Шпагу князю Оболенскому! (сборник) - Валерий Гусев

Андрей положил трубку и сжал голову руками. Он вдруг почувствовал себя беспомощным и одиноким, как ребенок в лесу. Всего полгода работы — и вот такое серьезное, жестокое преступление на его участке. Он — вчерашний мальчишка, на плечи которого вместе с погонами легла и суровая ответственность, почувствовал ее сейчас в полной мере. Лейтенант милиции Ратников представляет здесь закон, и поэтому он отвечает не только за имущество, спокойствие и жизнь людей, но и за их доверие к закону. Значит, он, лейтенант Ратников, которого на селе еще нередко зовут по старой памяти Андрейкой, должен сам, чего бы ему это ни стоило, разыскать и задержать преступника.

Ратников зашел к председателю колхоза с просьбой помочь организовать комиссию по проверке магазина. Иван Макарович был еще молод, ненамного старше Андрея, но дело свое знал хорошо, дотошно изучал специальную литературу, сильно уважал экономику и любил с каждым колхозником поговорить о научно-техническом прогрессе на селе.

— А на что тебе проверка? Положено, что ли? Завмаг же проверял: только ящик "коленвала" сперли. Ты что, сомневаешься?

— Да нет, не в этом дело, — неохотно пояснил Андрей. — Мне нужно точно знать: что завозили, что, сколько и кому было продано в последние дни и что похищено?

— А что же твоя дружина хоробрая? — ехидно посоветовал председатель, которому Андрей в свое время изрядно надоел с ее созданием. — Привлекай общественность.

— В этом деле специалисты нужны. Бухгалтера мне дашь?

— Сейчас посоветуемся. — Иван Макарович щелкнул клавишей селектора и позвал: — Виктор Алексеевич? Ну-ка, замполит, зайди на минутку. Тут наша милиция помощи требует.

Внешним своим обликом партийный секретарь походил на комиссара двадцатых годов: был крепок, ходил твердо и, часто, значительно покашливая, трогал косточкой указательного пальца толстые усы. Говорил веско, и голос его — обычно с ровной теплотой — нередко мог, если нужно, звенеть металлом. По плохой погоде он носил старое кожаное пальто, вытертое до маслянистого блеска, которое туго перетягивал широким солдатским ремнем, что еще больше подчеркивало его сходство с суровым бойцом революции.

— Здоров, лейтенант! — секретарь крепко пожал Андрею руку. — Если ты этого подлеца, что Степаныча убил, поймаешь, запри его подальше, понял? А если не поймаешь, сам скройся. Вот так!

— Ну-ну, ладно, — перебил его председатель. — Ты, чем грозиться, лучше включайся в комиссию. Вот Андрей Сергеевич просит магазин проверить.

— Кто ж откажется, когда милиция просит? Ты только, лейтенант, объясни подробнее, что тебе надо.

Они обсудили детали, и Андрей, уже собираясь уходить, спросил:

— Иван Макарович, ты, говорят, косарей сегодня ночью отправлял?

— Да, а что?

— Где они у тебя?

— Вся бригада в Аленкиной пойме.

— Я на мотоцикле туда проеду?

— Ни за что — давно так яростно не разливалось. Да и то сказать: неделя — дожди, неделя — ливни с грозами.

Аленкина пойма примыкала к правой стороне Савельевки, левый склон которой плавно спускался в Степанов лужок. В Синеречье издавна бытовала традиция: каждая молодая невеста утром в день свадьбы купалась в обильных луговых росах. Синереченские бабы свято верили: если окунешься на заре в росные травы поймы, родишь девочку, а если поваляешься на лужке мальчонку. Лет пятьдесят назад — об этом до сей поры помнят — одна бойкая строптивая бабенка, которой все бы делать поперек, пробежала нагишом по высоким холодным травам лужка, а потом трепанулась и на пойму. И что же? Родила двоих: мальчик чернявый, дочка — светленькая. "От разных отцов", шутили, смеясь, мужики.

Пробираясь залитой тропкой, нащупывая ногами твердое, Андрей думал об обычае, который сложился уже на его памяти: парни, навсегда возвращавшиеся в родные края — с учебы, отслужив в армии, а то и "хлебнув города", — шли домой непременно через Савельевку и, скинув на ее верхушке одежду, вбегали, как в воду, в сверкающий травостой Степанова лужка, а уж потом, смыв с себя пыль дальних дорог, освеженные родными росами, входили в деревню начинать новую жизнь. Сам Андрей дважды омывался живительными соками Синеречья — отслужив в десантных войсках и после учебы в школе милиции, куда направил его комсомол.

С сожалением оторвался Андрей от земли. И хотя новая работа захватила его, хотя умом он твердо понимал, что делает нужное, достойное мужчины дело, нередко тосковал по привычному, извечному труду земледельца. Тянуло его порой и косой позвенеть, и покидать, наметывая скирду, тяжелые навильники пряно-пахучего сена.

В бригаду он подоспел к завтраку. Издалека потянуло домовитым дымком походного костерка, издалека увидел Андрей блестящие лезвия кос, ровно прислоненных к жерди, услышал, как косари, собираясь за стол, звенели мисками, смеялись.

Бригадир по фамилии Кружок — первый в Синеречье косарь — уважительно поднялся навстречу, отодвинул соседа локтем, освободил рядом с собой место.

— Нашей славной милиции, — шутливо приветствовал он Андрея, — почет, уважение и лучший кусок за столом.

Андрей поздоровался, вытер пучком травы сапоги и, сняв фуражку, сел к столу.

— С чем пожаловал? — полюбопытствовал Кружок, подвигая ему миску с картошкой и доставая откуда-то из-под стола, будто из сапога вытягивая, початую бутылку. — Примешь?

Андрей покачал головой.

— Скучный ты человек, — посмеивался Кружок, блестя глазами. Молодой, а скучный. Я за тебя, сознаюсь, все Светланку свою прочил. Нет, не отдам: подозрительный ты мужик — не пьешь, не куришь, крепкого словца не загнешь. Я вот за стол без стопочки ни разу еще не сел, как себя помню. Да ты что хмурый такой? Профилактику пришел проводить?

— Сегодня ночью Степаныч погиб. Похоже, убили его, — помолчав, сказал Андрей. — В магазине.

Косари погасили улыбки, встали — помолчали, покосились друг на друга.

— Что же это за черная душа отыскалась, а? — воскликнул Кружок.

Андрей пожал плечами.

— Смотри, Сергеич, чтоб к похоронам отыскал гадюку, не позже. Такой мы тебе наказ даем! Верно, мужики?

— Вы когда вчера отправлялись?

— Мимо магазина аккурат в час ночи проходили. Василий еще посмеялся; давай, говорит, Степаныча побудим. А что?

— Свет был в магазине?

— Нет. Над дверью лампочка горела, а внутри не было света. Верно, мужики?

— Машину никакую не видели?

— Нет, и машины не было. Да и какие сейчас машины-то? — удивился Кружок.

— Машины не было, а трактор где-то, в Оглядкине вроде, гудел, вставил молодой парень Василий. — По звуку — "белорус" похоже. Это, видно, механики с Сельхозтехники гуляли — застряли здесь, дождем их захватило. Делать-то им нечего, вот и гужуются…

— Ты бы к шабашникам заглянул, — перебил его Кружок. — Они возле Оглядкина клуб строят.

— Знаю, — ответил Андрей. — Загляну.

Косари встали, разобрали косы. Без шуток, понуро потянулись в луга.

— Попробуешь? — предложил Кружок, протягивая Андрею косу. — Развейся маленько, развлекись — от души и оттянет. Иль забыл, как ее и держать-то? Ты ведь теперь все больше карандашиком чиркаешь.

Андрей усмехнулся, взял косу.

— Смотри, дядька, пятки береги — отчиркаю. Карандашиком.

— Мне не отчиркаешь, — самоуверенно возразил Кружок. — Такой ловкач еще не родился. И не будет такого никогда.

Андрей встал за ним. Подождал, с удовольствием примериваясь, наливаясь азартом и радостным ощущением предстоящей праздничной работы, вдохнул полной грудью и пустил косу в траву. Взвизгнула коса, зазвенела, пошла с ровным деловитым посвистом. Брызнул на сапоги травяной сок, будто прозрачная кровь, ударил дурманящий, кисловатый, с детства знакомый, щемящий душу запах. Влажно зашелестев, падала зеленая стена, и сразу, покорно и обреченно, вставала за ней другая…

Кружок резво вырвался вперед — предусмотрительно увеличивал разрыв, справедливо полагая, что запас никогда не помешает. Шел быстро, чуть быстрее, чем надо, как заведенный работал длинными привычными руками, чисто играл навсегда отшлифованными движениями.

Андрей двигался ровно, приноравливаясь, едва заметно, но неумолимо, уверенно набирая темп, чувствуя, как от шага к шагу растут силы, ловчеют, крепнут взмахи, втягивается, подчиняется плавному ритму тело.

Давно он не испытывал такого наслаждения, такой оглушительной радости труда. И совсем было забыл, что соревнуется с лучшим косарем. Очнулся, когда прямо перед собой увидел белую, с темным влажным пятном между лопатками, рубаху Кружка. Тот зачастил, сбился.

— Посторонись, дядька! — в азарте крикнул Андрей. — Пятки убирай!

Кружок стал, опустив косу, тяжело дыша, провел рукой по лицу смахнул тяжелые соленые капли.

— Загнал ты меня, Андрейка. Еще чуть — и дух вон.