Двери открываются - Екатерина Анатольевна Шабнова

Акулина покачала головой. Волосы она успела убрать наверх, но несколько прядок выпало при движении.

Уля охнула. Часть волос – ее будущих волос – попала в лифт, прошла через невидимую границу и тут же рассыпалась. Не пеплом. (Не думай ни о чем, что начиналось бы на букву «п»).

– Дьявол! – Акулина отпрянула от края. – Видишь, почему тебе придется мне… себе… нам?.. – Акулина повторила то самое упражнение с дыханием и продолжила: – Всего пару стежков. И, смотри, прямо перед тобой – доказательство того, что у тебя все получится!

Уля подумала о том, что поверит в это, только когда двери откроются и она встретит в офисе людей. Знакомых. Давно знакомых. А может, и тогда ей придется найти доказательство получше. Иногда кошмары только и ждут того, чтобы ты расслабился.

– Как… – Уля прочистила горло, но Акулина не дала ей договорить.

– «Кафка». Потревожила крошечную, почти незаметную прореху, из которой капало по секунде в десятилетие. И вот ты уже во временной пропасти, которая зациклилась сама на себе. Неудивительно, что такая штука наделала вокруг себя немало хаоса.

Акулина, конечно, знала, о чем ее спросят. Хотя о чем еще Уля могла спрашивать? То есть «кафка» была в лифте все это время? И не чья-нибудь, а именно Рахи, который умудрился забыть инструменты в офисе? Он ведь сказал, что чувствует свой швейный наборчик. Интересно, как именно? Похоже это на магнетизм, или на запах, или просто на интуицию?

– Но он ведь… он ведь видел меня впервые? То есть как это вообще?..

Акулина бросила вниз быстрый взгляд, в котором Уля все равно смогла уловить наигранную укоризненность.

Ну конечно. Время – это не линия. И даже не слои в прямом смысле слова, хотя прорехи было легче визуализировать именно так. Временные слои одного географического положения.

Уля находит «кафку» и звонит в Ателье. Рахи узнаёт свои инструменты и прыгает в самую гущу разрывов. Уля попадает в лифт, и тот больше не разбирает времени, он просто движется, просто падает, просто все больше вязнет в пустоте.

Уля словно двигалась по кольцевой в метро. С парой случайных остановок.

Но откуда тогда взялась «кафка»? И та великанша? Тоже случайная попутчица?

– Я знаю, что ты думаешь про Геллу.

Акулина чуть повернулась и недовольно рыкнула. Уля с удивлением поняла, что она уже начала штопать. Сверху вниз, быстро-быстро, то и дело отходя в стороны, словно разрыв вился руслом горной речки.

– Отсюда не видно, но она слепила часы с крылышками и мне. Всем такие лепит. Не удивлюсь, если однажды эта штука станет их официальным талисманом. Ребят из будущего, которые могли бы это подтвердить, пока не встречали, хотя, казалось бы…

Уля не могла отвести взгляда от… собственных рук, которые ей пока не принадлежали. Ох уж эта ментальная гимнастика. Акулина шила так, словно делала это очень давно. Но ведь это не могло быть правдой? Она ведь не успела так уж сильно измениться.

– Гелла, кстати, никогда не перестанет благодарить тебя за тот совет, так что готовься. – Акулина улыбнулась, и Уля подумала, что никогда в жизни так широко не улыбалась, в основном из-за стеснения. – Хотя дело, скорее, не в совете, а в том, что ты с ней вообще заговорила. Помогла расслабиться. И без нее они бы не выдернули Рахи, когда он…

Акулина замерла на полуслове и замялась.

– В общем, передай ей огромный привет. – Она опустилась на колени и продолжала шить, все ниже, ниже и ниже. – И этому оболтусу тоже.

Но если та женщина в безумном самодельном костюме – Гелла? – оказалась в лифте Ули, значило ли это, что Ателье тоже находилось здесь? Просто с припиской «когда», а не «на каком этаже»?

Акулина резко взяла влево и исчезла из поля зрения Ули. А когда вернулась…

Над ее головой заплясали желто-зеленые огни.

Акулина и Уля выругались почти одновременно.

– Нет-нет-нет, слишком рано! – Акулина ускорилась, хотя это казалось нереальным. – Уля, послушай меня внимательно.

Уля вдруг осознала, что больше не чувствует себя сломанной: на месте боли остались только легкая паника и жажда кофе.

– В том, что с тобой случилось, нет ничего хорошего. Не оно сделало тебя сильнее. Оно случилось, и это было ужасно. Пусть оно послужит тебе. Нити бывают самыми разными, – затараторила Акулина, и Уля не совсем понимала, о чем она. Не совсем, хотя внутри нее начало ворочаться что-то неприятное. Что-то заснувшее. Что-то, все еще верящее в справедливость.

– Забирайся на этот чертов поручень. Я скину тебе иголку, когда доберусь до края. И…

За спиной Акулины зарябили помехи. Она выругалась еще раз.

Уля не стала ждать: зацепилась за металлическую трубу, поднялась, отлепилась от стенки… Опираться на край люка она больше не могла. Оставались только разбитые края зеркала и хлипкая арматура. Ничего страшного.

– Придется шить одной рукой, но это мелочи, правда, тут даже края не надо держать…

Голос Акулины продолжал звучать словно бы под водой.

Отсюда Уля почти могла разглядеть значок с часами. Крылья – наверняка тоже сваренные в кастрюле – блестели в свете лампочек.

Из темноты вокруг Акулины появились щупальца. Акулина скрипнула зубами и распласталась по полу – Улиному потолку. Она почти добралась до границы.

– Несмотря ни на что, Уля, слышишь?

Уля слышала, но не смела даже вздохнуть. Не могла выдавить ни слова: они застряли у нее в горле, в ее пальцах, в ее мыслях. Она смотрела на тускло сверкающую в руке иглу, от которой тянулись провисающие нити. Почти прозрачные, будто паутина.

Что, если Уля посмотрит сейчас наверх и увидит паучиху, которая ткет Вселенную? Раз у Мироздания была ткань, которая так легко рвалась, то почему бы не быть и ткачихе? Она ловила бы в сети звезды. Проглатывала бы их, подталкивая их хелицерами. Укутывала в коконы до лучших времен, пока звезда не созреет, не станет старше, не изменит свой цвет…

– Уля!

Уля запрокинула голову. Смотреть на Акулину все еще было сложно. Не как на солнце, а как на сцену фильма, от которой чувствуешь не принадлежащий тебе стыд. Ты просто слишком хорошо понимаешь персонажа. Ты был на его месте десятки раз.

Уля еще никогда не была на месте Акулины. Она не была уверена, что однажды сможет сменить свои лодочки на ее ботинки. И все же…

В глазах Акулины отражался тревожный внутренний свет лифта. Но лицо ее освещала улыбка – и почему раньше эти улыбки казались Уле такими ненастоящими?

Интересно, что отражалось в глазах Ули? Пустота?