Танцующая на гребне волны - Карен Уайт

– Ты попадала ребенком в автомобильные катастрофы или, может быть, падала?

Опершись на руки, я приподнялась повыше. И поморщилась от боли в руке.

– Нет, никогда. А что?

Лицо его оставалось бесстрастным.

– Ты не помнишь, ломала ли когда-нибудь ноги или ступни?

– Чего ты добиваешься, Мэтью? Я ведь не одна из твоих пациенток. Скажи мне прямо, о чем речь.

Он сцепил пальцы, и мне захотелось схватить его за руки и встряхнуть их. Я едва могла узнать этого человека, этого профессионала, выслушивавшего детей, рассказывавших ему о том, о чем большинство людей не хотели слышать.

– Твой снимок показывает множественные сросшиеся переломы ноги, от лодыжки до колена, и стопы. Это давние травмы, возможно перенесенные в раннем детстве или даже младенчестве. Поэтому твой доктор и не упомянул о них. Но мне случилось самому увидеть снимки, и поскольку по роду моей работы мне приходится заниматься травмами, перенесенными в раннем детстве, у меня есть такая специализация. Переломы срослись удачно, поскольку ими занимался профессионал или по меньшей мере кто-то хорошо подготовленный. – Он замолчал, вглядываясь мне в лицо, как будто я могла дать ему какой-то ключ к разгадке. – Иногда такие травмы можно получить в катастрофе – автомобильной например. – Он снова помолчал. – Или они могут быть свидетельством жестокого обращения.

Образы ласкового лица моего отца и нежных пальцев матери, стряхивавших грязь с хрупких лепестков лилии, противоречили тому, о чем говорил Мэтью.

– Нет. Совершенно точно, нет. Родители меня никогда пальцем не тронули. Никто меня не тронул. Им это было не нужно. Одного взгляда матери было достаточно, чтобы меня одернуть. – Я энергично потрясла головой, чтобы придать больше уверенности моим словам.

Он наклонился вперед и положил руку мне на плечо:

– Иногда дети прячут болезненные воспоминания, Ава. Это способ самосохранения, который они развивают, чтобы уберечь свои юные умы от того, что они не в состоянии понять. Я знаю, у тебя с родителями были разногласия…

– Нет! – закричала я. – Мне тридцать четыре года – не думаешь ли ты, что за это время я могла бы вспомнить что-то? Если бы такие травмы были нанесены мне, когда я была ребенком, это наверняка продолжалось бы и в дальнейшем, и это я бы запомнила. А я ничего не помню. – Я смотрела на него с ожесточением и была готова расплакаться. Но я сказала спокойно: – Отсутствие эмоциональной близости еще не означает физической расправы. Ты это должен знать. – Я оттолкнула его руку и отвернулась, слишком ошеломленная и раздраженная, чтобы на него смотреть.

Я услышала скрип качалки, когда он встал, и почувствовала прикосновение его руки к моей щеке, но я все еще не могла смотреть на него.

– Я знаю, это тяжело слышать, Ава. Поэтому я и просил Уолта проверить твои рентгеновские снимки. Но рентген не лжет. С тобой что-то случилось, когда ты была маленькой, что-то ужасное. У меня слишком богатый опыт, чтобы не понимать, что случившееся по-прежнему влияет на тебя. Осложнения в отношениях с матерью, ощущение одиночества даже в толпе, твои кошмары и, может быть, даже твоя боязнь воды. – Он замолчал, и я ждала, готовая к последнему удару. – Даже то, как ты поспешила войти в сношения со мной.

Я резко повернулась к нему, ощущая, как шок и гнев отражаются у меня на лице.

– Я люблю тебя, Мэтью. Это единственная причина, почему я поспешила войти с тобой в сношения. И надо сказать, что я вроде бы действовала не в одиночку. – Эти слова прозвучали как плевок, но он не дрогнул.

– Ты позволила бы мне поговорить с твоими родителями?

Я свесила ногу с софы, не обращая внимания на неудобство и боль.

– А для чего? Чтобы обвинить их в чудовищных вещах? Они меня никогда пальцем не тронули – я клянусь тебе в этом. И я не вижу оснований нарушать их жизнь беспочвенными обвинениями. Они слишком стары для этого.

– Тогда позволь мне гипнотизировать тебя. Я пользуюсь этой методикой, чтобы вызвать скрытые воспоминания. Я думаю, это могло бы быть тебе полезно.

Я нащупала костыли и встала. Мэтью мне не помог, но я все время чувствовала, что он не сводит с меня глаз, зная, что он готов помочь, если бы такая необходимость возникла.

– Нет никаких скрытых воспоминаний. Меня не нужно гипнотизировать. Я много занималась спортом с детства. Может быть, какие-то травмы были более серьезными, чем я запомнила. Если тебя это осчастливит, я позвоню родителям и спрошу. Но я больше не хочу об этом слышать, ты понял? Ты всегда просил меня думать о будущем, так давай этим займемся. И я была бы признательна, если бы ты не занимался впредь за моей спиной расспросами о том, что касается меня.

Я проковыляла из комнаты и пробралась через кухню к задней двери. С трудом ее открыв, я спустилась по ступенькам, чуть не задохнувшись от свежести моего сада.

Мэтью за мной не пошел, и я была рада. Потому что где-то в глубине моей памяти проросло семя истины, принося с собой образы цветов и неотвязчивую мелодию песни, в одно и то же время знакомой и незнакомой.

Глава 17

Памела

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Сентябрь 1811

Мы стояли на сыром песке, наша обувь увязала в нем, так что время от времени нам приходилось поднимать ноги и переставлять их в другое место, но все начиналось снова. Я едва это замечала, сосредоточившись на словах преподобного Мэтьюса, и внимательно слушала, чтобы убедиться, что Джорджина произнесла все правильные слова, и они с Натэниелом по-настоящему женаты.

Для проведения церемонии Джорджина выбрала пляж, и мы на это пошли. Это было единственное решение в отношении ее замужества, где ей было позволено высказать свое мнение, и мы с Джеффри сочли это достаточно безобидным. Ветер взбивал верхушки волн в белую пену, как белые флаги капитуляции, и мне пришло в голову, не думала ли так и сама Джорджина.

Я наблюдала за их лицами, когда они давали обеты любить, почитать и повиноваться, пока смерть не разлучит их. Слова вырывались на ветер, превращавший обеты в безрассудные, опрометчивые обещания. Я поймала себя на мысли, не было ли это изначальным намерением Джорджины.

Как только преподобный Мэтьюс закрыл Библию, маленькое сборище начало понемногу торжественно отходить к дюнам, движения гостей были медленные и неловкие из-за песка, а может быть, и отчего-то еще.

Я собиралась устроить маленький ужин у нас в доме, чтобы отпраздновать свадьбу перед тем, как Джорджина и Натэниел уедут провести свой медовый месяц в Саванне. Однако, взглянув на темнеющее небо, я усомнилась в таком плане: не придется ли отложить их отъезд? – но горячо надеялась, что нет. Им было необходимо уехать отсюда, мне было необходимо, чтобы они уехали. Даже если бы это было только на несколько дней, я хотела снова дышать свободно, не чувствовать спиной обвиняющий взгляд.

Чья-то рука коснулась моего плеча, и я обернулась, ожидая увидеть Джеффри. Но я увидела Джорджину, глаза ее были широко раскрыты, как у ребенка, и полны вопросов. Я остановилась и дала другим нас обогнать. Я старалась не поежиться от ее прикосновения, встретиться с ней взглядом, как будто мне было нечего скрывать.

– Говори быстро, Джорджина. Я должна помочь Леде с ужином. Гости скоро появятся.

Глаза ее бегали, пальцы щипали бледно-желтое платье, где под мышками уже выступили пятна пота. Она взглянула на небо.

– Я думаю, пойдет дождь, – проговорила она.

– Очень вероятно. – Я подобрала юбки. – Поговорим по дороге. Натэниел будет тебя ждать.

Она не шевельнулась на мои слова.

– Плохое предзнаменование для невесты, если в день ее свадьбы идет дождь.

Я смотрела на нее пристально и вспоминала маленькую сестренку, онемевшую на целый год после смерти нашей матери.

– Мы сами творцы своего счастья, Джорджина. И Натэниел любит тебя. Это должно что-то значить.

Презрительная усмешка исказила ее прекрасное лицо.

– Что такое любовь, Памела? Это неустойчивое растение, которое цветет и держится на месте неглубоко лежащими корнями, пока не налетит ветер. – Она взглянула на воду и нахмурилась. – Мне все здесь ненавистно. Всегда было. Мама говорила, что она увезет меня отсюда в Саванну или в Филадельфию. – Она встретилась со мной взглядом. – Еще она говорила, что любит меня, и смотри, что из этого вышло.

Я дернула головой, как будто она меня ударила.

– Ты моя сестра. Я буду всегда тебя любить.

В ее светло-голубых глазах отражалось грозовое небо.

– Когда мама заболела и звала меня, папа послал тебя за ней ухаживать. Он не пускал меня к ней, наказывая меня за что-то, чего я не понимала. Я ее больше не видела, пока она была жива. Ты вошла к ней, и она умерла. Годами я верила, что ты намеренно отняла ее у меня.

Я энергично покачала головой, стараясь вспомнить давно миновавшие события.

– Он не наказывал тебя. Он чувствовал, что ты была еще слишком мала и слаба, чтобы видеть маму в ее болезненном состоянии. Я ухаживала за ней как могла, но она уже давно перестала бороться за жизнь. Я ничего не могла сделать, как только любить тебя как мать и сестра. Что я и делала.