Пандемия (СИ) - Евгений Ермаков

-Вы надеетесь, что это кто-нибудь прочитает, там? - Антон кивнул наверх.

-Не сомневаюсь! Когда-нибудь я попаду под амнистию! Думаю, это дело решенное! И тогда... тогда я докажу, что полезен Спарте! Я еще вернусь в строй! Увидишь!

-Боюсь, что вряд ли я это увижу...

-Как ? Ах, да. Ты прав, Антон. Тебе этого не увидеть... Мда-с...

Антон пристально всмотрелся в записи, однако, многого разобрать не сумел, хоть написано было явно на кириллице. Бросались в глаза нелепые штампы "необходимо проработать вопрос о дальнейшем ужесточении режима", "довожу до сведения высокоуважаемой комиссии факты нарушения", "надлежит неустанно бороться и неукоснительно соблюдать" и прочее канцеляризмы.

Соломенцев проворно выдернул тетради из рук Антона, и тщательно спрятал сокровище в тряпье.

-Не хочу, чтобы это у меня изъяли. Наверху в курсе, дозволено самим Автоликоном, но тюремщики... Могут не разобраться. Конфисковать. Ведь в моем труде есть определенные вольности... А здесь всё, абсолютно все записи!

Штерна, Борисова и Горячева один-два раза в день уводили наверх. Решетки их камер открывались несколько раз на дню. Каждый раз, проходя в уборную мимо их камеры, Левченко замечал, что выглядят ребята все хуже и хуже. Землистые лица, одурманенный взгляд. С трудом они могли кивнуть Левченко, проходившему мимо. Наладить с ними контакт не представлялось возможным, надзиратели бдили за пленника слишком хорошо. Уборная полагалась заключенным не чаще двух раз в день- утром и вечером, причем вечерний поход в уборную предоставлялся лишь по просьбе заключенного. Считалось, что мыться дважды в день узникам не обязательно. Антон выпрашивал себе два посещения уборной в день, чтобы почаще видеть своих друзей, проходя мимо.

Лишь на второй день Левченко, наконец, осенило и он сделал то, что должен был предпринять еще в первый же вечер - обыскать уборную в поисках записки. Вполне возможно, что ребята оставили ему там послание, а он, дурак, не сообразил сразу обшарить все помещение! Левченко бросило в жар. Вечером он тщательно обыскал небольшую комнату, и внезапно похолодел - пальцы его нащупали под раковиной клочок ткани. С бьющимся, как заяц в капкане, сердцем, Антон присел на корточки и заглянул под умывальник. Так и есть, клочок грубой мешковины, засунутый под металлическую раковину. Он торопливо расправил клочок, боязливо озираясь на входную верь уборной, ожидая стука - охранники обычно оставались снаружи, развлекаясь дежурными разговорами; все равно ведь сбежать из уборной было нельзя...

Темными кривыми буквами на ткани было выведено: "Левченко, что с остальными ? Где Комбат?". Похоже, писали кровью. Антон обернулся, ища, чем бы наколоть палец, хоть места на мешковине не оставалось, равно как и времени. Десять минут, отведенные ему на посещение уборной, истекли. Надзиратель появился на пороге. Антон успел судорожно запихнуть клочок мешковины за пазуху и вышел в коридор. Как долго пролежал под раковиной этот клочок? Может, целые сутки?

Вечером, напрягая зрение и прячась от Соломенцева, которому он по-прежнему не доверял ни на йоту, Антон оторвал кусок грубой материи от штанины и наколов гвоздем палец, написал послание. Буквы выходили толстые, и слов на материи уместилось до обидного мало. "Мы подопытные. Тесты препаратов. К. наверху". На утро он отнес послание в уборную и спрятал под раковину. Вечером записка исчезла, и больше посланий не было...

В тот же день, вскоре после отбоя, случилось еще одно событие. Антон, уже лежавший на койке, внезапно услышал пение, раздававшееся со стороны камер, в которых сидели трое его товарищей. Странно и дико звучали слова этой старинной песни, которую он ни разу в жизни не слышал, но как ободряюще она зазвучала!

Трое избитых, ослабевших людей выводили все громче и громче строки революционной песни, которую уже, казалось бы, никто не помнил; они пели, и голоса их крепли. Сначала песню затянул один из ребят, кажется, Борисов, затем строчки подхватили остальные.

Вставай, проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущённый

И в смертный бой вести готов.

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем!

Слова знаменитой песни гулко раздавались под темными мрачными сводами арены, и понял вдруг Антон, что не могли они больше молчаливо сносить заточение, и не было песни правильнее и более подходящей моменту, более сплачивающей терпящих унижение людей.

Подбежавший к решетке Левченко вслушивался в песню и хотел петь с остальными, но, увы, не знал слов и ему оставалось лишь слушать. Люди пропели лишь две строфы, пока надзиратели не ворвались в камеры и принялись избивать пленников. Штерн, до которого они добрались чуть позже, одиноким, отчаянным баритоном начал выводить припев, но в этот момент охранники ворвались и в его камеру и песня окончательно захлебнулась.

-Интернационал и до них пели, хе-хе. - раздал полный сарказма голос с верхнего яруса. - Древняя песня, а вот поди ты, слова все знают. Ничего, пусть поют, пока могут.

В этот момент Левченко возненавидел сокамерника всей душой; удержавшись от слов, вертевшихся на языке, он бросился на свою койку и отчаянно зарыдал как ребенок, не сдерживаясь. Не плакал он с детства, и проявил бы характер и на этот раз, но ему хотелось заглушить доносившиеся из дальних камер звуки, где надзиратели, откормленные наглые детины, возомнившие себя спартанцами, избивали троих беззащитных людей.

Время в заточении тянулось медленно еще и из-за того, что Антон принужден был слушать бесконечные монологи сокамерника о Новой Спарте. В основном, бывший ученый рассказывал о порядках в Новой Спарте. Он действительно восхищался подземным комплексом, гордился, что принимал участие в его разработке и искренне считал, что его заточение в камере есть ни что иное, как испытание на лояльность, и вскоре его непременно выпустят.

Царь и эфор, выбранные на свои должности пожизненно, некогда были соответственно, директором института эпидемиологии и его заместителем.

Дарий являлся навархом Новой Спарты, или полководцем, главным надо всеми остальными воинами. На его плечах лежала охрана и безопасность комплекса, а так же ответственность за пополнение лабораторного комплекса биологическим материалом для исследований.

Жили спартанцы в Акрополе, сверхсовременном комплексе, оставленным медикам военным. Последние либо погибли во время пандемии, либо были эвакуированы на "Циолковский". Директору института так же было предложено покинуть землю и перебраться на орбитальную станцию, однако он отклонил предложение, предпочтя остаться.

Здесь было все, что нужно для комфортного существования - замкнутый биологический комплекс, производящий все, что было необходимо людям - чистую воду, воздух, овощи, фрукты. В лекарствах недостатка не было - наверху стоял медицинский институт. Электроснабжение обеспечивалось небольшим, но достаточно мощным ядерным реактором, удовлетворявшим все нужды Новой Спарты.

Царь и его подручный эфор, с помощью кучки охранников, среди которых был и Дарий, захватили власть в комплексе сразу же после того, как последний военный покинул комплекс. Нужно было как-то организовать и упорядочить жизнь в комплексе.

Ими было предложено название Новая Спарта и, соответственно, провозглашены жесткие условия существования для всех сотрудников, напоминавшие суровые обычаи, царившие в древней Спарте. Зачем это было сделано? Автоликон и Идоменей, носившие некогда обычные русские фамилии, о которых многие уже забыли, решили, что жесткая дисциплина и суровая централизация не только помогут сохранить им власть и управление комплексом, в котором жило изначально четыреста человек, но и вышколить своих подчиненных, бывших медиков, укрепить в них внутренний стержень, который поможет выжить в условиях изменившегося мира.

Сотрудники бывшего Института эпидемиологии, что выжили и пожелали перебраться под землю, проходили многочисленные тесты и испытания, призванные рассортировать их на группы - сильные, крепкие молодые люди составляли военный костяк. Немногие высокопоставленные сотрудники института составили судебную власть комплекса, Круг Эфора , лояльный к директорату. Дарий встал со временем во главе военного отряда комплекса, получив гордый титул наварха, существовал и совет старейшин при Царе, Герусия, в состав которой входил некогда и Соломенцев; те, кто по своим физическим и наследственным параметрам не мог войти в состав элиты, автоматически причислялись к сонму периэков, слуг, которые и выполняли всю черновую работу в Новой Спарте.