Рассказы о потерянном друге - Борис Рябинин

Где он пропадал, была его тайна. Пес скитался по городу ночь, день и еще ночь. Мороз был около тридцати градусов, с сильным ветром, метелью; как он выкручивался (по выражению Петра Селиверстовича), никто не знает. Не забудем, что дог — гладкошерстный, а значит, особо чувствителен к переменам температуры, к холоду; однако пес преодолел боязнь стужи и не искал себе пристанища в первом же теплом подъезде; он именно скитался, стараясь, чего бы это ни стоило, найти свой дом; об этом говорил его измученный вид, впавшие бока с ясно обозначившимися ребрами. Наконец рано утром, припадая на больную ногу, Гриша уже взбирался на знакомый пятый этаж; поскребся — его впустили. Так он и остался…

Пса выкупали. Подали таблетку аспирина, стрептоцида, потом сбегали в аптеку — добавили пиперазин: опасались — вдруг простудился, заразился. Так и остался. И больше уже не поднимался вопрос: отдать Грея или не отдать.

— Он нас победил! Победила его преданность, идущая до конца! — повторил Петр Селиверстович, напомнив тем самым, что читал мою книгу «О любви к живому», где есть глава о собаках «Преданность, идущая до конца». Тон его голоса, выражение ясно говорили, что и он рад такому исходу. — Пристыдил он меня… Но, знаете, изменилось его поведение на улице. Раньше, бывало, если что не так, упрется и стоит. Доги — упрямые! Оставишь, квартал пройдешь, оглянешься — все стоит. Потом наметом догонит. Теперь один ни за что не останется. Идет, все время на тебя смотрит, боится снова потерять. Пожалуй, изменился и наш взгляд на него… Теперь: как-то иду, женщины на газоне работают. Увидели Грея — говорят: «До чего красивая собачка». Он сел, голову туда-сюда. Понял: хвалят. А я думаю: и впрямь красивый! Думаю: вот еще сконструируют приспособление — заживет наш Гриша…

Право, согласитесь, говорил тон голоса рассказчика, разве Гриша не заслужил такой конструкции, после того как выказал свой упрямый нрав, упорство в достижении цели и наперекор судьбе-злодейке добился-таки своего — вернулся в родной дом… Он сам отстоял свое право на то и другое!

В эту минуту дверь открылась, вернулись с прогулки Кирилл, хорошо сложенный, подбористый юноша с пушком на верхней губе, и Грей, большой дог серо-крапчатой масти с дружелюбным выражением морды и необыкновенно подвижный. Как избалованное дитя, он стал тереться головой и боком о колени сидящих, требуя ласки, перебегая от одного к другому, потом, когда приступ нежности немного утих, направился к миске, куда Алевтина Ивановна уже успела положить вкусный кусочек. Пес хромал, одна нога у него была деформирована в скакательном суставе, утолщена и не выпрямлялась, оставаясь постоянно в полусогнутом положении… Но какое это теперь имело значение!

Я уходил от Кондрашиных с мыслью о том, в каком неоплатном долгу мы у животных и если иногда делаем им добро, то это лишь ничтожная часть нашего искупления вины перед ними. Даже чувства мы берем у них! Даже саму жизнь! Утверждать сострадание к живому требует наше достоинство и честь. Сколько мы берем у них — и сколько даем! На память приходили слова Альберта Швейцера — признание и одновременно призыв к состраданию, сочувствию: «…снова и снова человек оказывается в таком положении, когда сохранить свою жизнь он может только за счет жизни живых существ. Но если его коснулось высокое этическое чувство Благоговения перед Жизнью — тогда он вредит живому или уничтожает его только по необходимости, если не может избежать этого, но ни в коем случае не из-за безрассудства. И пока он свободен, он пользуется любой возможностью, чтобы испытать блаженство, которое дается тому, кто помогает жизни и отвращает от нее мучения и смерть».

А она все ждет

— Майя Викторовна, милая, вас Вагина беспокоит. Вы уж извините, пожалуйста…

Знакомый голос. Она могла бы не называть себя. Сколько еще будет звонить! Право, никакого терпения не хватит…

…В клуб приходит много всякого народа, и ни у кого не вызвало особого интереса, никто не удивился, когда пришла худенькая пожилая женщина, очень стеснительная, с девичьим голоском. До этого она звонила в клуб, говорила, что ей нужно отдать собаку. Как раз приехали пограничники, она привела, собака понравилась. Кобель-овчарка, три года, возраст и кондиции самые подходящие. Тощеват немного, ну да это не всегда недостаток: люди тоже бывают жилистые и выносливые. После хозяйка расскажет, что еще за неделю до отъезда, вернее, до того дня, на какой был назначен отъезд, пес отказался от еды, погрустнел и всю неделю был такой. Может, передалось настроение хозяйки, может… Тогда, наверное, и спал в теле. Кормили его хорошо.

Настал день отправки, вызвали вожатого, а она — женщина с собакой — не пришла. Вышла неприятность, даже скандал: зачем зря вызывали.

Месяца через два она снова позвонила. И опять, как по заказу, тот же скупщик, полковник Гринченко, старый знакомый клуба (бывал не раз, приезжал с солдатами за собаками).

— Мне обязательно надо отдать собаку, — говорила она. А почему, не объяснила.

И — опять не привела. Что за обман?!

Через месяц закупал другой отряд. Когда третий раз предложила на продажу, все сотрудники клуба ее возненавидели: морочит голову, собаку нервирует, задергала. Та ведь чувствует, что происходит что-то необычное. Странный человек…

Ее предупредили, что если она еще раз обманет, то больше может не приходить, с ней возиться не будут, вообще никакого дела не захотят иметь с обманщицей. Вроде бы подействовало, она привела и отдала. Но на другой же день поехала в эту школу (в акте был указан адрес) и забрала обратно.

Прошло три месяца. Думали: ну все, больше не появится. И опять звонок в клуб, что теперь она уж точно решила отдать собаку, забирать ее больше не будет, честное слово.

Закупщики уже не верили.

Но тут подвернулся случай — закупали срочно для всяких служб. Очень были нужны собаки. Условились взять, но хозяйке не говорить, куда уедет пес.

Привела. С нее взяли расписку, что она не будет просить обратно, пытаться узнать, где ее четвероногий дружок. И… через два дня она снова была в клубе. Умоляла сказать, где собака, предлагала двойную сумму в качестве выкупа. Ну что ты с нею будешь делать!..

Сказали ей, что Викс на Дальнем Востоке и вообще все разговоры ни к чему. А она опять пришла:

— Майя Викторовна, откройте форточку, мне кажется, Вике лает. Он здесь, под Ленинградом, я знаю…

Она знает. Откуда? Никто не сообщал. В уме ли она? Право, это уже походило на помешательство. Сколько ни втолковывали ей, ничего не получается.

Ей — одно, она — свое. Как глухая.

Стала все-таки по акту разыскивать своего Викса. Ездила несколько месяцев по начальству. Ее уж стали бояться, как пугала: опять она. Надоела всем.