Черная повесть - Алексей Хапров

Майор, нахмурив лоб, торопливым почерком продолжал записывать мои показания. В его глазах читалась задумчивость. Закончив предложение, он вопросительно посмотрел на меня.

— Может, сделаем перерыв? — учтиво предложил он.

Сперва я вознамерился согласиться. Мне не хотелось больше ни о чём говорить. Мне хотелось остаться одному, бухнуться в подушку и дать волю слезам. Но я понимал, что майор не отстанет от меня, пока не разузнает всё от и до. Чем быстрее я ему всё расскажу, тем быстрее закончатся его утомительные визиты, и тем скорее я смогу выбросить всё пережитое из своей головы. Так уж устроена психика человека. Все свои беды и неприятности он стремится забыть, чтобы они не отравляли его дальнейшую жизнь. Память о них содержится в его разуме, как прочерченная в пыли линия, которая по мере своего продвижения становится всё более и более неясной, и в своём конце уже практически неразличима. Поэтому я помотал головой и твёрдо произнёс:

— Нет. Давайте продолжать.

Сделав над собой усилие и собрав всю волю в кулак, я продолжил рассказ…

После того, как я оттащил Юлю от мёртвого тела Вани, мы схватили свои рюкзаки и, испуганно озираясь по сторонам, бросились прочь. Нами владел дикий ужас, навеянный лицезрением смерти, которая открылась перед нами всей своей неприглядностью и жестокостью.

Сергей, Лиля, Алан, Ваня — ребята, с которыми мы ещё совсем недавно общались, разговаривали, шутили, смеялись, теперь валялись и гнили в дебрях этого проклятого леса, бледные, неподвижные, окоченевшие, покрытые мерзкими букашками, пожиравшими их плоть. А рядом было нечто неведомое и страшное, которое неотступно преследовало нас и поочерёдно пополняло нами чёрный список своих жертв. Это кошмарное видение неотступно стояло перед нашими глазами, и за ним меркло всё.

В наших душах царила пустота. Наш разум словно оказался вдруг каким-то образом выжжен, и наше сознание управлялось лишь слепым инстинктом самосохранения. Окружающий мир словно подавил нас под себя. Он был таинственен, чужд и враждебен. Угрюмые столетние деревья смотрели на нас с неприязнью. Гниющие пни, скрытые в высокой траве, исподтишка заставляли нас спотыкаться. Заросли колючего элеутерококка расцарапали наши руки почти до крови. Каждая ветка, словно в насмешку, сбрасывала нам за шиворот обильную росу. Но больше всего нас изводил гнус. Комары, мошки, мокрецы, слепни не давали нам ни минуты покоя. В этом мрачном, первобытном мире всё было против нас. Нас отсюда выгоняли, нас отсюда выживали, и мы, устав от сопротивления, безропотно подчинились этому желанию объединившейся против нас природы, смирившись с положением непрошеных гостей. А природа подбрасывала нам всё новые и новые опасности.

Мы продолжали идти вперёд. Внезапно, откуда-то сбоку, послышался шум, сопровождаемый угрожающим рёвом. Мы остановились и замерли. Рёв повторился. Росшие неподалеку кусты зашевелились, и навстречу нам вылезло что-то огромное и бурое.

— Медведь! — охнула Юля.

У меня душа ушла в пятки. В коленках возникла дрожь. Я нервно сглотнул слюну и крепче сжал в руке топор. Первым нашим порывом было развернуться и обратиться в бегство. Но тут в моей памяти с необыкновенной ясностью всплыли слова Вишнякова: «Медведи боятся людей… Главное, не бежать от него, сломя голову, иначе он бросится в погоню… Отогнать медведя нужно громким, но спокойным голосом…». Поэтому я усилием воли постарался погасить нараставшую во мне панику и прошептал:

— Спокойно, спокойно!

Внешне я адресовал эти слова Патрушевой. Но на самом деле я предназначал их себе. Постаравшись придать своему голосу ровность, я громко произнёс:

— Ну? Чего тебе?

Медведь изучающе оглядел нас, прорычал, после чего поднялся на дыбы, свесив передние лапы. Я вздрогнул и еле-еле сдержал себя, чтобы не отступить. Медведь стоял на месте и не выказывал никаких намерений к нападению. И тут мой взгляд упал на его морду. Я был просто потрясён. Я никогда не думал, что звери могут быть столь эмоциональны. В его глазах не было никакой злобы. Напротив, в них светилась просьба, даже мольба, причина которой стала ясна через несколько мгновений. Ветки стоявшей возле кустов сосны зашевелились. В них обозначилось что-то тёмное. Я пригляделся. Да это же медвежонок!

— А-а-а, — протянул я. — Да ты, видать, не медведь, а медведица.

Зверь опять зарычал. Он продолжал стоять на месте, не двигаясь ни вперёд, ни назад. Медвежонок принялся спускаться по стволу, мелко-мелко перебирая лапками, повернув голову в нашу сторону и глядя на нас любопытными глазами. Мол, что за диковинные звери появились в этих местах? Медведица снова зарычала. Медвежонок ускорил спуск. Когда он, наконец, оказался на земле, мамаша шлёпнула его слегка лапой по загривку, бросила на нас настороженный взгляд и быстро скрылась со своим детёнышем в лесной чащобе.

У нас отлегло от сердца. Облегчённо вздохнув, мы в бессилии опустились на землю.

— Да она и не собиралась на нас нападать, — произнесла Юля. — Она просто детёныша своего защищала.

Я согласно кивнул головой.

Немного передохнув, Патрушева поднялась на ноги, вознамериваясь идти дальше, но я её остановил:

— Погоди.

Меня беспокоило то, что мы уже слишком долго не сверялись с ориентиром. Мы тупо продвигались в ранее указанную Поповым сторону, а это было чревато. Нет, за прямотой нашего пути мы, конечно, следили. Но, преодолевая встречавшиеся препятствия, огибая деревья, продираясь сквозь заросли, мы вполне могли случайно, даже незаметно для самих себя, отклониться от выбранного курса, поэтому он нуждался в проверке. Определить правильность нашего пути можно было только визуально, и из нас двоих сделать это мог только я.

Я подошёл к старой толстой высокой сосне, той самой, с которой спускался медвежонок, внимательно оглядел её, обошёл кругом, затем скинул с себя куртку и принялся карабкаться по стволу.

— Что ты делаешь? — спросила Юля.

— Хочу посмотреть, что впереди, и насколько мы уже продвинулись, — объяснил я.

— Дима, не надо, — заволновалась Патрушева. — Ты разобьёшься.

— Не разобьюсь. Всё будет нормально, — упрямо ответил я, хотя, признаться, не был в этом уверен до конца.

Я явственно ощущал свою неподготовленность к подобным восхождениям. Слишком уж давно я не лазил по деревьям. Меня постоянно одолевали сомнения, туда ли я положил руку, правильно ли опёрся ногой. Порой, я откровенно не знал, что делать дальше. Но лезть было надо. Взвалить эту миссию было больше не на кого. Не желая ударить перед своей спутницей в грязь лицом, я изо всех сил старался, чтобы мои движения выглядели спокойными, ловкими и уверенными. Но, судя по её периодическим восклицаниям, получалось это малоубедительно.

— Осторожнее! Осторожнее!

Подниматься было настолько нелегко, что несколько раз я был на грани того, чтобы плюнуть на своё намерение и спуститься обратно вниз. Но моё самолюбие, моё тщеславие не давали мне перейти эту грань. Крепко стиснув зубы, стараясь не смотреть на землю, я продолжал медленно, но верно взбираться к вершине. Вот я уже поравнялся с макушками менее высоких деревьев. Вот моему взору предстал их неровный зелёный ковер. Опустив глаза, я почувствовал, как у меня начинает кружиться голова, и я ещё крепче уцепился за ветки. Но то, что я увидел впереди, тут же придало мне дополнительные силы. У меня от радости перехватило дыхание. Вдали отчётливо различались дома, дороги, столбы линий электропередачи. Это означало, что мы на правильном пути, и что конец наших мучений уже близок. Кроме этого, я заметил невдалеке шедшую поперёк просеку, в которой от чего-то отражалось солнце.

«Река!», — догадался я.

Охваченный воодушевлением, я принялся быстро спускаться, чтобы поскорее порадовать Юлю этим известием.

Спешка всегда вредит осторожности. Это давно замечено. Мой случай оказался не исключением. Нетвёрдо упёртая нога соскользнула со ствола, и я полетел вниз. Падая, я инстинктивно растопырил руки, пытаясь за что-то ухватиться, и наткнулся на толстую ветку. Раздался зловещий хруст, и правый локоть пронзила острая, резкая боль. Сосновые иголки больно расцарапали мне кожу. Земля становилась всё ближе. Вот она уже совсем рядом. Я зажмурился. В пятки сильно ударило. Не устояв на ногах, я повалился набок.

— Дима! — раздался испуганный возглас Патрушевой. Она стремительно подбежала ко мне.

— Димочка, ты сильно ушибся?

— Всё нормально, — прохрипел я, хотя это было, конечно, неправдой.

— Я же говорила тебе, не лезь! Я же говорила, что это опасно! Почему ты меня не послушал?

Она прижала меня к себе. Я не сопротивлялся.

— Если бы я тебя послушал, мы бы не узнали, что впереди — река, и что посёлок, в который мы направляемся, уже совсем рядом, — через силу, сквозь зубы процедил я, ибо боль в руке становилась невыносимой.