Хромые кони - Мик Геррон

Ривер снова уставился на улицу. Пробка едва подвинулась. И простой он у окна хоть до вечера, данное наблюдение не утратило бы актуальности.

«Ничего страшного не случится, Ривер. Мальчишке не отрежут голову в прямом эфире ни завтра, ни когда бы то ни было еще».

Он надеялся, что она права. Но полностью полагаться на это не мог.

* * *

Полиция обнаружила Хасана живым и невредимым.

Похищение произошло не совсем без свидетелей: одна женщина из окна своей спальни заметила, как какие-то парни «побезобразничали», как она выразилась, в конце проулка напротив, а потом залезли в белый фургон-пикап «форд» и укатили в восточном направлении. Сразу она ничего не заподозрила, но, услышав наутро новости, решила, что увиденное накануне может оказаться небезынтересным для участкового. В той стороне, куда уехал фургон, имелся регулируемый перекресток с камерами наблюдения, которые засняли номер машины, хоть и не вполне отчетливо. Это изображение было немедленно разослано в отделы полиции по всей стране от края и до края, где снимок начали сравнивать с записями перемещений белых фургонов «форд» на междугородних трассах, в городских центрах и на заправках. Дальнейшее стало делом техники. Однако особенной удачей, которая поспособствовала раскрытию преступления и позволила вооруженному отряду полиции вовремя ворваться в подвал, где томился Хасан, было то, что, как оказалось, один из местных бездомных…

Хасан открыл глаза. Обратно всматривался мрак. Он снова закрыл их. Ворвались вооруженные полицейские. Он снова открыл их. Нет, не ворвались.

Раньше он никогда не знал, что время может ползти так медленно.

А еще он раньше не знал, что страх способен заставить человека потерять себя. Не просто потерять счет времени, но потерять ощущение себя. Пока он сидел тут с мешком на голове, в комбинезоне, словно пациент в каком-то сюрреалистичном приемном покое, восприятие пространства и времени понемногу улетучивалось, а пронзительный голос, зачитывающий все его отборные репризы, звучал в голове все громче. Голос подрагивал, однако, несомненно, принадлежал именно ему, и этот голос пытался сделать вид, что ничего не произошло или произошло, но уже давно и благополучно разрешилось и теперь представляло собой лишь материал для самого ржачного скетча всех времен. В конце концов, другие заложники (те, кто годами сидел прикованным к батарее) публиковали мемуары, про них снимали кино, их приглашали вести радиопередачи. Но никто пока еще не додумался написать про это комедийный скетч.

У нас на районе, особенно если на ночь оставляешь машину на стоянке, легко потерять голову.

Пауза.

Нет, правда, очень легко. Потерять голову.

И тут публика должна сообразить, о чем именно речь.

Ничего лучше пронзительный голос придумать не мог. Потому что ничего еще не кончилось и не разрешилось. Омерзительная вонь была тому подтверждением: рвота, моча, дерьмо — все, что страх выдавил наружу, размещаясь внутри него. Он все еще тут. Никаких зрителей перед ним нет. Их у него никогда и не было. На все до единого «вечера открытого микрофона» в студенческом клубе он приходил с полной приколов и хохм головой и с дюжиной сосальщиков под ложечкой, но так ни разу и не осмелился подняться на эстраду.

Забавно, что именно то чувство он тогда считал страхом. Казалось, что боязнь прилюдно опозориться, выставив себя на посмешище перед сборищем поддатых студентов, — это и есть всамделишный страх. Словно ушиб палец, споткнувшись о шпалу, и подпрыгиваешь на месте, пытаясь унять боль. Не замечая приближающегося поезда.

В одно мгновение — идешь домой. В следующее — сидишь в подвале с выставленной на камеру газетой в руках.

И вот это-то и был настоящий страх.

А еще страхом было «мы отрежем тебе голову и выложим это в интернет».

Интернет ему нравился. Нравилось, как он сближает людей. Его поколение с радостной готовностью распахнуло объятия всей планете, твитя и бложа почем зря; когда переписываешься в чате с пользователем под ником МегаГуляка, ты понятия не имеешь, пацан это или девчонка, не говоря уже о том, чернокожий он или нет, мусульманин или атеист, молодой или старый, — именно это-то и хорошо, правда ведь?..

Хотя он однажды читал про какого-то отморозка, который, увидев, как женщина на улице потеряла сознание, вместо того чтобы оказать помощь, как всякий нормальный человек (или, как всякий нормальный человек, притвориться, что не заметил, и пройти мимо), обоссал ее, в прямом смысле слова — обоссал, и заснял это на телефон, и выложил в интернет, чтобы другие отморозки могли с этого поржать. Интернет словно предоставлял оправдание определенным поступкам… Приятно было хоть на мгновение возложить вину за все происходящее на что-то конкретное, пусть даже на интернет, которому, разумеется, чувство вины просто-напросто недоступно.

А потом и это мгновение превратилось в прошлое, отвалилось прочь, как еще один обломок неумолимо и скоро ужимающейся реальности, а осознание этого превращения заполнило собой следующий миг, а потом и следующий за ним, и ни в одном из этих мгновений, и ни в одном из тех, которые последовали за ними, отряд вооруженных полицейских не врывался в подвал и не обнаруживал Хасана живым и невредимым.

* * *

Сложно представить, чтобы кто-то отважился готовить на этой кухне еду. С другой стороны, еду тут и не готовили: все свободное пространство вокруг было заставлено использованными лоточками «навынос», завалено грязными пластмассовыми вилками-ложками, просаленными бумажными пакетами и коробками из-под пиццы, бутылками из-под газировки и пачками из-под сигарет. Любой неодушевленный предмет заведомо рассматривался в качестве кандидата на роль пепельницы. Линолеум на полу коробился по углам, а темное пятно под дверью свидетельствовало о давнем небольшом пожаре. В центре стоял кухонный стол со столешницей из дешевого красного ламината, испещренной кольцевыми ожогами и израненной острыми лезвиями. По центру же стола размещался закрытый ноутбук. Поверх него лежала путаница проводов, словно порция электромонтажных макарон, а рядом — сложенный штатив и цифровая видеокамера размером с бумажник. Не так давно, для того чтобы осуществить глобальную трансляцию, потребовалась бы целая гора всякого оборудования, но «не так давно» в данном случае служило эвфемизмом для незапамятных времен. Вокруг стола расположились четыре разномастных стула, и на трех из них сидели. Четвертый стул завис под невозможным углом к полу, будучи удерживаем парой ног в берцах, раскачивавших его то туда, то обратно. Каждую секунду-другую казалось, что стул вот-вот опрокинется, но этого не происходило.

— Надо бы застримить его через веб-камеру, — сказал владелец ног.

— На кой?

— Выложим на всеобщее обозрение в интранет. Заместо роликов. Пусть смотрят, как он обсирается в прямом эфире, от и до.

Двое других переглянулись.

Это были