Твой пока дышу (СИ) - Семакова Татьяна

Открылся. И закрылась она.

Позволила мне кончить на свою киску, легко высвободила руки из ремня и оттолкнула от себя, уперевшись ладонями в плечи. Не сильно, сил у неё не было, но отчаянное желание избавиться от моих душащих объятий читалось в её остекленевшем взгляде, полном слёз.

Бывало, конечно, что девки рыдали от этой херни. Прям рыдали, но сквозь смех истеричный, сквозь грудные стоны, с мечтательной улыбкой. А чтобы вот так… сползая безжизненной массой по кровати, нетвёрдой походкой следуя к двери, растворяясь в недрах квартиры.

Сейчас отмыться пытается. Вяло, но настырно скребёт себя мочалкой без геля, встав под сплошную стену тропического душа, сливающего кубометры воды на явно забитую каким-то дерьмом голову. Даже через запотевшее стекло вижу, как покраснела её кожа, а она всё никак не угомонится.

Мог бы, конечно, предположить, что ей было больно. Или что смутилась, излившись на кровать. Но ведь ей было кайфово! Стонала она! Стонала, блядь!

Топот маленьких ножек по коридору заставляет повернуть голову на звук и прикрыть дверь в ванную.

– Попалась! – выкрикиваю преувеличенно бодро, когда дочь появляется в проёме и кидаюсь в погоню, когда она от неожиданности с визгами начинает улепётывать.

Догоняю и принимаю на себя весь спектр родительских обязанностей, продолжая слышать шум воды.

Она появилась через час. Час, блядь!

Тенью прошла на кухню, поцеловала уплетающую макароны с сыром дочь в макушку и прошелестела, слегка повернув ко мне голову:

– Спасибо, что позаботился о ней.

Приведением следует к холодильнику и начинает методично выуживать продукты, явно планируя приготовить что-то посущественнее.

Не, ну похвально, конечно. Но я моментально прихожу в бешенство, в два широких шага настигая её и хватая за запястье. Дергаю на себя и шиплю гневно:

– Какого художника, Линда?

– Всё было великолепно, – отвечает, таращась мне в грудь и слабо шевеля своим ледяным дыханием редкую поросль. – Прокачал скилы, – короткий сухой смешок и едва заметная ухмылка.

– Да, прокачал! – выталкиваю с откровенным вызовом, свободной рукой задираю её голову, ухватив за подбородок, и она торопливо прикрывает веки, из-под которых сочится влага, сбивая ресницы в остроконечные треугольники.

Поджимает раздувшиеся губы в попытке унять дрожь и выглядит ну до того жалостливо, что внутренности сжимает, опоясывая змеиными клубками кишок.

– Линда… – шепчу с хрипотцой.

Мгновенно сбрасываю раздражение. Обнуляюсь. Наклоняюсь с поцелуем, но она отворачивается, резко мотая головой в сторону.

– Да какого муракуйя… – бормочу, закипая от её реакции за доли секунды.

– Мне надо готовить, – пытается чеканить скрипучим голоском. По мозгам долбит эта расстроенная скрипка!

– Сначала объясни, – упираюсь бараном, разворачиваю её голову, но она настырно держит глаза и рот закрытыми. – Тебе придётся, Линда. Я это так просто не оставлю. Объясни. В чём. Нахрен. Дело.

– Всё было великолепно, – повторяет самая упрямая женщина из всех, что я когда-либо знал.

Холодная, ознобом тело бьёт, вибрирует вся, передавая мне своё нездоровое состояние. Но это не физическая неприязнь, это что-то гораздо сокрушительнее.

Отпускаю запястье. Поднимаю руки к лицу, прикладываю горячие ладони к её щекам и нежно целую в губы, отдавая ей всю внутреннюю энергию, вкладывая в это соприкосновение всю теплоту, всю заботу, всякие надежды на то, что мы можем просто обсудить. Что можем решить что угодно одним лишь откровенным разговором.

– Ну же, маленькая… – подначиваю ласково.

Веду большим пальцем по её губам, ловлю крупный горох слёз языком, чувствуя не соль даже. Горечь.

– Всё было великолепно… – шепчет плаксиво, шмыгает носом, зажмуривается. – Это… это… ни с чем не сравнить. Ничего подобного не испытывала. Ни с кем. Никогда. Это… как будто смело всё, понимаешь? Заботы, переживания, обиды, всё-всё, одним махом, как будто и не было никогда… Это… пустота, – открывает глаза, часто моргает, прогоняя слёзы, вымучивает самую печальную улыбку в мире. – Пустота, Паш. Абсолютная. Но ты заполнил её до краёв. Тщеславием, надменностью… так кичился своей очередной победой, так упивался своим превосходством…

Натужно втягивает воздух и делает шаг назад, выскальзывая из моих рук. Вытирает слёзы и выталкивает решительно:

– Не важно. Мне надо готовить. Мы уедем после ужина.

Бездна разверзается под моими ногами. Тело ухает в пустоту, забыв прихватить остатки чёрной души. Натурально ноги подкашиваются, без преувеличения.

– Даже не мечтай, – рычу на пониженных, – забудь.

– Ищо-о-о-о, – тянет дочь, размахивая вилкой.

– Сейчас… – бормочу на автомате.

– Достаточно, милая, – перечит Линда, – через пару часов ужин.

– Узин! – несказанно радуется Надя, подливая масла в огонь и разметая по ветру все мои потуги быть примерным отцом.

Выхожу из себя, вытаскиваю дочь из стульчика, отношу в гостиную, ставя у низкого столика, выдаю карандаши, альбом и, остервенело печатая шаг, возвращаюсь на кухню.

– Ты никуда не уедешь! – на тон повышаю голос, и она разворачивается от стола с ножом, крепко сжимая его в руке.

– Уеду, Паш! – с ходу прилетает ответка.

– Не уедешь, сказал! – рявкаю во всю мощь лёгких, не совладав с собой.

Линда испуганно вздрагивает, роняя своё орудие, а я словно в замедленной съёмке наблюдаю как острие мчит вниз, прямо к её беззащитной голой ступне. Бросаюсь к ней, она реактивно отлетает назад. Нож с грохотом падает на пол, лишь кончиком задев большой палец, из которого тут же начинает сочиться кровь.

– Ай… – слабо морщится, поджимая пальчики, а я шумно выдыхаю всю злобу, делая осторожный шаг навстречу и приседая перед ней.

– Ты реально думаешь, что я намерено могу тебе вред причинить? – интересуюсь в пустоту, приподнимая её ногу, чтобы рассмотреть порез.

– По твоей милости меня трижды чуть не убили, – припоминает былые деньки и тянется рукой к своей шее, где на всю жизнь остался тонкий белый шрам как напоминание о моей беспробудной тупости.

– Ну так не я же, – фыркаю несколько нервно. – И не убили бы, я страховал. И это в прошлом. И работа другая, и жизнь в целом.

– Уверен? – спрашивает так тихо, что кажется, будто оглох резко. – Две недели назад ты болтался под потолком гаража, на тебя бросалась бешеная псина, а я размахивала пушкой.

Замираю, серьёзно обдумывая её слова.

Беру тайм-аут, ухожу, по пути проверив как там дочь, возвращаюсь с объёмной аптечкой, из которой нужен, по сути, один только пластырь, но с этим саквояжем, собранным самим Эмиром, я выгляжу круче.

– Ты права, – выдаю результат умозаключений, – род деятельности надо менять. Подумаю над этим.

– Серьёзно?.. – лопочет оторопело.

– Конечно, – удивляюсь, вновь устраиваясь в её ногах. Гоню мысль, что чувствую себя в этой позиции наилучшим образом. – Никогда не хотел, чтобы ты влилась в толпу дегенератов, никогда особенно не хотел заниматься ничем подобным сам, и у нас ребёнок. На самом деле даже хорошо, что срулила. Теперь у меня достаточно бабок и связей, да и руки развязаны. Что-нибудь придумаю. Что-нибудь безопасное. Даже заказов новых брать не буду. Максимум – мудрый совет по телефону.

– Серьёзно, Паш?.. Серьёзно? – её голос начинает звенеть, а моё сердце биться чаще. – Ты… я так рада! Я всё думала, думала… я так рада! Очень!

Задираю голову, пытаясь поймать её искрящийся взгляд, но она тут же отводит его, уставившись в кухонный гарнитур.

– Но ты уедешь? – кривлюсь недовольно.

– Я… да. На твои отношения с Надей это не повлияет, я всё сделаю для этого, обещаю.

– Из-за того, что вырвалось из меня в процессе или до? – через силу вымучиваю уточнение, опустив голову и протирая крошечную ранку спиртовой салфеткой.

– В процессе, Паш, я объяснила… во всяком случае, попыталась.

– Это чушь, Линда, – выдуваю ей на ногу, – просто бредятина. Ясен… – затыкаюсь, оборачиваюсь, проверяя, нет ли поблизости Нади, и продолжаю: – Ясен хуй я обрадовался. До сих пор в ушах твои стоны фоном, в гробу закрытом их слышать буду. Музыка! Отвечаю! Я пиздец как собой горжусь и хер ты увидишь на моём лице обратное.