Если полететь высоко-высоко… - Мария Романушко

И пока суд да дело, мы путешествуем по этой карте. Антоша о каждом городе и о его жителях знает решительно всё, как будто он сам пожил в каждом из этих городов. Особенно любим им город Дерефан. Любим до такой степени, что о себе Антон говорит иногда: «Я – дерефанец!» До такой степени проникся он дерефанским духом.

– Город Дерефан старый-престарый… Ему две тысячи лет! Раньше там было много домов, а теперь осталось мало. Но всё равно он очень красивый. Очень старый и очень красивый. Там дома деревянные, две тысячи лет назад ещё не умели люди строить каменные дома, и дома уже все в щелях. А щели такие большие, как дупла! И в каждом дупле живёт сова! И по ночам все уукают! А утром они прилетают на балкон и клюют фонтос. Фонтос – это такие ягодки, очень вкусные. Они растут на дереве фонтосе. А ещё есть кусты фонтосные. И деревья, и кусты, и цветы фонтос! И на них такие ягоды – очень вкусные и полезные – и для людей, и для птиц. И смазки из них можно делать. Всё, что угодно! Как захочешь, так и используешь этот фонтос.

– У дерефанцев всегда пожары! – сообщает Антон.

– Что же, они с огнём не умеют обращаться?

– Умеют. Только они варят элэмбас, смазку для часов. А элэмбас надо варить 24 часа. Вот они ставят элэмбас на огонь, а сами ложатся спать. Просыпаются – а уже всё сгорело! И так очень много домов в Дерефане сгорело… Было сто тысяч, а осталось четыре тысячи… – огорченно говорит Антон.

– А у амперцев ничего нет, – говорит Антон, – Ни работы, ни рецензий, ни денег… Поэтому амперцы всегда спят.

– Бедные амперцы, – говорю я. – Но хоть сны-то им снятся?

– И сны не снятся.

– Ну нет, – говорю, – это никуда не годится. Разве это жизнь?

– Плохая жизнь, – соглашается Антон.

– Пусть амперцам снятся весёлые, хорошие сны, раз у них больше ничего нет.

– Пусть, – сжалился над несчастными Антон. – Мы, когда к ним полетим, повезём им много всего – чтобы у них было.

– В этих городах живут бабушки. Бабушкам по сто лет. Они стоят на крышах – и смотрят на огонь…

– На огонь?

– Да. У них на крышах горят костры, и там сжигают фонтос – чтобы он был сухой. Получается сухой фонтос и цветная вода. А потом из этих цветных вод дерефанцы и самболюнцы строят себе дома, а то у них много домов поломалось. А бабушкам не только по сто лет. Им и по тысячу лет, и по сто тысяч лет – сколько угодно! В Дерефане нет поликлиники, нет врачей и нет никаких лекарств!

– Как же дерефанцы лечатся, если заболеют?

– Они едят сухой фонтос – и сразу выздоравливают. Он очень полезный.

Вечером, на прогулке. В свете фонарей медленно кружится снег… как будто кордебалет в белых пачках на тёмной сцене, в свете софитов…

– Давай пойдём туда, где кончаются все города! – предложил Антон.

– Давай, – с радостью согласилась я.

– Там ничего нет – ни улиц, ни городов… Только одна высокая-превысокая башня. Зелёная трава – и вода… А в воде – оранжевые водоросли…

– Идём, идём, я очень хочу туда!

Мы дошли до нашей бухты, засыпанной снегом, постояли на её берегу – где кончаются все города…

Потом повернули обратно к дому. Весь обратный путь Антон рассказывал мне про это чудесное место, где только вода и трава…

– Шли дожди – и образовалась огромная бухта. Все дома утонули. И люди стали теперь – как рыбы… И в воде растут такие водоросли – цветок элэмбас…

Строит что-то из кубиков.

– Это – город. Подземельск. Тут живут люди подземёльцы, они разговаривают на подземёльском языке. А ещё есть Нанебный город. Там живут нанебцы и разговаривают на нанебном языке. Но этот город уже сломался. И нанебцы строят себе новый город. Но уже не на небе. На небе – плохо, с неба все дома падают…

– Милый мой фантазёр! Что бы я делала, если бы тебя у меня не было?

– Искала бы! Во всех городах, во всех улицах…

Гуляли в сквере за «Невой». Вспомнили нашу осеннюю игру, когда Антошка прятался – и мы его искали за каждым деревом, за каждым кустом.

Антон объявил:

– Начинаем передачу: «Где Антоша?»

А снег глубокий и рыхлый, Антон тут же потерял калошу. Хохочет:

– Теперь уже передача не «Где Антоша?», а «Где калоша?»

Эти калоши нас совершенно замучили – без конца их теряем.

Вечер. Переходим улицу. Я оглядываюсь по сторонам.

– Ты что смотришь? – спрашивает Антон.

– Смотрю, нет ли машины?

– Ты лучше смотри: нет ли калошины? – смеётся Антон. – Калошу-то опять потеряли!

Разломал очередной барабан, снял с него обруч и катает по комнате. Говорит:

– Это колесо – жевуземчик! К кому оно прикатится – тот кого-то любит.

Колесо прикатилось ко мне. Антон ликует:

– Значит, ты меня любишь! Всё правильно.

Очень ласковый. Всё время лезет целоваться и без конца говорит о своей любви, порой – не по-детски сложно:

– Мама, я – твой отдых любви. Во мне – вся твоя любвя. А в моём отдыхе – вся твоя любвя.

Со смехом накидывается на меня:

– Дай я тебя так расцелую, что тебе сразу будет девяносто лет!

– Хочешь, я подарю тебе своё обнимание?

И – накидывается на меня с объятиями. Кричит и хохочет:

– Раздавление мамы! Вторая серия!…

Несколько дней назад написал мне на разных языках объяснения в любви – на русском, французском, украинском, самболюнском, амперском, испанском и английском (с моей помощью), дерефанском и ещё на каких-то, мне неведомых языках…

И положил все эти записки мне под подушку.

– Чтобы сны тебе хорошие снились!

А сегодня устроил ревизию. Поднял подушку. И с самым деловым видом:

– А где мои любишки?

И принялся пересчитывать…

В пятницу вечером. Задумчиво глядя в тёмное окно:

– Пятница испятнилась…

На улице, глядя вслед бродячей собаке, со вздохом:

– Собака иссобачилась…

– Что это значит?

– Это значит: привыкла быть собакой.

И тут же выдал целую дюжину аналогичных примеров:

– Мама измамилась – привыкла быть мамой. Верёвка изверёвилась – привыкла быть верёвкой. Кастрюля искастрюлилась, часы исчасились…

– Антошка, не болтай, а пей молоко.

– А то оно зашкуреется и замикробится, – добавляет он, хихикая.

После нашего очередного препирательства из-за еды (не хочет ничего, кроме гречневой каши!).

Спрашивает лукаво:

– А клей склеивает жевузем?…

28 января, утром, проснувшись:

– Мама, мне уже четыре года?

– Ещё нет. В 12 часов дня будет ровно четыре года.

– Ровно – как эта палка?

– Я тебя обниму до целого раздавления!

– Антошка, ты же меня не целуешь, а клюёшь!

– Сейчас я тебя расклюю до последнего организма!

На день рождения Антона пришло много гостей: наша подруга Оля Тишлер, Борис Глебович Штейн и мои друзья из Литконсультации.

А ещё пришёл Каптерев! Антон его очень ждал, очень хотел увидеть Большого Художника. А день выдался такой метельный!… И я волновалась: сможет ли Валерий Всеволодович доехать до нас в такую непогоду? Всё-таки ему уже восемьдесят лет!

Звонок в дверь. Антошка бежит открывать…

На пороге – весь в снегу Каптерев! И – с огромной дыней в авоське!… Жёлтая дыня в дырявой авоське вся залеплена снегом…

(Это он ещё на рынок за ней ездил в такую метель!)

Ликованию Антона не было предела. «Дядя художник», «дядя Валерий» затмил для него всех остальных гостей. Он не отлипал от Каптерева весь вечер. Усадил его на тахту и стал выкладывать ему на колени свои рисунки и коллажи. И Каптерев очень внимательно и серьёзно смотрел его работы, о каждой говорил что-то. Ему особо понравились те работы, где Антон использует разные материалы: пёрышки, кусочки ткани, фольги, сухие растения… Он сказал, что когда-то тоже любил делать коллажи. О, как Антон гордился его похвалой! Этим – на равных – общением.

А какая сладкая была дыня!…

А за окнами, весь вечер, продолжала мести метель…

Утром 1 февраля.

– Январь прифевралился…

Я живу одновременно в двух мирах. Один мир – это наш с Антошей мир, полный света, тепла, игр и фантазий, нежности и понимания… Другой мир – это внешний мир: магазинные очереди, прокуренные издательства… И я хожу туда-сюда, туда-сюда…