 10 февраля 1904 года, когда в Англию пришли первые телеграммы о внезапном нападении японцев на Порт-Артур без объявления войны. Кропоткин был в страшном негодовании на японское предательство. В анархисте, противнике русской политики и войны внезапно проснулся голос инстинкта, русского национального чувства. Милюков ожидал всего, только не этого.

Но наиболее сильное впечатление на Милюкова произвела не столько русская эмиграция, сколько английская политическая жизнь, за которой он наблюдал очень внимательно.

Милюков особенно заинтересовался группой умеренных социалистов – фабианцев (постепеновцев), к которым принадлежали Сидней Вебб, Бернард Шоу и более молодой Рамзей Макдональд, будущий лидер рабочей партии. С последним Милюков ближе познакомился.

Главной целью поездки Милюкова по Западным Балканам было ознакомиться с разгоравшимся тогда в народных массах подпольным национальным движением. Западнобалканские славяне были политически раздроблены между Австрией и Венгрией. Хорваты были включены в состав Венгрии, а словенцы – в состав Австрии. В оккупированных Австрией Боснии и Герцеговине сербы делились между тремя исповеданиям – православием, католицизмом и мусульманством.

Среди этих раздробленных кусков славянства уже крепла идея единой Югославии. Открытая политическая деятельность была возможна только в Хорватии, самой культурной из западнобалканских славянских областей.

Милюкову даны были адреса активных участников национального югославского движения, с которыми он по секрету встречался, говоря по-сербски или по-немецки. Но, несмотря на официальное единство движения, ему приходилось сталкиваться с проявлением узкой племенной обособленности. Раз, когда он ехал в поезде из Сараева в Загреб, он спросил сидевшую против него женщину, не сербка ли она? Она пришла в страшное негодование и заявила, что она хорватка. «Но ведь это одно и то же, – возразил Милюков, – и язык ваш почти одинаков». – «Совсем нет, мы – два разных народа».

В общем, Милюкову удалось собрать на Западных Балканах обильный и ценный материал – записи его личных секретных бесед, статистические сведения, газеты и журналы.

В ноябре Милюков выехал в Америку. В Чикаго он приехал глубокой зимой. В отличие от первой американской поездки, он теперь должен был читать курс не для учителей, а специальный курс о славянах в Чикагском университете. Он прочел пять лекций, когда в газетах появились телеграммы о Кровавом воскресенье в Петербурге, 9 января (старого стиля) 1905 года.

Милюков сразу почувствовал, что наступил перелом в подготовке русской революции и что его долг, как одного из вождей русского либерализма,