Без пощады 3 (СИ) - Михайлов Дем (Руслан) Алексеевич

На стенах, помимо грязных разводов и пятен, встречались какие-то почти неразличимые слова, отдельные буквы и цифры. Нортис не вчитывался. Зачем? Это место потерял свое имя, когда много десятилетий назад городская администрация объявила его негодным для проживания и подлежащим реновации — запланировал ее на «когда-нибудь». Он продвигался среди мусорных завалов и длинных вонючих луж, изредка лавируя, чтобы обойти непроходимые препятствия — и тогда он шел совсем уж узкими крысиными лазами с низкими потолками и множеством выходящих в них крохотных дверных проемов, открывающими вид на пустые замусоренные комнатки. Тут когда-то жили люди. По этим крысиным лазам носились дети.

Сотни жилых клетушек, некогда бывших вполне полноценным жильем для первых переселенцев, ставших рабами НЭПР, опустели, когда прекратилась внутренняя разработка астероида, а дети шахтеров превратились в наркоманов или же им удалось убраться из города и наняться на частные мелкие астероидные шахты. Целый район превратился сначала в трущобы, а затем его попросту стерли с официальных карт. Это место ни разу не было упомянуто в сводках о происходящем в секторе мятеже. И что показательно — сюда не совались и сами бунтовщики и по вполне резонной причине — они здесь никому не были нужны. Здешние обитатели твердо знали, что лучшей жизни им не видать, а из перспектив лишь мучительная смерть от болезней, голода, передоза или мутаций. Поэтому за жизнь они не держались, смело идя на смерть и не боясь убивать. Поэтому же сюда не совались копы и безопасники. Сюда не заглядывали бандиты одиночки и ОПГ, сюда не совали носа мафиозные семьи, хотя иногда оставляли у входов подарки со старой одеждой и пищевыми пайками, причем довольно регулярно и гордо оповещая в социальных сетях. Это же делали и полицейские, оставляя на ночь большой контейнер со всяким условно съедобным дерьмом и шмотьем, а на следующий день забирая его пустым. Все по законам природы — корми зверя, если не хочешь, чтобы он вышел из клетки и начал сам искать себе пропитание.

Большая часть межкомнатных переборок была из дешевых пластиковых блоков и их давно разобрали, проломили или сожгли. Хотя с огнем здесь вряд ли что получится — тут очень влажно. Системы вентиляции не работают, дышать тяжело, а коснись висящих на стенах гроздьев бурой плесени — и они исторгнут из себя струи воды. Царящая здесь разруха добавила вариантов маршрута, но Нортис не забывал об осторожности, раз за разом выбирая пусть более сложный, но ведущий обратно к транзитному крайнему коридору. Ему не хотелось углубляться в заброшенный шахтерский квартал — туда, где коридоры становились чуть шире, потолки чуть выше и где раньше располагались магазины, зоны общего досуга и все то прочее, что позволяло здешним обитателям хоты бы отчасти чувствовать себя людьми. И именно там скорей всего и теплится сейчас слабая жизнь. Именно там и бьется умирающее сердце этой клоаки. От этого «сердца» его отделяют высокие мусорные завалы — и пусть так и остается. Он не собирался даже заглядывать в этот мусорный хрустящий и звенящий лабиринт, где каждый шаг будет услышан за много метров — что и ему на руку.

Впрочем, и здесь на краю заброшенного многоуровневого квартала — а он движется примерно посередине, на так называемом уровне «ватерлинии» — тоже есть жизнь. Хищная подлая жизнь, мечтающая убить, чтобы жить.

Очень крупное «нечто» он увидел заранее — благодаря своим новым глазам. Красное с желтым пятно притаилось внутри выпотрошенного остова древнего кухонного комбайна, наискосок замершего в середине очередного дверного проема. Вертинский даже шаг не замедлил. Лишь перехватил тесак удобней, а другую руку положил на рукоять плотно сидящего в открытой кобуре игольника. Шаг… еще шаг… из засады показывается оскаленная морда и ей в пасть тут же ударяет лезвие. Тесак не меч, но, когда он зажат в мощном стальном протезе, то пробьет любую кость. Упавшая к его ногам бьющаяся в агонии старая трехлапая седая крыса была размером с достаточно крупную собаку. Половины зубов нет, вместо одного глаза заросшая мясом дыра, на зияющей проплешинами шкуре многочисленные язвы, а из-под хвоста тянется гирлянда черных гниющих кишок. Крыса уже отбегала свое и приползла сюда умирать. Но почуяв добычу не смогла совладать со своей натурой и бросилась в атаку… И ведь идущий впереди АКДУ она проигнорировала.

Вертинский отошел едва ли на десять шагов, а сзади уже послышался многоголосый писк, скулеж и громыхание мелкого мусора. Обернувшись, он увидел набросившихся на труп несколько крыс поменьше. Одна из тварей приподняла окровавленную морду, взглянула на смотрящего на нее человека… и снова вернулась к жратве. Логично — надо жрать что дают, а за другой добычей можно пойти и позже. Нортис двинулся дальше, но теперь он оборачивался куда чаще. Дойдя до относительно хорошо сохранившихся меток на стене крохотного трехлучевого перекрестка, он ненадолго остановился. Выведя на экран браскома старую и вряд ли достоверную карту заброшенного квартала, киборг определил свое местоположение, убедившись, что не сбился с пути. Через триста метров узкий коридор вольется в улочку пошире раза в три — куда стекались все дорожки из квартала. И эта улица, прямая и короткая как жизнь корпорационного шахтера, приведет к одному из входов в шахты.

Еще одно живое существо встретилось ему на пути в десятке метров от той улицы. На мокром от ее крови мусоре, среди раздавленных банок и рваных кусков пластика, лежала умирающая женщина, зажимающая распоротый живот. Она услышала тяжелые шаги подошедшего киборга, но в темноте не увидела его пока он не зажег фонарь, чтобы она могла его рассмотреть. Задыхаясь, она приподнялась, глянула мутными глазами и снова уронила лысую голову в мусор, почему-то скаля изъявленные беззубые десны в широкой радостной улыбке.

— Ги… Гиена явилась — с бульканьем выдавила она, плеснув на грудь кровью из рта — Гиена здесь…

Вертинский молчал, стоя над ней и ожидая продолжения. В том что она узнала его нет ничего странного — он давно уже местная знаменитость.

— Убей — выдохнула умирающая, тяня окровавленную руку к его левой ноге. Уцепившись за штанину, нащупав сталь под толстой тканью, она сжала пальцы сильнее и повторила мольбу — Убей их… — ее другая рука указала в сторону улицы — Че… четверо… ты Гиена… убей…

— Почему?

— Я была должна. За еду для дочери. Они убили мою дочь. Мою Сабрину… За долги. П-порубили б-б… б-бросили крысам… Меня ранили… я ползла за стеклом, чтобы убить их… но не нашла… я не нашла… — пальцы ослабели, и она уронила руку. Уже застывающими губами, слепо глядя в потолок, она попыталась что-то добавить, но не смогла и просто жалко и горько улыбнулась этому миру, прежде чем покинуть его навсегда. Киборг погасил ненужный ему фонарь.

— Эй! Шкура! Ты уже сдохла? — злой пьяный голос донесся от конца коридора, оттуда, где он поворачивал, прежде чем стать частью улицы — Столько крови впустую пролила!

Темноту снова разорвал искусственный свет. Шатающаяся фигура, тощая, перекошенная и слишком высокая, но при этом сгорбленная, показалась из-за угла, следуя за ползущим по кровавому следу пятном света. Опершись о стену кулаком с зажатым в нем ножом, высокий нащупал фонарем мертвое тело и удовлетворенно хрюкнул, прежде чем оповестить кого-то там еще:

— Сука сдохла! Давай сюда, Дохлый! Надо тащить и разделывать.

Оттуда что-то ответили, но вряд ли высокий крикун уловил суть этих слов — он снова качнулся и фонарь в его руке качнулся тоже, высветив две неподвижные ноги в крепких рабочих ботинках. Медленно подняв луч света повыше, сгорбленный нащупал фонарем сначала тесак, а затем наконец добрался и до бесстрастного лица стоящего в коридоре киборга, где и замер. Нортиса этот свет никак не потревожил — глазные импланты мгновенно отсекли лишнее.

— Вы убили ребенка, разрубили и бросили крысам? — спросил киборг.

Он спросил очень спокойно. В его голосе вообще не прозвучало никаких эмоций. Но высокий горбун все понял и сделал единственное, что могло спасти его жизнь — развернулся и бросился прочь. Но он не успел сделать и шага — удар тесака перерубил ему позвоночник. Он упал молча, завалившись на мусор и всколыхнув его своей невеликой массой. Дырявые листы пластика с шуршанием скатились вниз, скрыв его из виду вместе с фонарем, а единственный жалкий крик был так слаб, что не мог улететь далеко.