Шпагу князю Оболенскому! (сборник) - Валерий Гусев

Ничего существенного она не сообщила. Смерть деда была настолько неожиданной, нелепой и жестокой, что девушка совсем потерялась и не смогла (или не захотела) вспомнить ничего важного, необычного из предшествующих несчастью событий. И про паспорт она ничего не сказала: дедушка говорил, мол, у него целее будет. Дашутка на первый взгляд старалась помочь Андрею, но он быстро почувствовал, что некоторые его вопросы камешками отскакивают от невидимой стены, и никак не мог уловить, где он натыкается на незаметное, но упорное сопротивление, что именно рождает тревогу в синих заплаканных глазах. Она знает что-то очень важное, убедился Андрей, но добиться от нее признания невозможно.

После разговора с Иванцовым Андрей понял, что получил хороший, дельный совет. Бывший участковый подсказал ему самый простой и надежный путь. И если с точки зрения юридической он, может, действительно был "не по науке", но психологически очень верен.

— Когда-то, — неторопливо рассуждал Иванцов, — было у юристов простое правило: ищи — кому выгодно. В твоем деле я бы вопрос по-другому направил: кто мог? Ведь что я полагаю? Преступником, как и заведомо честным человеком, не родятся, верно? К правонарушению постепенно идут, зреют, что ли, в определенных условиях. Вот отсюда и танцуй — кто у нас созрел, кто докатился до такого? — И первым (с горечью Андрей убедился, что мысли их совпали) назвал Сеньку Ковбоя. — Парень он по нутру неплохой, но больно шалопутный, вот-вот сорвется всерьез. Штрафовался, за хулиганство привлекался к ответственности. Сейчас за ним строгий глаз нужен. Если еще не поздно — остановить надо, не то ему очень дальняя дорога предстоит…

В свое время Андрей и Семен учились в одном классе, были крепкими неразлучниками, но после армии их дороги разошлись. Отслужив, Андрей вернулся повзрослевшим, духовно закаленным, внутренне собранным, а у Семена как-то сразу все покосилось. Видно, почувствовал свободу, а что с ней делать — еще не знал. Начал он свою кривую дорожку с того, что отпустил длинные локоны, завел себе джинсовые штаны с картинками на заду, обрезал и сильно загнул с краев поля старой отцовской шляпы. И как прошелся в таком наряде до клуба, небрежно зажав губами длинную сигаретку и положив руки на широкий пояс с конской мордой на медной пряжке, так и пристала к нему несолидная кличка — Ковбой.

А дальше пошло еще хуже. Велел Семен звать себя Сэмом, повадился захаживать перед танцами в чайную — и тоже не просто, с вывертами: притащил откуда-то табурет на длинных ножках и поставил к прилавку, который обзывал с той поры "стойкой у бара". Сядет на табурет спиной к этой самой "стойке", локтями обопрется об нее и цедит из длинного стаканчика "виски с содовой". Мужики вначале дивились, посмеивались, а потом, когда новоявленный Сэм обругал кого-то из них тощим койотом, на всякий случай, хоть и не поняли незнакомое слово, а Ковбоя все-таки поколотили.

Такое чудачество парня еще бы и ничего, перебесился бы, да вдруг потянулась за ним молодежь. Будто какая заразная болезнь по селу прошла: стали со старшими небрежными, всё с усмешечками, обвешались поясами да колокольчиками, на танцах все чаще пускали в ход кулаки, а то и пряжки. Как-то даже Дашутка, обтянувшись иностранными портками, заявилась в чайную с табуреткой, вытянула из кармана блестящую пачку сигарет и потянулась к Семеновой зажигалке. Случившийся здесь, к счастью, Степаныч за ухо отвел извивающуюся девчонку домой и у калитки, вырвав из плетня хворостину, отодрал ее на глазах у всей улицы.

А Семен уже стал гулять по-простому, пил лишь бы с кем и уж внешнего форса при этом не держал. Дружки у него подобрались сообразные, самые никчемные, которые за бутылку души готовы были продать.

Дальше — больше. Лишили Семена водительских прав за езду в нетрезвом виде; нахулиганил — год отсидел в тюрьме, вернувшись, стал работать на конюшне. Лошадей, правда, любил, ездил с азартом. Часто видели, как носится Ковбой в лугах, воображая, видно, что скачет бескрайними прериями. А то еще промчится со свистом по селу, разбрызгивая грязь, — только куры, ошалев, вылетают с диким ором из-под лошадиных копыт. Но больше всего любил Семен вечером перед клубом рвануть — сильно нравился ему дробный стук звонких подков по сухому асфальту. Однажды на спор даже въехал верхом в клуб, разогнал храпящей кобылой танцующих и пустил ее по кругу, будто закружилась она в пьяном вальсе. Иванцов хотел "привлечь его за нарушение правил поведения в общественном месте", но Семен преспокойно заявил, что ни в каких-таких правилах не записано, будто в клуб нельзя водить лошадей. И ведь верно, не записано…

Председатель давно не чаял избавиться от Семена, добром просил уйти из колхоза, не баламутить ребят. И, видно, сильно надоел Ковбою своими нудными уговорами, потому что тот как-то вечером явился в контору и смиренно попросил хорошую характеристику — мол, предлагают в Сельхозтехнике работу по специальности. Возликовал председатель, потерял бдительность, не почуял подвоха и в одну ночь создал прямо-таки канцелярский шедевр, заверил всеми подписями и колхозной печатью. Семен внимательно прочел документ, рассмотрел печать и подписи, притворно вздохнул: "И что ты меня гонишь — такого "кристально чистого в быту и морально устойчивого на производстве"? — Засмеялся откровенно: — Скажи спасибо, что я с такими данными на медаль ВДНХ не претендую. — И повесил Ковбой эту характеристику в красном углу, под стеклышком — как охранную грамоту.

В последнее время, правда, Семен стал поспокойнее, окрепла его дружба с Дашуткой, на селе поговаривали об их свадьбе. Но родители ее уже долгое время были в отъезде, а дед своего согласия не давал…

Когда Андрей подходил к конюшне, из-за верхушки Савельевки вывалилась тяжелая, растрепанная туча — дикая какая-то, будто делали ее изо всех цветов — от самого черного до чистейшей белизны, да поленились хорошенько перемешать. И ползла она до того неряшливая, скомканная — ну точно баба с похмелья: так же не мил ей белый свет, так же мечет она мрачными глазами злые синие молнии.

Семен, поглядывая на тучу, торопливо седлал молодую, лаково блестящую, как председателева "Волга", кобылу. Была она такая стройная и гибкая, что, если бы не масть и лошадиный размер, можно было принять ее за ловкую дикую олениху — так изящно переступала она тонкими ногами, так, недоверчиво вздрагивая, смотрела настороженным глазом.

Завидев Андрея, Семен взлетел в седло, поймал стремена, подобрал повод — кобыла тревожно заиграла, закружилась на месте, нетерпеливо всхрапывая.

Андрей подошел вплотную, просунул ладонь под ремешок уздечки, почувствовал рукой приятное живое тепло лошадиной морды.

— Далеко собрался?

— В Козелихино — Степка сватает сегодня, просил заскочить. А ты что?

— Да поговорить бы надо.

— Знаю я твои разговоры: кто, когда, зачем, куда? — засмеялся Ковбой и, наклонившись, потер пальцами — будто листочек герани — острое тонкое лошадиное ухо. — Я ведь хоть и не юрист, но тоже — с неполным уголовным образованием. Мы вроде с тобой в одной системе работаем, только в разных отделах: у тебя — борьба, у меня — хищения, верно, коллега? — Семен нагло намекал на то, что Андрей недавно помешал ему продать туристам иконы из Синереченской церкви. — Так что терминология нам известна. А вам? Например, что такое алиби, знаешь?

— Ну знаю, — невольно усмехнулся Андрей.

— Так вот тебе все мои алиби: двадцатого я с восьми вечера до шести утра был у хорошо известной вам гражданки Дарьи Михайловны. Если не постыдишься — спроси, она не откажется. Тем более что Степаныч знал какой я сокол, чтобы ночью меня в магазин пустить…

— А почему ночью? Откуда ты знаешь? — перебил Андрей.

— Оттуда, — махнул рукой Семен. — Посторонись, участковый! — Он пригнулся, поднял лошадь на дыбы и с места послал ее длинным плавным скачком.

— Ну лихой парень! — посмотрел ему вслед подошедший сзади Тимофей Дружок. — Ну чистый ковбой — и штаны на нем ладные, и шляпа в аккурат, Смита с Вессоном только за поясом не хватает.

— Чего? — уставился на него Андрей.

— Смита и Вессона, револьвера, говорю, такого — системы гражданина Кольта.

Совсем рядом сверкнула белая молния, ударила коротким треском и будто пробила в туче широкую дыру, откуда вместе с солнечными лучами-брызгами хлынули на землю длинные прямые струи не по-летнему холодного ливня.

"Что делать? — думал Андрей. — Проводить у Семена обыск — бесполезно, не дурак он — револьвер на стену вешать. Остается только одно — убедить Дашутку".

— Ну не знаю я ничего! Что ты меня мучаешь? Неужели ты всерьез на Семена думаешь? Не верю я тебе, Андрей. Ты со зла на него… — Дашутка осеклась, глядя на его побледневшее лицо. Да, Семен хороший ход сделал. Не совсем честный, но очень сильный ход. — …Прости меня…