Почему мы расстались - Дэниел Хэндлер

– Стой, – повторил продавец, – не надо. Я понимаю, что ты расстроена и что отчасти это моя вина. Но громить мой магазин не надо. Это мой плакат, милочка. Эту женщину я просто обожаю, и такого плаката я больше нигде не найду, если ты…

Я с ревом выбежала на улицу, сжимая кулаки. Прохожим на меня было плевать. Мне было холодно, словно я забыла надеть куртку, и вдруг мне стало невыносимо жарко, и пересохло во рту. Ты вышел за мной. «Я же лишилась этой чертовой девственности», – вспомнила я, резко дернувшись. Ты видел все, что хотел, ты получил все, что хотел. Мы вместе принимали душ. Твое тело побывало внутри меня. Твои ладони касались каждого дюйма моей кожи, а я в одной руке сжимала лепестки от цветов, предназначенных не мне, а в другой – плакат. Сколько раз ты был в «Ивовой ветви», сколько раз ты рассматривал этот плакат, который висел на стене рядом с фотографией забравшихся на дерево печальных пучеглазых котят, под которой красовалась всем знакомая дурацкая надпись?

– Ты знал, да? – набросилась я на тебя.

Ты пожал плечами, и я почувствовала, что злюсь еще сильнее.

– Мин, я не понимал…

– Это я не понимаю, – проговорила я, стараясь держаться изо всех сил. – Так, значит, ты… решил бросить меня ради другой девушки, не сообщив об этом мне?

Ты моргнул, как будто я почти угадала.

– А вдобавок еще и это? Это? И ты ни разу…

– Мин, но ведь ты сама всегда говорила, – ответил ты, – что даже если это не Лотти… «Даже если это не Лотти» – твои слова!

– Ты знал и ничего мне не сказал?

Молчание.

– Отвечай!

– Не знаю, что сказать, – произнес ты. Ты был очень красив в тусклом солнечном свете. Мне хотелось прикоснуться к тебе, но это было бы невыносимо. Кто ты такой, Эд? Что мне оставалось делать?

– И что теперь? – прокричала я. – Чего еще ты мне рассказывал?

– Мин, все не так, как ты думаешь, – сказал ты, но я яростно затрясла головой. – Ты… ты…

– Не смей называть меня выпендрежницей! Я не такая!

– …Особенная.

И эти слова меня добили. Я бросилась бежать, потому что в том, что ты сказал, не было ни капли правды. Ни единой. Я никогда не была особенной и не стану ею. Ты, Эд, чертов спортсмен, и ты мог догнать меня и даже не вспотеть, но ты этого не сделал, так что, добежав до угла незнакомой улицы, я пыталась отдышаться и крепко сжимала в ладонях то, что мне осталось. Это неправда, Эд, и я хотела крикнуть тебе об этом, когда услышала свое имя, но меня окликнул не ты. Меня окликнула – кто бы мог подумать – Джиллиан Бич, которая разъезжала на купленной отцом машине с блестящими бамперами, слушала отвратительную музыку и всегда проскакивала на красный. В ту минуту моей лучшей подругой стала Джиллиан Бич – вот в какую глубокую пропасть ты столкнул меня, Эд. Джиллиан открыла пассажирскую дверь, и я прорыдала всю дорогу. Только представь: она выключила радио и не задала мне ни одного вопроса. Уже потом, заметив, что Джиллиан отводит глаза, когда мы встречаемся у шкафчиков, я поняла, что уже тогда она знала, почему обнаружила рыдающую меня на улице. Она знала, что мне наконец открылась вся правда. Но в тот день мне казалось невероятным чудом, что она впустила отчаянно ревущую растрепанную меня в свою машину и спокойно отвезла меня туда, где – она знала – мне и нужно было оказаться. Перегнувшись через меня, Джиллиан открыла дверь. Она отдала мне мою сумку, которая еле умещалась у меня в руках, и даже, Эд, поцеловала меня в мокрую щеку. Легонько чмокнула. Я начала икать – настолько мне было плохо, – но, сообразив, что задумала Джиллиан, я неуверенно открыла дверь кофейни. Несколько посетителей удивленно посмотрели на мое заплаканное лицо, а из-за столика, за которым мы обычно сидим, когда приходим во «Фредерикос», поднялся побледневший Эл. Он с печальным видом выслушал меня, пока я, не переставая плакать, рассказала ему всю правду.

А правда в том, Эд, что я не особенная. И я не выпендрежница, как говорят все, кто меня не знает. Я не умею рисовать ни красками, ни карандашами, я не владею ни одним музыкальным инструментом, я не умею петь. Я не играю в театре и – хотелось бы мне добавить – не пишу стихи. Я могу танцевать, только если выпью на дискотеке. Я не спортсменка, не хулиганка и не чирлидерша, не казначей и не вице-капитан. Я не лесбиянка и не заявляю об этом в открытую, я не тот уникальный ребенок из Шри-Ланки, я не одна из тройняшек, я не девятиклассница, не пьянчуга, не гений, не хиппи, не христианка, не шлюха и даже не одна из тех образцовых евреек, которые в компании парней в ермолках желают всем подряд счастливого Суккота. Я никто – вот что я осознала, рыдая на плече у Эла, разбрасывая по столу лепестки и крепко сжимая плакат. Все знают, что я люблю кино, – и это правда, – но я никогда не сниму собственный фильм, потому что у меня в голове рождаются исключительно идиотские идеи. Я не могу придумать ничего особенного, ничего завораживающего, ничего стоящего. У меня ужасные волосы и глупый взгляд. Я слишком толстая, и у меня отвратительно большой рот. Я одеваюсь как клоун, вот только мои шутки слишком сложные и запутанные, и никто над ними не смеется. Я говорю как самая настоящая дура и не умею заинтересовать людей беседой. Стоит мне открыть рот, и из него, словно из сломанного фонтанчика, вылетают не слова, а брызги слюны. Мама меня ненавидит, я никак не могу ей угодить. Папа почти не звонит мне, а если звонит, то в неподходящий момент. Он присылает мне огромные бесполезные подарки, и это он назвал меня Минервой, и я на него очень сержусь. Я говорю про людей гадости, а потом обижаюсь, что они мне не звонят. Мои друзья пропадают, как будто бы я сбрасываю их с самолета, а мой бывший при виде меня думает, что я Гитлер. Я чешусь, потею, у меня дырявые руки, из которых всё вечно падает, у меня неважные оценки и дурацкие увлечения, у меня плохо пахнет изо рта, я ношу слишком обтягивающие штаны, у меня слишком длинная шея и так далее. Если я делаю что-то тайком, об этом станет известно; я строю из себя интеллектуалку, но таковой не являюсь; я соглашаюсь со лжецами; я болтаю всякий вздор и думаю, что говорю умные вещи. За мной надо приглядывать, когда я готовлю, потому что иначе все сгорит к чертям. Я не могу пробежать пару кварталов и аккуратно сложить свитер. Все, за что я берусь, я делаю глупо и по-дурацки. Я даже не смогла нормально лишиться девственности: сначала согласилась, а потом стала грустить. Я привязалась к самому тупорылому уроду в колледже и влюбилась в него, как будто мне двенадцать и я живу по заветам девчачьих журналов. Я влюбилась, как полная дура, как главная героиня самой отвратительной романтической комедии, в которой слишком сильно накрашенная идиотка говорит нелепые слова красавчику, снимавшемуся в куче комедийных сериалов. Я не романтичная, а взбалмошная натура. Только дураку я могла показаться умной. Я не тот человек, с которым стоит иметь дело. Я, словно психопатка, собираю всякий хлам. Я ничем не отличаюсь от жалких придурков, которых я сама же унижала и с которыми не хотела иметь ничего общего. Я похлеще их всех, вместе взятых, – чучело в сделанном на скорую руку костюме. Я вовсе не особенная, я ничем не отличаюсь от всего, что меня окружает. Я ржавая ржавчина, я разрушенная руина, от меня остались настолько искореженные обломки, что уже трудно сказать, какой я была раньше. Единственной моей особенностью, единственной вещью, которая возвышала меня над всеми, было то, что я встречалась с Эдом Слатертоном, то, что ты любил меня секунд десять. Но всем на это плевать. К тому же это в прошлом. Поэтому мне остается только сгорать со стыда. Как я ошибалась, когда считала себя той, кем я не являюсь. Это такая же грубая ошибка, как думать, что, запачкавшись травой, становишься красивой, что тебя целуют, потому что ты на самом деле привлекательна, что, если тебе тепло, ты превращаешься в кофе, и что, если любишь кино, обязательно станешь режиссером. Как я ошибалась, думая, что в коробке с хламом хранятся сокровища, что все парни улыбаются искренне, что нежные прикосновения могут изменить жизнь к лучшему. Так, конечно, можно думать, если ты пухлая девчушка, которая танцует в гостиной, мечтая стать балериной, или если ты подросток, который, лежа в кровати, во все глаза смотрит «Ни дня при свечах». Но не когда ты дура, которой кажется, что ее любят, и которая выслеживает незнакомую женщину. Нельзя так запросто встретить на улице кинозвезду – теперь я