Война в тылу врага - Григорий Линьков

Прошло семь с лишним лет, а в моей памяти неизменно возникает милый юношеский облик Саши Волкова, русского самородка. Он был душой партизанского хора. Вместе с автоматом и гранатой била по врагу и наша советская песня хора москвичей.

Как сейчас вижу лесную чащу и в ней занесенные глубоким снегом землянки. У дымной печурки на бревенчатых нарах — десятка три москвичей, окутанных мраком зимнего вечера. Люди разучились раздеваться и привыкли спать, не снимая с плеч автоматов. Ни газет, ни радио (оно у нас тогда временно не работало). Только слышен вой волков, треск гнущихся вековых деревьев да отвратительный крик филинов. И вдруг:

— Товарищ командир! Посты на дальних подступах к базе выставлены. Время двадцать часов. Разрешите?..

И словно радостный, ослепительный луч прожектора, рассекающий непроницаемый мрак ночи, врывается в душу песня:

Москва моя, страна моя, ты самая любимая…

Никакой оратор, даже обладающий волшебным красноречием, не мог бы так согреть сердце, как эти родные звуки советской песни. Или деревня под сапогом фашистского солдата. После шести на улице мертвая тишина. Только лающая речь гитлеровских патрулей да дробные автоматные очереди. Люди не только забыли петь, но почти разучились говорить полным голосом. И в такую деревню, оставленную на несколько дней оккупантами, влетают десантники. «Была бы гитара да Саша Волков, а слушатели найдутся», — говорили тогда наши партизаны. Люди заполняют хату, обступают ее снаружи. И как нам близки были тогда слова:

Белоруссия родная,Украина золотая, Ваше счастье молодоеМы стальными штыками возвратим…

Вспоминается ночь под первое января сорок второго года. Бушевала вьюга, наша группа заскочила в деревню Замощье, Аношкинской волости, Лепельского района. Выставив надежные посты и организовав патрулирование, мы зашли к председателю колхоза. В хате встречали Новый год. Увидя на стене гитару, наши хлопцы попросили разрешения спеть. Хата наполнилась молодежью. Вокруг хаты собрался народ.

На улице менялись патрули и часовые, и песням, казалось, не было конца. Все новые и новые толпы народа подходили к хате. Только в четыре часа утра была подана команда: «По коням!»

В трех километрах от Замощья располагался карательный отряд эсэсовцев. Но население, чтобы послушать боевые песни, помимо наших часовых, выставило свои — дополнительные дозоры.

Если в такой момент врывался враг и песня прерывалась треском автоматных очередей, разрывами гранат, то это только умножало наши силы и еще больше укрепляло нашу связь с народом.

А если песня обрывалась на устах сраженного бойца, то мелодия ее не умирала, а, казалось, продолжала звенеть в воздухе, и уже не люди, а белорусские вековые сосны пели эту песню над селом, над дорогой.

Укрепить веру наших людей в победу Красной Армии и нейтрализовать тлетворное влияние фашистской пропаганды — в этом была одна из главных задач в первую военную зиму. И для решения ее мы использовали все имевшиеся в нашем распоряжении средства, в том числе и партизанский хор.

10. Кто кого

Фашисты систематически информировались тайными полицейскими о том, в каких деревнях мы бывали и что мы там делали. Такой информации, между прочим, мы не особенно боялись. Как ни старались агенты гестапо, гитлеровцы не могли знать точно, где мы находимся в данный момент и, тем более, где мы будем завтра.

Мы обходили все их засады. Наши люди в деревнях имели много способов извещать нас об опасности, не выходя даже за околицу. Каратели пытались всячески предупредить возможность общения с нами жителей деревень, но им это не удавалось. Прибыв в село, они не разрешали гражданам выходить из него. Но не могли же они помешать тому, чтобы где-нибудь во дворе, в котором они расположились, повернулась скворечница дверцей в другую сторону или приставленный к сараю длинный шест оказался перенесенным на другое место. Нас информировали граждане не только тех деревень, где останавливались гитлеровцы, но и тех, через которые они проходили. Население деревень, местечек, блокированных оккупантами, прибегало к различным условным знакам, наряжало вестовых, и через них мы точно знали, что делает и что собирается делать враг.

С нами были все советские люди, ненавидевшие иноземных захватчиков. Нас во-время предупреждали и помогали нам выйти из трудного положения наши советские граждане. Мы представляли советскую власть на оккупированной врагом территории.

Разрушив однажды оставленные нами землянки, немцы бахвалились: «С партизанами теперь покончено». Но наши люди подсмеивались над врагом, так как знали, что мы не только в землянках, но и всюду. И деревня, и лес были партизанскими, и те, что жили в деревнях, всюду вредили гитлеровцам и ожидали приказа о выходе в лес.

Насмерть перепуганные полицейские и сбившиеся с толку каратели вскоре вынуждены были признать, что мы уцелели и причиняем им большие неприятности. Некоторые из них вынуждены были заявлять уже другое: «Этих партизан не ноги, а черти носят. То они здесь, то там. Они везде и нигде. Удивительно, как они могут всюду успевать и все знать. От них никуда не скроешься. У них и радио. Их информирует Москва».

Наша центральная база с ноября переместилась в гущу лесных массивов березинских болот. Вспомогательные же наши точки размещались далеко на периферии трех районов. Кроме того, во многих местах находились сотни наших людей-одиночек.

Зная о расположении немцев, их намерениях, мы действовали внезапно и с такой решительностью, что они ничего не могли нам противопоставить. Базируясь все время под боком крупных карательных отрядов, мы проскакивали ночью или в непогоду в таких местах, где нас не ожидали. Дневали мы на промежуточных базах, появлялись сразу в нескольких деревнях, раскрывали амбары, раздавали хлеб населению, уничтожали тайных и явных полицейских и уезжали. Гитлеровцы считали, что нас в десятки раз больше, чем было на самом деле.

К фашистским комендантам поступало много заявлений от населения о действиях партизан. Доносили тайные и явные полицейские. Жаловались на нас и по нашему же указанию связанные с нами люди. В своих заявлениях они просили защиты от вездесущих «московских агентов». И когда им удавалось «вымолить» карателей для облавы и прочесывания леса, нас вовремя ставили об этом в известность и совместно с нами решали, в какой лес вести фашистов, где и какие «наши» следы им показывать.

На нашей стороне немало было и бургомистров, полицейских и старост. Одни поступили на эту работу с нашего ведома и согласия, других мы вербовали, беря от них подписку, что они будут работать на нас. Тех, кто изменял и переходил к оккупантам, мы убирали.

Трепетали подлые душонки предателей. Не спалось спокойно и гитлеровцам.

В течение первой военной зимы против нас было выставлено в поселке Веленщина восемьсот отборных эсэсовцев. Постоянный гарнизон численностью до батальона находился в Краснолуках. Гитлеровцы все время стоили в Лукомле, Волосовичах, Ляховичах и в других местах.

Фашистское командование понимало, какую угрозу могло представить партизанское движение летом. Маленькая война должна была превратиться в большую. И поэтому оно зимой не жалело войск, чтобы покончить с нами до весны.

В то же время гестапо широко использовало метод шантажа и провокаций. Но в этот давно известный способ борьбы реакции с революционным народом гитлеровцы не внесли ничего нового, оригинального. Просто набрали разный сброд, проинструктировали его на скорую руку, переодели шпионов в старую красноармейскую форму и разослали по деревням. Эти агенты гестапо выдавали себя за бежавших советских военнопленных, добивались, чтобы население помогло им установить связь с партизанами. Все это было шито белыми нитками и вызывало у людей лишь улыбку.

Однако некоторым агентам гестапо удавалось обмануть неустойчивых одиночек и начать готовить черные списки на граждан, подлежащих изоляции.

Таких агентов мы быстро убирали, и в гестапо опять терялись. Работает осведомитель, информирует: «Все в порядке. Денька через два приеду — доложу. Карательный отряд готовьте. Опасности для себя пока не вижу…» И вдруг бесследно исчезает. Наши белорусские крестьяне, вроде Ермаковича, проявляли при этом такие способности, так запутывали дело с загадочным исчезновением фашистских агентов, что гестапо начинало искать виновников среди полицейских и своих агентов.

Таким образом, и этот фашистский прием провалился с позором. Едва ли не в каждой деревне у нас были свои люди, и это помогало нам при смелых действиях быть неуловимыми.

Вспоминается, как в одну из темных зимних ночей мы на восьми подводах въехали в деревню Годивля. Нигде не задерживаясь, подкатили прямо к окладу зерна. Старик, охранявший склад, был немедленно послан сзывать народ, а мы мгновенно сбили замки и забрали нужное нам количество хлеба. Колхозники, предупрежденные сторожем, сбежались к амбару. Бойцы широко распахнули двери: берите кто сколько хочет! Склад опустел в какие-нибудь полчаса, а мы, прихватив пару лошадей, скрылись.