Меч и лебедь - Роберта Джеллис

Глядя на милое лицо жены, Рэннальф растрогался. В ее голосе была искренность. Она действительно не хотела, чтобы он уезжал, это было ясно. Была в ней какая-то растерянность, заставившая его сомневаться в ее мотивах и стремлении удержать его.

— У тебя есть особая причина, Кэтрин, чтобы я остался? Думаю, мне лучше встретиться с королем как можно скорее. В его скорби ему нужен старый проверенный друг. Если я останусь здесь, то у моих противников развяжутся языки.

— Конечно, ты должен ехать. Я не стану настаивать.

Рэннальф повернулся, чтобы уйти.

— О! — закричала Кэтрин, пытаясь удержать его. — Только не сейчас, погоди немного!

Это было приятно. Какие бы ни были у нее причины, чудесно, что она удерживает его.

— Чем раньше мы поедем, тем лучше. — Но он не двинулся с места, прижимая Кэтрин к своей груди и зарывшись лицом в ее душистые волосы. Кэтрин осмелилась высказать свою просьбу. Если Рэннальф заподозрит что-нибудь о Мэри и Эндрю, тем лучше. Он меньше удивится, когда предложение будет сделано. Все практические вопросы вылетели у нее из головы. Последние минуты перед расставанием она хотела оставить для поцелуев, а не для обсуждения серьезных дел.

— Рэннальф, я хочу просить тебя об одолжении. Прежде чем ответить, он отстранился от нее, затем стал надевать кольчугу.

— Одолжение? — Звук его голоса заглушали доспехи.

— Умоляю тебя, возьми Эндрю Фортескью с собой. Я найду другого воспитателя для Ричарда. Он смелый, сильный и преданный. Такой человек нужен тебе.

Рэннальф не знал, как реагировать. Он смотрел в лицо Кэтрин, защелкивая крючки. Хотела ли она подослать к нему шпиона? Затуманенные слезами голубые глаза были такими ясными, что Рэннальф устыдился своих мыслей. Вероятнее всего, Эндрю влюбился в нее и она хочет избавить его от соблазна.

— Если ты хочешь, я возьму его. Кэтрин нежно обняла мужа — Ты так добр, Рэннальф, — ее голос задрожал. — Ты даже не спрашиваешь, почему я хочу этого.

Благодарность за такую мелочь была подозрительной. Но зачем Кэтрин нужен шпион? Она повернулась к нему в немом призыве. Так много было в ее лице страсти, что, когда их губы встретились, Рэннальфа осенило. Она ревновала, ревновала его! О, Боже, какие женщины дурочки, какие глупые фантазии владеют ими! Он не рассмеялся и не стал разубеждать, это могло ранить ее. Он поцеловал ее полные слез глаза…

Слезы, поцелуи, так пролетели минуты.

Она держалась за него, будто боялась упасть.

— Кэтрин, я должен идти. Позаботься о детях. Она подняла на мужа полные слез глаза.

— Куда можно послать письмо в случае необходимости? — Сначала я поеду в Феверхэм, а после не знаю, где могу оказаться.

— Рэннальф, умоляю тебя, пиши почаще. Мое сердце разорвется от тоски.

— Напишу. — Он разомкнул ее руки, борясь с пугающим желанием изменить решение и остаться. Рэннальфу приходилось решать много сложных задач, но в тот момент ему казалось, что эта самая тяжелая. — Ты должна отпустить меня, иначе я не соберусь с силами, чтобы уйти.

Прощание согревало теплом его сердце во время долгой дороги. Оно осветило ему труднейший скорбный путь. Все сомнения и разочарования растворились в воспоминании о нежных руках и губах. Лицо Рэннальфа было тревожным, когда он вошел к королю, но в его глазах был такой покой, какого не было последние два года.

Стефан сидел у окна, уставившись невидящим взором на цветущий куст в монастырском саду. Он не слышал, как эсквайр объявил о приезде графа Соука, и не повернул головы, пока рука Рэннальфа не коснулась его плеча.

— Милорд, я пришел к вам… — Рэннальф был готов к гневу, холодности, обвинениям. Стефан любил Мод, и Рэннальф, любивший сам, искренне сочувствовал горю короля. Неожиданно Стефан разразился слезами.

— Я один, — заплакал он, — совсем один. Она была единственной, кто любил меня, и она ушла.

Стефан все плакал о своей потере. Рэннальф был очень смущен. Никогда прежде никто не призывал его для утешений, а способы утешения собственных детей он не считал подходящими для короля. В большой растерянности он молча стоял рядом.

— Благодарение Богу, — выдавил Стефан после нескольких минут безудержного плача, — ты, по крайней мере, не говоришь банальностей и не цитируешь Библию. Она сейчас на небесах, сказали мне монахи. Я это знаю. Разве она не была лучшей женщиной в мире? Но она не со мной, а она так нужна мне!

— Мы все переживаем смерть королевы, — тихо сказал Рэннальф. — Она нужна нам всем, милорд. Я не могу утешить вас. По правде говоря, у меня на сердце слишком тяжело, чтобы говорить банальности, а Библию я совсем не знаю.

— Ты был ей дороже многих. Она всегда тепло говорила о тебе.

Рэннальф знал, что королева была ему хорошим другом. В последние годы она противилась планам Юстаса уничтожить Рэннальфа. Вдруг он понял, что время суда над ним еще не пришло, как он надеялся. Если Юстас не встретился со своим отцом, у него еще не было возможности повлиять на Стефана.

— Разве ваш сын не здесь? — спросил Рэннальф, когда Стефан, по всей видимости, погрузился в себя.

— Он здесь, — ответил король. — Я сильно обманулся в нем. Он никогда не любил ни ее, ни меня. У него даже нет времени посидеть со мной. Единственное, о чем он думает, — это поход во Францию. Он провел весь день, тот день, когда получил известие о смерти матери, совещаясь о деньгах, вооружении и людях.

— Да, но это лучше, чем сидеть и плакать в углу. Король и Рэннальф одновременно обернулись, услышав резкий голос. Бросив взгляд на лицо Юстаса, Рэннальф понял, что суждение короля было, как обычно, не правильным. Покрасневшие глаза Юстаса говорили о бессонных ночах, а горькие складки на юном лице — о глубокой скорби.

— Подходят ли слезы слабости для эпитафии великой женщине? Она не просто умерла, она была убита!

— Что? — воскликнул Рэннальф, вскакивая.

— Бесспорно, это проклятый Анжуец убил ее, как будто он пришел сюда и воткнул нож ей в грудь. Утверждаю, что моя мать была убита, — голос Юстаса дрожал от волнения. Он говорил, кусая губы.

Стефан уронил голову на руки и заплакал снова.

— Если кто и убил ее, то это я. Она много трудилась, больше, чем самый ничтожный работник на наших землях. Я не давал ей передохнуть. Ее силы были подорваны. Я понимал это, но снова обращался к ней со своими бедами.

Лицо Юстаса задергалось. Он знал, как сильно разрывал материнское сердце, нарушая ее покой последние два года. Его чувство вины возопило, но он не мог выразить это или найти облегчение в самобичевании и признании вины, как его отец.

— Все мы исполняли наш долг, — сказал он заплетающимся языком, — но она одна никогда не ошибалась. Нам ее недостает. Ее планов, ее мудрости, которой она учила нас. Мы всем этим пренебрегали. Давайте, по меньшей мере, успокоим ее душу, уничтожим Анжуйца. Это будет нашим искуплением за долгие годы ее борьбы.