Черная повесть - Алексей Хапров

С трудом подавляя в себе всхлипывания, я посмотрел на майора. Он низко опустил голову, нахмурил лоб и продолжал писать. По его реакции я понял, что мой рассказ его глубоко потряс. Наверное, он понимал, что это значит, и как это тяжело потерять человека, который совсем недавно стал тебе очень близок.

— Это всё? — глухо спросил он.

— Всё, — ответил я.

— Больше добавить нечего?

— Нечего.

Николай Иванович собрал в кучу все исписанные им листки и протянул мне:

— Прочти и подпиши.

Читать я ничего не стал. Во-первых, это было для меня слишком мучительно, а во-вторых, отнюдь не каллиграфический почерк следователя не позволял надеяться на скорое завершение этого процесса. Поэтому я просто проставил, где было нужно, свои подписи и отдал листки майору.

— Всех твоих друзей мы уже нашли, — проговорил он, складывая их в папку. — За исключением Патрушевой. Но к этому болоту сегодня же отправим спецгруппу. Что тебе сказать! Крепись! Будь мужиком! Тяжёлая история. Не хотел бы сам пережить такое. Отдыхай, поправляйся. Возможно, я к тебе ещё зайду.

Николай Иванович ещё раз ободряюще потрепал меня по плечу, крепко пожал мне руку, и вышел из палаты. Я откинулся на подушку и закрыл глаза. На моей душе лежала нестерпимая тяжесть.

«Дима, спаси меня, спаси!», — звенело в моих ушах. И я никак не мог понять, действительно ли я слышу доносившийся невесть откуда голос Юли, или это в моей памяти эхом воскрес её прежний, полный мольбы и отчаяния крик.

Дверь палаты снова скрипнула. Я открыл глаза и увидел Виктора Михайловича.

— Ну, орёл, ты как, живой?

— Живой, — пробубнил я.

— Всё рассказал?

— Всё.

— Ну, слава Богу! Меня самого уже эта милиция стала утомлять. Всё ходит, ходит. Как появится — в палатах шушуканье, разговоры, сплетни. Бабки — они же любопытные. Больше он тебя беспокоить не будет?

Я пожал плечами.

— Как знать?

Врач развернулся, намереваясь выйти, но я его остановил:

— Виктор Михайлович, выпишите меня, пожалуйста.

Он повернул голову и удивлённо посмотрел на меня поверх очков.

— Выпишу, — сказал он. — Обязательно выпишу. Ты думаешь, тебя здесь навечно поселили? Отнюдь. У меня и без тебя больных хватает. Реабилитационный период закончится, и сразу же выпишу.

— Нет, я имею в виду прямо сейчас, сию минуту, — взмолился я.

— Чего это тебе так приспичило?

— Мочи моей нет здесь больше находиться. Спать не могу спокойно. Постоянно кошмары снятся. Мне нужно сменить обстановку. Виктор Михайлович, ну, выпишите!

Врач недоумённо выпятил нижнюю губу.

— Э-э-э, друг! Я смотрю, нервишки у тебя ни к чёрту. Мне кажется, ты чего-то боишься. Чего? Тебя же всячески оберегают, никого к тебе не пускают. Лежишь в отдельной палате. Отдыхай себе на здоровье.

— Ничего я не боюсь, — проворчал я, решив не рассказывать ему про ночной визит брата Алана. — Просто на душе тошно.

— Всем тошно, — возразил Виктор Михайлович. — Родителям твоих однокурсников тоже тошно. Ещё тошнее, чем тебе. Уж поверь. Сегодня вот утром мать Попова приехала, так её еле-еле валерианкой отпоили.

— Я видел, — вздохнул я.

— Возьми себя в руки. Это всё надо пережить, перебороть. Сходи на улицу, подыши свежим воздухом. Может, легче станет. А то и правда, сидишь здесь в четырёх стенах, как в заточении.

— Виктор Михайлович, когда вы меня выпишите? — прямо спросил я, умоляюще глядя ему в глаза.

Он смущённо кашлянул.

— Ладно, давай послезавтра. Раньше не могу. Уж извини. Я ведь за тебя отвечаю. Потерпишь ещё денек?

— Постараюсь, — ответил я. — Спасибо вам.

— Пока ещё не за что.

Врач снова развернулся и вышел из палаты, оставив меня наедине с воспоминаниями…

Сгущались сумерки. Солнце медленно спускалось к горизонту. Мне мучительно хотелось остановить его ход. Сделать так, чтобы дневной свет не угасал, и ночь не наступала. Днём я чувствовал себя спокойнее и увереннее. Темнота же внушала мне обречённость.

Я долго стоял посреди болота и заворожено смотрел на то место, где утонула Юля. Мне трудно описать свои ощущения в тот момент, ибо никаких ощущений у меня не было. Степень моего потрясения оказалась столь велика, что низвела меня до полного поражения мысли. Моя душа словно заледенела. Мои эмоции словно атрофировались. Я был похож на глиняную безжизненную статую, и лишь беззвучно и неподвижно наблюдал за гладью тины, под которой покоилась моя последняя спутница, и моя первая настоящая любовь.

Когда шок от произошедшего стал постепенно ослабевать, я почувствовал, как в моей душе стремительно нарастает боль. Меня обуяло горе. Оно буквально разрывало меня на части. Я со всей отчетливостью осознал, что остался совсем один. Один-одинёшенек среди этой дикого, безмолвного, таящего в себе кучу опасностей мира, которому было абсолютно наплевать на все мои страдания. Трудно подобрать слова, чтобы описать весь ужас этого ощущения. Не помня себя, я истошно закричал. Закричал, что было сил, чтобы выплеснуть наружу всю переполнявшую меня горечь. Мой крик походил на агонию насмерть раненого зверя. Но лесное эхо лишь издевательски смеялось надо мной.

Немного придя в себя, я стал думать, что делать дальше. Закончить переход через болото в потёмках я не решился, и осторожно вернулся назад. Оказавшись снова на берегу, я тут же принялся собирать хворост для костра. Свалив в кучу две охапки, я разжёг огонь и принялся рубить еловые ветки, чтобы соорудить лапник для ночлега, ибо земля была сырой. Как же я намучился! Работать топором левой рукой, и не иметь возможности задействовать правую — лучшего способа, чтобы в полной мере почувствовать свою беспомощность, было не придумать.

С превеликим трудом свалив четыре ветки, я расположил их возле костра. Лежбище комфортностью, конечно, не отличалось. Но очутись здесь каким-то чудом даже перина, я, наверное, всё равно не смог бы заснуть.

Это была ужасная ночь! Пожалуй, самая ужасная из тех, что мне пришлось провести в тайге. Я до самого утра дрожал от страха. Любой звук, любой шорох порождали во мне неописуемый ужас. А поднявшийся под утро над болотом туман представлял собой столь мистическое зрелище, что на моей голове буквально зашевелились волосы. Я крепко прижимал к себе топор, не выпуская его из рук ни на секунду, и постоянно держал наготове огненную головёшку. Удивляюсь, как я тогда вообще не сошёл с ума.

Едва забрезжил рассвет, я соорудил из еловых ветвей болотоступы, прикрутил их к ногам бечёвкой, вскинул на спину рюкзак, заткнул за пояс топор, взял в руку шест и стал очень медленно и осторожно продвигаться через болото. Проходя то место, где накануне утонула Юля, я ощутил сильный холод. Меня снова охватил дикий страх. Мне казалось, что чьи-то невидимые руки отчаянно пытаются сбить меня с ног.

Когда мне, наконец, удалось благополучно добраться до другого берега, я почувствовал невероятное облегчение. Трудно подобрать ту меру, чтобы правильно оценить, сколько сил отобрал у меня этот переход.

Немного отдохнув, я побрёл дальше. Мой последующий путь вспоминается мне с трудом. Память о нём — не ясна. Она словно прикрыта дымовой завесой. Я шёл весь день, без еды, без питья, делая краткие остановки для отдыха, пока наконец не наткнулся на трассу…

19

Передо мной снова расстилался густой белый туман. Он окутывал меня со всех сторон. Я медленно шёл вперед, осторожно переставляя ноги, чтобы вдруг ненароком не споткнуться о какое-нибудь скрытое в плотной дымке препятствие. У меня возникло такое чувство, будто я пребываю в некоем вакууме. Царившая вокруг тишина просто поражала своим безмолвием. Как ни странно это прозвучит, но она буквально оглушала. Да, да, именно оглушала. Никогда не думал, что тишина способна так оглушать. Ни шороха, ни стука, ни голоса. Одним словом, ничего, что указывало бы на существование жизни. Одна пустота. Как это всё же мучительно, когда ничего не видишь и ничего не слышишь. Пропадает ощущение, что ты именно живёшь. Как будто тебя вообще нет. А твоя жизнь, твоё существование остались где-то за этим туманом. В душе поселяется паника. Появляется нестерпимое желание вернуть себе осязание жизни. И ты ходишь, бродишь по этому туманному лабиринту, старательно выискивая выход наружу.

— Э-ге-ге! — громко прокричал я. — Кто-нибудь! Где я?

— Внутри самого себя! — внезапно прозвучало откуда-то издалека.

Я вздрогнул. Эти слова меня озадачили. Что значит, внутри себя? Как это понимать?

Намереваясь испросить разъяснений, я пошёл в ту сторону, откуда послышался ответивший мне голос.

По мере моего продвижения дымка постепенно слабела, пока не растворилась совсем. Туман остался позади. Я словно вышел из густого облака и оказался на открытом пустом пространстве. Впереди ясно различались пять человеческих фигур. Они стояли в ряд. Что-то в них показалось мне знакомым. Как будто я их уже где-то видел. Я ускорил шаг. Расстояние между нами сокращалось. Когда черты их лиц, наконец, стали различимы, меня словно ударили обухом по голове. Я остановился, как вкопанный. Это были мои сокурсники: Вишняков, Ширшова, Тагеров, Попов, Патрушева. Они стояли и молча смотрели на меня. Их обескровленные, отдававшие синевой лица были мрачны и угрюмы. Они медленно пошли мне навстречу. Первый шаг. Второй. Третий. В их движениях, как будто, не было ничего угрожающего. Но меня, тем не менее, пронзил дикий животный страх. Я стал стремительно отступать, затем развернулся и скрылся обратно в тумане…