Полудемон. Король Алекс - Галина Гончарова

Он бы тоже давно всех прибил — порода такая, но руки были решительно коротки. А вот настучать на приятелей — это мы завсегда, это запросто! Пусть их перережут, а меня отпустят! Да лучше б с денюжкой, да побольше, побольше…

У меня руки чесались ему шею свернуть, да побольнее, ну да ладно… получит он свое. Во всех смыслах. А пока устроили Оческу в обозе, поставили солдата на пригляд — и взялись спорить с Фарном, рисуя веточками прямо на земле и ругаясь так, что ей — ей, услышь это дядюшка — сдох бы от возмущения. А потом приказал бы казнить наглеца за непочтительность к королевскому роду.

Но на следующий день все разыгралось, как по нотам.

Пятьдесят человек отделились от основного состава. Два десятка вояк, легких на ногу, три десятка стрелков, из тех, кого лучше было не пускать в переднюю линию. Двадцать пять пошли под мое командование, еще столько же взял сержант Труф — и мы рванули напрямик через горы. Да, именно туда, где нас ждали засады. Основной полк втягивался в ущелье, из которого был выход к мосту, а мы уже были там. Мы уже видели, откуда скинут камни, чтобы отрезать нам проход назад, видели — кто. И готовились.

И подгадали.

У наваленных куч камней было всего два разбойника — смешно! Но чего было опасаться этим тварям? В их‑то горах?

А вот нас и было!

Мы размазали их по камню, даже не заметив — и принялись обстреливать остальных мразей. Почти в упор.

Они‑то готовились нападать, они были чуть в низине, а камни грудились поверху. И мы стояли рядом с камнями для обвала. И стреляли, стреляли, стреляли…

Главарь не успел отдать приказ — с пробитой стрелой шеей это сделать сложно. А потом вся эта шваль и гнусь кинулась вперёд. Кто на нас, кто спасаться — и мы поделились на два части. Половина стреляла, выцеливая самых опасных, а вторая резалась, как сумасшедшая, не подпуская противника к стрелкам.

Стоит ли говорить, что я не стрелял. Я дрался — и когда к нам пробился Фарн, идя в буквальном смысле слова по трупам, моя одежда зияла разрезами и кое — где пятнами крови. Зацепили. И даже достаточно серьезно.

Только вот шкурка у полудемонов потолще, чем у обычных людей. А боль мы переносим намного лучше. Подумаешь — пару раз мечом ткнули?

Ничего важного ж не отрезали!

Вот после этого боя меня и зауважали по — настоящему. Потому что стрелки уцелели почти все. А я не прятался под телегой, как тот же Оческа.

Кстати, его это не спасло, наоборот. Не был бы в обозе — жив бы остался. Разбойничья дружба известная — до первой опасности. Вот шайка в два десятка голов и задержалась на подходах. А когда увидели, что творится — шумели‑то мы сильно, так и вовсе подходов искать не стала. Развернулись — да шуганулись. И налетели на обоз.

Ну, там у нас мужики крепкие стояли, отбились… да вот не все.

В разграбление попала карета господина графа — вместе с графом, которому не поленился какой‑то человечек ножичком по горлу чиркнуть, ну и несколько телег с графским барахлом, которое мы все ж таскали с собой. Палатка, там, посуда… особо эти две телеги не защищались, а вот блестеть — блестели и выглядели заманчиво, тюками круглились… потому и Оческа туда влез руки погреть, и шайка на них сосредоточилась…

Я на обозников не ругался, хоть Фарн и обещал выпороть каждого и всех. К чему?

Из‑за них я лишнего греха на душу не взял, даже двух.

Оческу не убил — а хотелось, очень. И я бы точно этому желанию поддался, но до него раньше добрались. И графа тоже…

Прямо хоть премию разбойникам выписывай… что‑то подобное я и сделал, объявив, что этих — преследовать не будем, ни к чему.

Фарн подумал — и согласился.

К концу лета, резко обезлюдив горы, мы вернулись обратно в Тайрем. Градоправитель принял нас, как родных. Не в смысле — радостно, а в смысле — свалились тут на голову, вроде как и мину делаешь вежливую, но мысль одна, куда б тебя, заразу сплавить?

Я тут же сообщил, что у нас горе и беда. Граф померши. А еще… вот тут у меня списочек, господин градоправитель.

Сколько, от кого, с чего… одним словом — ваша доля от награбленного. Не желаете объясниться?

Градоправитель не желал, отчего попытался выпрыгнуть в окно и убежать. Это ему не удалось, попутно он слегка ушибся о мой сапог — и принялся активно каяться. И я не стал его разочаровывать.

Всем известно, что покаяние должно заканчиваться смертью. Так что градоправителя я распорядился повесить на фонаре аккурат напротив ворот городской управы. И сообщил, что знаю о каждом то же, что и о нем. А потому — половину незаконно нажитого советую сдать до завтра в казну. Или…

Фонари, конечно, по городу явление редкостное, но деревьев на всех хватит. А чтобы вы не забыли чего доложить или куда отвезти — вас сопроводят эти замечательные люди из полка господина Фарна.

Да — да, господина градоправителя Фарна.

Или вы хотите, чтобы я тут лично остался наместником провинции! Я могу попросить дядюшку…

Не хотели.

Шестерых, особо не желающих делиться, также пришлось повесить. Один, помню, все орал, что его родственники при дворе не позволят, что вступятся… интересно — как? Телепатической связью на меня надавят вот прямо сейчас?

Не надавили. Повис как миленький, для верности — кверху ногами и через полчаса отправился в преисподнюю, а остальные шакалы счетов и чернильниц убедились, что миндальничать с ними никто не станет, прониклись и зашевелились. Да так, что Фарн опись составлять не успевал…

Так что через десять дней я направился в обратную дорогу. С хорошей охраной, в дорогой карете и впервые — с полностью собранными налогами!

Фарн меня провожал чуть ли не со слезами на глазах… чиновники тоже, только эти больше рыдали от счастья. Ну, я напоследок осчастливил их еще больше, сообщив, что все отчеты Фарн будет направлять мне. Да и так я в гости буду заезжать. Вы рады? До позеленения!

Я знаю, вы меня любите!

Меня нельзя не любить, я обаятельный…

Столица встретила дождями, непролазной грязью на дорогах и кислой улыбкой Рудольфа. Дядюшка явно надеялся осиротеть за мой счет. Но я не собирался доставлять ему такого удовольствия.

— Дорогой дядюшка! Я так рад вас видеть! И вас, тетушка!

— Алекс, сынок, ты вернулся! Подойди, дай тебя обнять! — дядюшка то ли талантливо изобразил родственную любовь, то ли и правда расчувствовался. Абигейл выглядела так, словно перед ней ползло что‑то крайне неприятное. Ну… а чего она ожидала? Я с дороги. Весь растрепанный, грязный, потный, усталый, пылью покрыт в три слоя. Специально не переодевался.

Рудольф облапил меня — и половина пыли повисла уже на нем. Я усмехнулся, подхватил ручку тетушки и запечатлел на ней поцелуй, попутно вытерев вторую половину грязи с лица.