Гоголь в Диканьке - Игорь Золотусский

В то время когда два бывших однокашника встретились в Москве, им уже нечего было делить: Гоголь был Гоголем, Кукольник – Кукольником. Их уже тревожили воспоминания, а не будущее.

8

Все, кто видел Гоголя в эти годы в Москве, пишут, что он очень изменился со времени последнего посещения столицы. Это был уже человек, проживший жизнь, хотя и во цвете лет, но сильно подорванный изнутри душевными бурями.

Душа Гоголя хотела мира, уединенной работы, но Россия ждала от него чего-то необыкновенного, и ждала не в неопределенном грядущем, а сегодня, сейчас. Это желание читающей России не могло не сказываться на его настроении, на отношении к своей работе. Гоголь каждый день стоит у своей конторки и пишет. Каждое утро, выпив кофию и пройдясь по бульвару, он возвращается к себе в комнаты и, запершись там (при этом никто не смеет войти к нему в эти часы), до обеда трудится. Иногда за дверями раздаются его шаги, кажется, он говорит на разные голоса, представляя своих персонажей, потом вновь настает тишина, и так длится час, два, три.

Встречи Гоголя в Москве тех лет – встречи и дружеские, и деловые. Он видится с литераторами, друзьями, но интересуют его и купцы, и промышленники, и просто добрые люди, у которых он находит утешение от своих дум. Одним из таких новых друзей Гоголя в Москве становится старушка Н. Н. Шереметева – женщина редкой доброты и радушия, дом которой делается его вторым домом. Шереметева, по словам С. Т. Аксакова, «любила Гоголя, как сына». Она вообще относилась так к людям – для нее ничего не значили ни их имя, ни положение в свете, – важно было, добрый ли это человек. Урожденная Тютчева, Шереметева приходилась родной теткой поэту Ф. И. Тютчеву. В ее доме бывали Жуковский, Языков, Аксаковы. Остаток своей жизни (когда Гоголь познакомился с ней в 1842 году, ей было 67 лет) она посвятила помощи бедным. Собственное семейное несчастье (ее зять, декабрист И. Д. Якушкин, был сослан в Нерчинские рудники) не сломило ее. К ней шли не столько за деньгами, за материальной поддержкой, сколько за душевным словом.

Такое слово услышал от нее и Гоголь. Он, может быть, больше других нуждался в этом бескорыстном дружеском одобрении, молчаливом понимании, не связанном ни с какими обязательствами, не повязанном никакими узами светской любезности. Многих удивляла эта дружба Гоголя со старой женщиной, но в ней была та сердечность и чистота, которых не хватало Гоголю в отношениях с другими его московскими почитателями.

Через Шереметеву он познакомился с И. А. Фонвизиным, племянником автора «Недоросля» и братом декабриста М. А. Фонвизина. И. А. Фонвизин состоял в Союзе Благоденствия, в январе 1826 года был арестован и помещен в Петропавловскую крепость, но вскоре отпущен за недоказанностью обвинений.

Знакомство с И. А. Фонвизиным, помнившим людей, принимавших участие в деле 14 декабря, было находкой для Гоголя. В своей поэме он хотел коснуться и этой темы – темы «тайных обществ» (намеки на эту тему есть в биографии героя второго тома «Мертвых душ» Тентетникова), и сведения об этих обществах, полученные из первых рук, были для него бесценны.

Вообще Гоголь очень рассчитывал на эти устные рассказы, на показания очевидцев, на предания не столь уж отдаленной старины, события которой он сам не застал. Случилась, правда, в Нежинском лицее одна история, которую правительство решило пришить к делу 14 декабря, но шита она была белыми нитками: просто бездарные профессора выступили против талантливых, мозоливших им глаза, а к этой корысти примешался донос о «вольнодумстве».

«Дело о вольнодумстве» заварилось в Нежине при Гоголе, он даже был вызываем в конференцию гимназии (собрание профессоров) для дачи показаний о смысле лекций, которые им читал профессор естественного права Белоусов. Многие из гимназистов трусили, предавали своего учителя, боясь, что их заступничество за него отразится на карьере. Гоголь дал показания в защиту Белоусова.

Так что и у него был некоторый опыт общественного поведения, некоторого гражданского испытания, в котором он неминуемо выбрал правую сторону.

Этот поступок Гоголя, хоть и естественный для честного человека, был тем не менее поступком – это тем более важно, что совершен он был, когда судьба выпускников Нежинского лицея была еще неизвестна.

Даже Н. Кукольник, который сначала давал показания за Белоусова, позже отказался от них.

Гоголь, как и Пушкин, считал, что слово писателя есть и дело его. На этом он стоял. Поэтому он с осторожностью относился к попыткам той или иной группы привлечь его на свою сторону. Группы эти казались ему узкими и уверенными лишь в своей правоте. Писатель, говорил Гоголь, должен выслушать мнение всех, он должен взять в соображение разные точки зрения. Если он прилепится к одной, то упустит другую, если отдаст свои симпатии одному мнению, то не сможет услышать резонов другого.

Поэтому круг знакомств Гоголя, как всегда, широк.

В Москве это и славянофилы, и западники, семьи, связанные с опальной интеллигенцией, и люди делового мира. Гоголь дружит с профессором Московского университета О. М. Бодянским, своим земляком, который за издание трудов Флетчера о России (где высказывались замечания об образе правления русского царя) был на несколько лет отстранен от кафедры и лишь в 1849 году возвращен. Первым, кто приехал поздравить его с победой «над супостаты», был Гоголь.

Ищет Гоголь встреч и с «умным» русским купцом Василием Варгиным. Варгин был одним из богатейших людей в Москве. Он поставлял провиант, холсты и сукна армии в кампанию 1812 года и сэкономил казне много денег. Патриотизм и честность Варгина обратились против него – его обвинили в недодаче казне миллиона рублей. Ему пришлось год провести в Петропавловской крепости.

Москва. Театральная площадь

Артисты, священники, губернаторы, купцы, опальные дворяне, литераторы, собиратели старины, городничие близлежащих к Москве городков (например, в Малоярославце, который Гоголь проезжал по пути к А. О. Смирновой в Калугу), старцы Оптиной пустыни под Калугой, люди военные, торговые, издатели, ученые – вот та смесь чинов и званий, которая попадает в круг внимания Гоголя, в круг его писательского любопытства.

Он вернулся в Москву не для того, чтоб доживать свои дни. Он приехал работать, и эта заповедь – работа, работа, работа («Когда я не пишу, я не живу», – говорил Гоголь) – выполняется им в Москве неукоснительно. Он и своего хозяина, графа А. П. Толстого, рассматривал как некую модель, как будущий персонаж своей поэмы – тут влияние шло не от графа к Гоголю, а, скорее, наоборот. Недаром Гоголь посвятил Толстому несколько писем в «Выбранных местах из переписки с друзьями», в частности письма «О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности», «Нужно проездиться по России», «Нужно любить Россию». Тон этих писем-наставлений недвусмыслен. Гоголь дает советы А. П. Толстому, а в его лице и другим «вельможам», как вести себя, как служить России, как преодолевать в себе односторонность. А. П. Толстой был суховат, жестковат для идеального типа государственного человека.