Харама - Рафаэль Ферлосио

— Вон оно что! А ведь, может, так оно и есть. Ну, милый, тебя раскусили. Давай-ка исповедуйся нам.

Даниэль, лежа на спине, глядел на вершины деревьев. Потом перевел взгляд на товарищей.

— Что-что? — улыбнулся он. — Мне не в чем исповедоваться.

— Есть, не хитри, от нас не отделаешься. Рассказывай, по ком сохнет твое сердечко. Мы никому не скажем.

— Ну и парочка! Да что я вам должен рассказать?

— Ты пьешь, чтобы забыться.

— Пью потому, что надо, так уж я встал с постели.

— Как же это ты встал?

— По-особому.

— Да брось ты, чудак…

— Еще неизвестно, кто тут чудак.

— Известно, известно.

— Ах, так? Ну что ж, пускай. Дай-ка сюда вино.

— Держи, брат, посмотрим, станет ли тебе плохо.

— А может, полегчает, как знать.

Тито согласился:

— Может быть. Увидим. Бывают и такие, кому на пользу.

— Вперед. Воспрянем, ребята!

Даниэль опрокинул бутылку кверху донышком и стал пить большими глотками.

— Еще слава богу, что ему не хочется вина, — сказал Тито Лусите, толкая ее локтем.

Даниэль опустил бутылку и перевел дух. Затем промолвил, глядя на них и улыбаясь во весь рот:

— Подходи следующий.

— Лусита, твоя очередь. Посмотрим, как ты себя покажешь.

Она взяла бутылку:

— Мы все трое или поправимся, или окончательно заболеем.

Пока она пила, Тито и Даниэль подбадривали ее возгласами:

— Оле, красавица! Давай-давай!

Опустив бутылку, Луси заявила:

— Ну вот, теперь, надеюсь, вы доставите меня домой.

— Посмотрим, посмотрим, кто кого доставит…

Они уселись потеснее, обнялись за плечи и сдвинули головы. И стали хохотать, глядя друг на друга. Даниэль продолжал:

— Знаешь, Луси, ты — удивительная девчонка. Честное слово, до сих пор я просто не понимал, чего ты стоишь. Самая лучшая в нашей компашке, чтоб ты знала. Говорю, что думаю. Правда, Тито? Да? Ты согласен со мной, что Луси намного, намного…

Они раскачивались, не размыкая рук.

— Какая же ты симпатичная, — продолжал Даниэль, — красивая…

— Ну уж и красивая! Ты что, милый мой? Это я-то красивая? У тебя, видно, уже в глазах плывет. Разве нет? Только в бреду можно сказать, будто я красивая.

— Ты помолчи! Тебя никто не спрашивает! Я сказал — красивая, и точка. А еще мне пришла в голову идея. Мы тебя изберем… постой, мы тебя изберем нашей… В общем, все равно кем.

Хустина опустила Петриту на землю:

— Ну-ка подожди, моя хорошая, сейчас мне играть.

Девочка побежала к столику, за которым сидели ее родители. Клаудио сосчитал очки, собрал шайбы и передал их Хустине:

— Давай, чемпионка, посмотрим, повторишь ли ты свой рекорд.

Фелипе Оканья разглядывал свои ногти. Петрита попробовала забраться на стул, где уже сидел Амадео.

— Дурочка, мы же тут вдвоем не поместимся!

Петрита взяла Амадео за руки и стала играть его пальцами:

— Сделай, чтоб рука была как мертвая.

Серхио сидел молча.

— Моя зингеровская машинка, которую мне оставила мать, царство ей небесное, все еще в Барселоне, у сестры, — рассказывала Нинета. — Она думает, я так ее там и забуду, понимаешь? Но ошибается, ничего у нее не выйдет.

— А разве ты не просила вернуть машинку?

— Дважды писала ей об этом и говорила, когда мы там были, а она делает вид, что не понимает, о чем речь. Но со мной это не пройдет, нет. Если поедем туда на две недели в сентябре, я машинку заберу, вот увидишь.

— Швейная машинка, да еще зингеровская — украшение любого дома. Ты с сестрой не церемонься, забери во что бы то ни стало.

— Привезу, привезу, это точно. В сентябре эта машинка будет в Мадриде. Обязательно.

— Она и для дома хороша, и для чего хочешь, — продолжала Петра. — От такой швейной машины отказываться нельзя. Случись в доме беда какая — и у тебя уже есть чем добыть несколько дуро, сошьешь что-нибудь людям, вот и перебьешься в трудное время. Это точно. Когда в доме машинка, легче с любой бедой сладить.

Она поправила заколки в растрепавшихся волосах. Невестка согласилась:

— Да, конечно, и в этом смысле тоже. Она вроде машинки для печатания денег. Два года сестра ее держит, значит, сколько она у меня денег отняла, даже если и шила только на себя.

— Ну вот. Так что не глупи и забирай машинку, как только сможешь. Ведь кто-то другой пользуется тем, что принадлежит тебе! На одной только портнихе сколько сэкономишь. Да и машинка не век будет служить, даже если зингеровская. Все изнашивается, и чем позже она тебе ее отдаст, тем в худшем состоянии. И это учти.

— Мама, мне скучно, — заявил Хуанито, ерзая на стуле.

— Ступайте поглядите на кролика.

— Мы уже видели.

Петра не обращала внимания на слова ребенка, она слушала невестку.

— Понимаешь, она эгоистка. Из-за этого мы с ней никогда не были дружны. Моложе меня, а замуж вышла раньше. Это раз. И много еще чего, понимаешь? А ведь я познакомилась с Серхио еще до того, как она со своим.

— Понятно. Младшие дети всегда эгоистичнее старших.

— Вот еще что. — Нинета положила руку Петре на колено. — Наш брат, Рамонет, живет у нее в Барселоне по две недели, а в нашем доме — по месяцу.

Петра бросила мимолетный взгляд на детей, вертевшихся на стуле.

— Я тебя понимаю, Нинета, — вздохнула она. — У меня машинка «Сигма», которая особой славой не пользуется, куда там, потому что «Зингер» — это гарантия, но все-таки ни разу не ломалась, и не скажу, чтоб с ней было много хлопот. Почти все, что на моих детях, я сшила сама, своими руками.

— Ну ты молодец, Петра. Чего только не умеешь. Кроишь, шьешь — все можешь. Какая хорошая хозяйка!

— Не перехвали, Нинета, не возноси меня до небес, — засмеялась Петра грудным смехом. — Правда, я теперь обхожусь без закройщицы, и если б когда-нибудь пришлось шить на заказ, наверно, я это делала бы не хуже других. Взгляни… — Она обернулась к Фелисите и велела ей встать, чтобы невестка разглядела платье. — Вот, посмотри. Повернись, девочка. Вот видишь? По-моему, неплохое платьице. Ничего особенного, конечно, но это такая вещь, которую девочка может надеть куда угодно и будет выглядеть не хуже других. Да постой спокойно. Ну как, Нинета? Ничего?

— Ой, мама, ну что ты меня так крутишь!..

— Помолчи! Гляди, Нинета, вот тут сборочки… Отсюда я убрала немножко, чтобы придать округлость, понимаешь? А вот тут, сзади — складочка…

— Ну, мама, не задирай мне подол! — тихонько жаловалась девочка, смущенно поглядывая в сад.

— Да постой ты минутку! Не видишь, что ли, я показываю твое платье тете.

Маноло слегка поклонился семейству Оканьи. Фелисита залилась краской.

— Ну, пусти, мамочка, пусти!.. — умоляла она, чуть не плача.

— Должно быть, жених хозяйской дочери, — сказал Серхио, обращаясь к женщинам.

Те обернулись посмотреть. Фелисита наконец-то освободилась. Маноло подошел к Хустине.

— Конечно, это он, — сказала Нинета.

Все, кроме Фелипе Оканьи, разглядывали жениха и невесту.

Чамарис подбирал шайбы. Оба мясника вертели самокрутки.

— Кажется, мы ее подвели, — шепнул им Чамарис, указывая бровями на спину Маноло. — Парень выскочил в сад, как молодой бычок на арену…

Высокий мясник улыбнулся:

— Тише, потом поговорим.

Маноло сказал невесте:

— Мне не нравится, что ты тут с ними, Хустина.

— Вот как?

— Да и вообще, ты же знаешь, как я к этому отношусь.

— Да? Ладно, — пожала она плечами. — Что дальше?

— Слушай, не прикидывайся дурочкой, я не собираюсь спорить с тобой здесь, на глазах у всех..

— Я-то? Нет, я не строю дурочку. Это ты дурака валяешь.

— Ладно, Хустина, лучше будет, если ты сейчас же отправишься одеваться.

Подошел Чамарис.

— Извините, пожалуйста, — обратился он к Маноло, изобразив робкую улыбку. — Вот шайбы, Хустина. Ты знаешь, куда их положить. — И вручил ей шайбы. — Извините за беспокойство и до свидания, — добавил он, отходя к своим партнерам.

— Ничего, — бросил ему Маноло и продолжал глухим раздраженным голосом: — Думаешь, я буду терпеливо сносить, что ты тут играешь в «лягушку» с тремя мужчинами, устраивая представление для всей почтенной публики, сидящей за столиками? Скажи, ты всерьез решила, что я на это соглашусь?

— Поступай как знаешь.

— Не говори со мной так. Лучше не выводи меня из себя…

Он быстро повернул голову, чтобы убедиться, не глядят ли на них. Мясники и Чамарис прикуривали.

— Со мной так не разговаривай, поняла?

— В самом деле? Ой, боюсь. Рассердишься? Умру со страху!

Маноло сжал зубы. Проворчал вполголоса:

— Послушай, Хусти, что за спектакль! Я тебя предупреждаю! Ты меня… ты меня!.. — Он больно сжал ей руку: — Ты поняла?

Хустина рванулась:

— Пусти, дурак, мне больно. Сейчас же отпусти мою руку, зануда. Еще вопрос, кому надо сердиться. — Вырвавшись, она продолжала: — Ты за моей спиной договорился с матерью, стакнулся с ней и заявил, что тебе не нравится, когда я помогаю отцу обслуживать посетителей, девушке, мол, это не подобает — и прочие пошлости и глупости. Что это ты о себе возомнил? Решил, что можешь распоряжаться мною как тебе угодно?