Война в тылу врага - Григорий Линьков

Деревня Терешки была очень хорошо знакома некоторым бойцам этой группы. Здесь у них было немало знакомых мужчин и женщин.

Группа подошла вплотную к крайним от леса хатам. До избы тетки Авдотьи рукой подать.

Спокойный дымок вертикально поднимался из трубы, пахло сухой смолистой сосной. Бойцы ощутили во рту вкус горячей картошки и свежевыпеченного ржаного хлеба.

Но улица, несмотря на ясный солнечный день, была подозрительно пуста. На ней не видно было ни взрослых, ни ребят.

Сдерживая разыгравшиеся аппетиты ребят, Шлыков замаскировался и решил внимательно понаблюдать за улицей.

— Ну, чего же лежать-то? Разве не видно, что в деревне никого нет? Если бы были, то по улице ходили бы патрули, а то во всей деревне не видно ни души, — нарушив молчание, сказал Чупраков.

— Вот это-то и подозрительно, — спокойно ответил Шлыков.

— Да чего тут подозрительного?.. Если боитесь, так разрешите мне зайти и разведать, — не унимался сержант.

Шлыков недружелюбно посмотрел на Чупракова, промолчал, но у сержанта не хватало выдержки и дисциплины.

— В труса, что ли, играть решили? — проворчал он.

— Ну что же, если не хватает терпения, так иди, разведай, — сдержанно проговорил Шлыков и тоном приказания добавил — Только дальше крайней хаты не ходи и поосторожней!.. В случае чего мы прикроем огнем.

Чупраков встал, закинул на плечо винтовку, в правую руку взял наган и прямо через кусты вышел «а деревенскую улицу.

Но что это?.. Вместо выполнения указания командира он зашагал мимо крайней хаты, вдоль улицы. Кричать ему было уже поздно, да и незачем. Все необходимое было сказано.

В хате тетки Авдотьи скрипнула дверь, и на улицу не спеша вышло шесть гитлеровцев. Они были без головных уборов, некоторые без оружия. Но Чупраков продолжал итти в глубь деревни, не оглядываясь. А позади него улица заполнялась фашистами.

Вот он уже отошел на добрую сотню метров от крайней хаты. Один из солдат противника крикнул что-то другому. Чупраков оглянулся…

Бежать было некуда. Сержант завертелся на месте, а гитлеровцы, подходя к нему с разных сторон, подняли громкий хохот.

Подобные поступки не имеют ничего общего с геройством. Это ненужное и вредное бахвальство обычно выгодно только врагу. На этот раз оно только случайно оказалось роковым для многих оккупантов.

Сержант вскинул револьвер, намереваясь выстрелить в одного из ближайших гитлеровцев, но выстрел вражеского офицера опередил его. Раненный, по всей вероятности, в ногу, сержант повалился на правый бок, не сделав ни одного выстрела. Вначале было видно, как он барахтался, пытаясь подняться, затем громко гоготавшие гитлеровцы окружили его со всех сторон, закрыв своими спинами.

Толпа вражеских солдат быстро росла. С обоих концов деревни подбегали любопытные и лезли в общую кучу взглянуть на подстреленного партизана.

— Огонь! — тихо скомандовал Шлыков.

Два автомата и две винтовки, заглушая гвалт на улице, одновременно ударили но толпе гитлеровцев.

В толпе началась давка. Одни валились от пуль, другие, сбивая друг друга, бросились по хатам за оружием. Около двух десятков фашистов закорчились на месте, рядом с Чупраковым.

Через минуту раздались отдельные выстрелы из деревни. Огонь быстро нарастал. Четверка бойцов стала отходить в глубь леса, сопровождаемая свистом пуль, цокавших о стволы деревьев.

Шлыков со своими людьми отбежал с полкилометра в лес и остановился. Беспорядочная стрельба все нарастала, но бойцы уже чувствовали себя в безопасности. Здесь можно было сделать передышку и следовать на выполнение поставленной задачи. Ошибка Чупракова была так очевидна, что о ней никому не хотелось говорить. Это был наглядный урок школы войны.

Вернувшись с задания, Шлыков первым делом рассказал мне о безрассудном поступке сержанта Чупракова.

— Из-за пустого бахвальства погиб… — заключил он свой рассказ и тут же добавил: — Но смерть нашего товарища не дешево обошлась врагам.

Позднее мы установили, что Чупракова гитлеровцы посчитали за «смертника», а его поступок расценили как заранее продуманный план партизанской группы. Своих убитых и раненых они увезли в Лепель на нескольких подводах.

Шлыков задание выполнил. Он нашел и тщательно обследовал базу Басманова и прилегавшие к ней районы. Но доставленные им сведения не радовали. Землянки были разрушены и частично сожжены. Несколько неубранных трупов своих и вражеских указывали на жестокую схватку у землянок. Комиссара и Телегина Шлыков среди убитых не обнаружил и при докладе мне высказал предположение, что часть людей пробилась через кольцо окружения и ушла в неизвестном нам направлении.

«Пробились ли? — думал я, — А если и пробились, то что стало с ними потом? Неужели погиб и комиссар — прекрасный товарищ по совместной работе в институте, соратник по борьбе с оккупантами в тягчайших условиях тыла врага? Неужели мы больше никогда не увидим в живых Валентина Телегина, отсутствие которого в отряде ощущалось всеми?..»

Образ Телегина долго не выходил у меня из головы. Я вспоминал, с каким трудом и упорством этот комсомолец завоевывал себе авторитет среди бойцов и командиров отряда.

Телегин был не только отличным минером, но и хорошим мастером по ремонту всевозможного оружия и средств связи. Стоило ему появиться в каком-нибудь лагере, как он становился нужным для всех человеком. Пулеметчики жаловались, что пулемет иногда в бою отказывает, радисты шли к нему с наушниками или рацией, командиры просили отрегулировать личное оружие. Валентин очень многое исправлял, иным давал исчерпывающие советы, как можно устранить неисправность, и авторитет его в отряде рое с каждым днем. Кличка «лесной человек» так почему-то за ним и сохранилась, хотя никто уже больше не произносил ее с иронией. И вот этого ценного техника и бойца, любимого всеми, тоже не стало…

В моем воображении Валентин представлял выражение того, что дает наша партия, комсомол, школа. Телегин был сугубо мирный человек. Он любил труд, любил свою профессию, социалистический завод, стройку. Он не стремился стать военным человеком и пошел на фронт только затем, чтобы завоевать право на мирный и спокойный труд на своем заводе, он продолжал углублять свою мирную квалификацию, воюя.

Такие, как Телегин, свидетельствовали, что мирный труд в нашей стране создает предпосылку к подвигу на фронте, а боевая обстановка способствует трудовому героизму.

8. Лапти

Наши последние землянки были вырыты в густой чащобе на бугре, где многократно зимовал медведь. Однако мы не учли того, что зверь на этом месте вел себя тихо, мирно. А мы начали валить лес, покрикивать, порой даже давать о себе знать выстрелами.

Лишь дня через три, как-то на заре, находясь в сторонке, я услышал из деревни лай собак, пение петухов и даже голоса людей. Медведю это, видимо, не мешало, — может, он крепко спал. Я же после этого уснуть не мог. До деревни напрямую было около шести километров, но слышимость прекрасная. Мы стали вести себя тихо, но уже были засечены полицаями.

Карательный отряд вместе с полицейскими появился внезапно с той стороны, откуда его меньше всего можно было ожидать.

Поспешно покидая землянки, мы многое оставили на месте. Остался запас продуктов и теплой одежды. Некоторые из бойцов выскочили из землянок полураздетыми.

Шлыков не имел времени возиться со своим тесным сапогом и натянул его на ногу без портянки. Через пробитый носок сапога у него краснел обнаженный палец. Кто-то из товарищей, заметивший это, предложил ему свою запасную нательную рубашку использовать вместо портянки. Шлыков отказался.

Бросившиеся преследовать нас каратели вскоре получили по зубам. Им пришлось убирать убитых и отправлять раненых.

В засаде при двадцатиградусном морозе мы долго ждали появления противника, но уходить можно было только ночью. Нужно было запутать следы так, чтоб в них не смогли разобраться не только люди, но и сыскные собаки.

— Смотри, Саша, отморозишь ногу! — несколько раз предупреждал друга Яша Кулинич.

— Ничего, зато сапог теперь не жмет, — отшучивался Шлыков.

Все могло бы кончиться по-хорошему, если бы Шлыков во-время оттер палец снегом или постепенно отогрел в малонатопленном помещении. Но утомленный до предела многокилометровым переходом, он прикорнул на привале и подсунул ногу к костру. Побелевший палец сначала тепла не почувствовал. Но вскоре Шлыков вскрикнул от режущей боли. Обмороженный палец распух, точно налился водой. Требовалось специальное лечение или срочное вмешательство хирурга, а у нас не только врача, даже бинтов и ваты не было.

Обычно веселый, жизнерадостный юноша загрустил и потащился в хвосте отряда, еле ступая на больную ногу.