Степан Разин - Андрей Николаевич Сахаров

мы будем вам за них отдавать ваших людей». К тому же пленных надо было кормить-поить, а еды в лагере становилось все меньше, и какая сейчас польза от этих бусурман, смотрят волками — или сами сбегут, или бросятся на казаков. А православные люди ох как нужны. Ряды разинцев редели, многие погибли в боях во время налетов, на побережные городки, иные умерли от ран и болезней. Кто займет их место, где взять людей? Обо всем этом думал Разин, когда завел речь с персами об обмене.

Обмен начался на другой же день. Неизвестно, где и как добывали русских невольников богатые горожане, но только волокли их со всех сторон, меняли на своих отцов, братьев, жен, сестер, детей. Трое бусурман шли за одного русского — пусть знают, как чтит Степан Тимофеевич православный люд.

Проходила неделя за неделей. Зимние штормы сотрясали побережье. Разбухшее море подходило почти вплотную к разинскому стану. Промозглый, холодный ветер проникал в нетопленые деревянные дома, поставленные наскоро, бревно к бревну, без пакли, без мха. По вечерам едкий холодный туман опускался на полуостров, от болот шел тяжелый мертвенный дух.

Казаки давно уже не высовывались за земляные стены: персы стянули к Миян-Кале крупные силы и со всех сторон окружили казацкий стан. Жители Фарабата теперь осмелели, они нередко подбегали близко к валу, кричали казакам непотребное, кляли их, угрожали.

Казаки молча смотрели, как бушуют персы, — атаман приказал не тратить зря порох и пули, всякого боевого запаса оставалось в обрез. На юге персы срочно строили весельные струги, и здешние военачальники ждали, что вот-вот под Фарабатом появится шахский флот. Тогда можно будет ударить по казакам и с суши и с моря.

Разин сидел в своей избе, кутаясь в богатую соболью шубу, захваченную еще в Реште. Его тряс озноб. В избе было темно и сыро. Окна забиты досками, и все же тянет холодом из всех щелей.

Настроение у атамана было мрачным. Многие казаки больны, лежат в лихорадке, харкают кровью: от дурной воды, гнилой ествы и грязи немало людей маются животами, по телу идут чирьи. Мука заплесневела, сухари, крупы, толокно, взятые еще из Яицкого городка, отсырели и покрылись гнилью; помыться негде, от казаков идет тяжелый дух, прорывается сквозь дорогие кафтаны. Но сниматься с места было рано. Здесь хоть и плохо, да безопасно. Земляной вал взять трудно, сотня казаков задержит в этой горловине целое войско. На стругах к берегу по разбушевавшемуся зимнему морю тоже не подойдешь, да и не дадут казаки.

Остается только сидеть и ждать. Потеплеет, утихнет море — тогда прорывайся на все четыре стороны; сейчас же нельзя, разметает струги: волна, потонут казаки в ледяной воде. Кроме того, нехорошо выводить казацкое войско под мокрый снег, под пронизывающий ледяной ветер. Хоть плохо, да на. суше. Знал Разин хорошо казацкие привычки. Думал он так, как думали все его товарищи.

Сидело казацкое войско на песчаной отмели Миян-Кале и ждало теплых дней.

С первым теплом разинский стан зашевелился. Казаки потянулись к берегу, посматривали на еще гремевшее море, начали разные лодочные поделки — струги за зиму изрядно поистрепались, чистили сабли и копья, счищали грязь с пушек.

На круг, который собрал Разин с есаулами, казаки не шли, а плелись все в болячках, с грудными хрипами, с болящим нутром. Впервые за долгие зимние недели собрались они вместе. Но нет, не все в отдалении от стана, в песке, около самой воды выросло за зиму небольшое кладбище. Многие добрые казаки лежали теперь там, и ничего-то им не было уже не надо — ни дувана, ни воли. Успокоились рабы божьи — кто от ран умер, кто нутром изошел. Да и из живых пришли не все: многие ослабли, лежали по своим домам или выползли лишь до порога.

Смутно было на душе у Разина, когда, он шел на круг. Степан посматривал на своих ослабевших товарищей, видел их угрюмые лица, опущенные вниз глаза. Невесело собирались на круг казаки; забылись уже и лихие набеги, и богатые зипуны, наваленные кучами по домам. И зачем им добро, если нет сил, если догорает казак как свечка, сидя на одном месте. Что мог предложить им атаман? Персидские города закрыты, персы стоят рядом, из Миян-Кале нельзя высунуть и носа, идти домой — нет, об этом он не мог даже подумать… Какую славу он получил на Волге, на Яике, о нем насказывали сказки, о его налетах на персидские земли шла молва от Дербента до Астрахани! Разве мог он, победитель. московских воевод, гроза боярских и воеводских прислужников, освободитель всех людей, забытых богом и судьбой, вернуться в Астрахань, а главное — в свои верховые донские городки в таком обличии? А сейчас что может показать он с этими отощавшими, измученными людьми, которые и в глаза-то не могут взглянуть. Кто потом пойдет за ним, если приведет он с собой такое войско, и что скажут женки тех, кто лежит зарубленный и застреленный на Волге и Яике, под Рештом и Фарабатом или рассыпается прахом в песках Миян-Кале?

Как всегда, Разин задал кругу вопрос и отошел в сторону, слушал, посматривал. У него-то давно был в голове замысел, недаром он сидел с есаулами, не вылезая из своего дома несколько дней. О чем там спорили, то было казакам неведомо.

Нестройно и негромко зашумел казацкий круг. Закричали несмелыми голосами: «Аида на Фарабат, заберем еще зипунов, женок персидских поймаем». И в ответ закричали: «Мало у вас добра-то? Струги и так не поднимут. А зачем вам женки, коли на ногах не стоите». Невесело смеялись казаки. Еще покричали: «А може, на Астрахань пойдем и на Дон». — «Хорош ты будешь на Астрахани-то с такой мордой, а на Дону-то тебя и детишки родные не узнают».

Еще вяло покричали, поспорили, поерничали и начали поглядывать в сторону Разина, ждали, а что же скажет атаман.

Разин выступил вперед веселый, ладный, голова вверх, плечи развернуты, голос зычный, глаза поигрывают, будто и не ел он вместе со всеми червивые сухари, не пил тухлую воду. И потянулись казаки к атаману, повеселели.

Разин тоже поговорил о Фарабате — что, мол, неплохо пощипать бусурман еще разок, но нельзя — персов не одолеть, со всех сторон обложили Миян-Кале. Об Астрахани и не заикался, а потом сразу сказал о Трухменской земле.

— На том берегу Хвалынского моря нас не ждут, у туркменов скота много, отъедимся, оденемся в теплое и снова ударим по Мазандерану. В туркменскую землю пойдем