Самоубийство и душа - Джеймс Хиллман

Врачебная тайна реализуется посредством любопытной диссоциации. Пациент представляет свою историю болезни и свое тело так, как если бы они находились за пределами его внутренней жизни. Врач знакомится с историей болезни и осматривает тело больного, как если бы они были объектами. Для данной медицинской ситуации это, возможно, единственный путь, и врачебная тайна соблюдается. В любом случае тело не столь скрыто, как душа; данные телесного осмотра поддаются объективному анализу, публикуются, в то время как душа представляется в сущности личной и тайной. Поэтому, когда в старину врачи искали местоположение души, они заглядывали в наиболее скрытые, углубленные участки тела, точно так же, как испытавшие на себе влияние медицины современные аналитики считают психическую жизнь тесно связанной с «личными» или «тайными» частями тела.

Нарушение тайн и их неправильное сохранение прерывают отношения человека с врачом и действуют, как яд изнутри, не позволяя исповеди превратиться в катарсис, а общению стать терапевтическим. Параноидное требование абсолютной верности, страх предательства и разоблачения показывают, что человек не способен далее любить и терпеть обиды. Любовь возникает там, где возможно предательство, иначе не существует риска. Любовь, находящаяся в безопасности, — это наименьшая часть любви. Тайна такого вида представляет собой оборону, приводящую к параноидному одиночеству: человек находится наедине со своими тайнами, и не существует никого, кому бы он смог их доверить. В другом случае неправильно хранящийся секрет — это секрет маленького ребенка, который удерживает его, упражняясь во властном всемогуществе. Для него он необходим, но взрослое дитя следует тому же паттерну, упиваясь властью, обретенной посредством сокрытия своей тайны. Как параноидная, так и детская тайны по недоразумению оставляют их обладателя в одиночестве.

Хранить тайну этимологически означает хранить нечто в стороне от других, отдельно. Скрытность — основная черта индивидуальности. Например, в семье не могут развиваться индивидуальности до тех пор, пока в ней не начинают делиться некоторыми секретами друг с другом и хранить другие в тайне друг от друга. То, что вы содержите в тайне от другого, разъединяет вас, и в своей тайной жизни вы начинаете открывать в себе свою индивидуальную душу. (Одной из причин, почему столь трудно сохранять тайны, является именно то обстоятельство, что весьма трудно сохранять свою индивидуальность.)

Поделившись тайной, человек впускает другого в священное хранилище своей индивидуальности. Он хранит свои тайны до тех пор, пока не почувствует, что другая личность, с которой он уже готов поделиться тайной, тоже относится к ней как к священной. Для этого между двумя людьми должна возникнуть атмосфера доверия. Доверие развивается медленно, через понимание и диалектику. Тайна может разделяться только двумя людьми, не человеком и специалистом. Когда аналитик умалчивает о своей личности, надеясь в соответствии с врачебной тайной создать атмосферу, в которой он является только объективным отражателем событий, он может действительно предотвратить откровения, в которых нуждается пациент, не только в целях избавления от секретов, но и отчаянно желая разделить их с другим человеком. Мы раскрываемся не только для того, чтобы освободиться от своей тайны, но и чтобы посвятить кого-то еще в свой секрет.

Аналитическая точка зрения рассматривает тайны как нечто, чем следует делиться, подобно общинной трапезе. Поскольку участие в тайне создает взаимоотношения, нежелание пациента разоблачить себя или даже позволить протестировать психологически может стать успешным началом аналитической работы. Эти чувства показывают, сколь высоко он ценит свою личную жизнь, историю своей души. Но скрытность не позволяет поставить точный диагноз; она также отказывает традиционному побуждению вынести все на свет. Поэтому медицинская точка зрения имеет тенденцию считать все тайны аморальными. Они то, что следует вывести из системы пациента посредством абреакции и катарсиса. О них следует рассказывать свободно, говорить обо всем, что взбредет на ум, чтобы чистосердечно раскрывать свои тайны. Таким образом фрейдистский анализ первоначально получил название «излечивающей беседы».

Анализ, каким мы его описали в первой части, является скрытым союзом. Доверительные отношения между аналитиком и пациентом развиваются через умение хранить тайну. Если для аналитика нарушение этого доверия является этически неправильным, когда он обсуждает своего анализанда, то анализанд также разрушает этот скрытый союз, если сообщает кому-нибудь о своем анализе и аналитике. Тайна, хранимая двумя, не может быть открыта любым из них без ее нарушения. Раскрыть тайну — значит нарушить обещание, данное анализу. Это обещание не связано с надеждой на какой-либо особенный результат, хотя оно и имеет некоторую весомость. Тайна, которую хранят партнеры, дает обещание, что желание исполнится. Сохранение тайны, таким образом, является первым действием при создании аналитического сосуда, содержащего аналитическое обещание.

Эта идея отображена в «аналитическом сосуде», описанном Юнгом при изучении алхимии. Верность двоих друг другу в их общей работе — некое обязательное требование самой работы. Без скрытого союза мы не сможем достойно встретить риск самоубийства. Эта тайна важнее, чем правило, диктуемое этикой. У нее абсолютно другие мотивы, близкие к тем, которые свойственны религиозным таинствам.

Слово «таинство» (mystery) происходит от греческого «myein», используемого для описания как закрывающихся лепестков цветка, так и смыкающихся век. Это естественное движение при утаивании, указывающее на добродетель стыда, испытываемого перед таинствами жизни, половина которых происходит во тьме. Аналитики, придерживающиеся мнения только о сексуальном характере переноса, возможно, стремятся не обращать внимания на то, что этот стыд, утаивание и таинство могут быть добродетелями. Некоторые процессы должны удерживаться в тайне, если им вообще суждено функционировать. Например, скрытность поощряется в творческой деятельности, во взаимоотношениях любовников, в молитве, размышлении и удалении от мира. Необычайным свойством наших главных переживаний является то, что они столь тайно сокровенны, предназначены только для нас, лично, индивидуально. Все, что совершается в темноте, нет необходимости вытеснять. А то, что глубоко, в глубинной психологии, — даже если представляется биологической моделью, как пустившее корни вниз, в землю и во тьму, — должно оставаться под землей. Источник находится за пределами видения.

Анализ ведет себя осмотрительно при истолковании вытеснений. В связи с тем, что вытесненное все равно возвращается в той или иной форме, раскопки, проводимые в духе furor agendi, могут оказаться преждевременными и нанести вред всему растению. Поэтому, исследуя вытесненную сексуальность, давайте не заходить слишком далеко и не обнажать то, что естественно скрывать. Божественное охраняется табу, а гениталии в большинстве людских сообществ обычно прикрывают. Откровенное обсуждение сексуальности может оскорбить чувства таинственности, которые столь естественны в отношении сексуальной жизни. Половое сношение обычно не становится публичным событием, а моменты воспроизведения, от опускания яичка и выработки спермы до оплодотворения и беременности, обычно происходят во тьме. Это значит, что, когда сексуальные тайны и сознание вины выносятся на свет, следует оставлять сексуальное таинство и стыд в темноте.

Из всех аналогий с аналитическим таинством, пожалуй, лучше других подходит религиозное таинство. Там, где скрытность хранит молчание об известном, таинство заботится о неизвестном и непостижимом. Участник религиозного таинства разделяет переживание, причиной которого сам не является. Он — свидетель Богоявления, драмы, затягивающей его душу в свои события, и через это переживание он преображается. Его свидетельство — не просто следствие беспристрастного наблюдения, не эмоциональное участие, присущее исступленному фанатику. Он принимает участие, будучи открытым к тому, что может произойти, позволяя себе растрогаться чем-то превосходящим его собственную волю. В Греции участвовавшие в величайших таинствах (а присутствующих одновременно могли быть тысячи) никогда не рассказывали о том, что же происходило, и до сего дня мы не знаем точно, в научном смысле, содержания и последствий этих таинств. Свидетели не рассказывали о них из страха смерти, потому что таинство, в котором человек участвует, рождает не просто тайну, не просто осторожное благоразумие, но превосходящий все молчаливый благоговейный страх, приводящий к невозможности рассказывать о таинстве кому-либо, не разделившему то же переживание. Участники сами «не знают». Религиозная жизнь зависит от таких переживаний, адом Бога возникает всюду, где бы ни совершилось таинство. Культ естественно формируется из аналитического таинства.