Когда я вгляделся в твои черты (СИ) - Victoria M Vinya

― Как-то жутковато звучит.

― Дело в маме. Понимаешь, она растила меня без отца и вечно пыталась контролировать. Но поскольку мама до чёртиков инфантильная, получалось у неё это только до моих тринадцати. Она мечтала слепить из меня своё подобие, потому что никого так не любит, как себя! Вся из себя эдакая леди: идеальные костюмчики и платья, никаких излишеств ― во всём божественный вкус, а на уме одни вечеринки да богатые любовники… У меня отвращение ко всему, чем она дорожит. Мне нравятся простые вещи. И она не преминет случаем сказать, что я одеваюсь или крашусь «как продавщица». Меня растил большой ребёнок. Я, наверное, потому так привязалась к Порко ― он стал для меня подобием родителя, с ним я превращалась в маленькую девочку, которая наконец-то смогла переложить ответственность на кого-то другого. Мамины мужики иногда гадко флиртовали со мной, и я не доверяю противоположному полу. Боюсь узнавать других мужчин. А Порко я знаю. С ним всё просто и понятно… Ты не уснул?

— Нет, я внимательно слушаю. Просто ждал, когда договоришь.

— Занятно.

— Что именно?

— Что слушаешь и не пытаешься при этом перевести разговор о детских травмах на себя. Это очень сложно: каждому в большей степени хочется поделиться собственной болью и в меньшей слушать о чужой.

— Тоже мне, образец джентльмена нашла! — Жан смутился. — Я просто не влюблён в придурка Порко, вот мне и нечего вставить, — отшутился он и надвинул шляпу, пряча раскрасневшееся лицо. — Из твоего рассказа я вновь сделал вывод, который делал уйму раз: родители — наше вечное проклятие. Мне кажется, именно любовь к предкам — чистейшее извращение из всех. Столько нежности и столько непонимания, от которых крыша свистит…

— И это длится с самого начала человеческого рода.

Они глядели друг другу в глаза с пониманием и сочувствием. Выбросили к чертям условности и предубеждения, перестав узнавать в себе тех неловких старшеклассников, курящих у школы в шумной толпе.

— Знаешь, как местные называют это озеро? — вновь заговорил первым Жан. — Озеро Разбитых надежд. На современных картах оно значится скучным Зеркальным озером, но в старину имело громкую дурную славу, потому и получило в народе своё название. Тут сгинули сотни утопленников: несчастные влюблённые, должники, воры, проигравшиеся картёжники ― мрачные глубины забрали много отчаявшихся душ. После Второй мировой дичь здесь поутихла, но те жуткие истории до сих пор на слуху.

— Звучит кошмарно и притягательно! Обожаю все эти старинные страшилки. И ты, оказывается, хороший рассказчик.

Пик вздёрнула подбородок, уставилась на высокие кроны сосен. В безмолвном таинственном полумраке они шептали ей странные вещи — постыдные и сладкие. Краем глаза она заметила, как Порко шлёпнулся с тарзанки в воду. Развернувшись всем телом к Жану, она упёрлась ладошкой в его колено.

— Знаю, это прозвучит эгоистично и безбашенно, попросту отстойно, но всё-таки… Разреши поцеловать тебя! Разреши так, чтобы это ни к чему не обязывало… Я никогда прежде ни с кем не целовалась, но боюсь, что могу сглупить с Порко, и это будет катастрофой. Я хочу, чтобы мне отвечали взаимностью, чтобы это было прекрасно. Ты позволишь?

«Неужели такая общительная красотка — и ни с кем ни разу?.. Поцеловать её — значит утолить давний голод и обрести надежду на нечто большее. Вот только все эти надежды — дерьмо собачье и наивный самообман. Я получу всё разом и тут же это потеряю. Ноль. Ничто. Но почему я не могу?.. Или могу? Если всё сделаю сам — и возьму, и откажусь — то хотя бы не будет так больно. Уж я-то точно не суициднусь в сраном озере, как дураки прошлого. Всего лишь разобью надежды собственными руками. Какой же идиот…»

Жан плавно и стремительно приблизился к губам Пик, мягко и крепко прильнул к ним, давая ей как следует почувствовать прикосновение. Его ладонь деликатно легла на её плечо и медленно двинулась вверх, очерчивая крутой изгиб. Пик тихонечко простонала, подавшись навстречу Жану, и его рука вдруг замерла на её шее, пальцы хищно впились в нежную кожу.

Она и не надеялась, что это будет так. Слишком смело, откровенно. Ей хотелось больше. Только бы он не останавливался! Плевать, что она не влюблена него, плевать, что дразнила малолеткой — ни к чему осточертевшие самокопания! Пик желала отдаться, не оборачиваясь на сомнения и стыд.

Жан нехотя отстранился и поник головой. В нём что-то победило, но что именно — Пик не могла понять. Он молча поднялся с валуна и отправился к Саше и Конни.

Запах сигарет перемешался в комнате с цветочной свежестью. Эрен разрезал дымными струями рассветные лучи, с застывшей на губах улыбкой пялясь в верхнюю часть окна. Микаса гладила под одеялом его утомлённое тело — прощалась с очередной бессонной ночью.

― Знаешь, где бы я ещё хотела этим заняться? ― прошептала она ему в шею. ― За рощей, на реке. Там есть большой камень на мелководье, а вокруг него мелкие булыжники омывает шустрым течением… Хочу на закате. Чтобы любоваться тем, как твои волосы отливают медью в солнечных лучах.

― Если хочешь, пойдём, ― ровным тоном ответил Эрен, провожая взглядом пепельно-белые завитки дыма.

«Замкнутый круг блаженства, ― пронеслось в его голове. ― Это не может длиться вечно».

Микаса обвела подушечкой указательного пальца поблёскивающий камень в мочке уха Эрена и одобрительно хмыкнула.

― Мне нравится твоя отвратная серьга.

― Так и знал. ― Он улыбнулся с чертовщинкой.

― Можно я оставлю у тебя в комнате несколько своих домашних вещей и полотенце? ― заговорила Микаса серьёзным тоном. ― А то так и вижу, как мы теперь будем по вечерам «домашку вместе делать». Хорошо, что у тебя предки тактичные: не станут донимать кучей неловких вопросов.

― Ты это серьёзно сейчас спросила?.. Э-м, ладно… Честно говоря, мне нравится, как это звучит. И можешь хоть комод своих вещей перевезти, мне пофиг.

«У нас будут отношения? Прямо вот настоящие? Только не дави на неё! Не смей ляпнуть, что мы как пара и всё в этом духе: Микаса взбесится и передумает. Она же помешана на подавлении эмоций! Пусть всё идёт своим чередом. В итоге где-нибудь на последнем курсе универа я сделаю ей предложение, и она согласится ― чисто по-дружески, разумеется».

― Наверное, мне стоит найти какую-нибудь подработку. Не буду же вечно клянчить деньги у отца на резинки!

― Мы твои оценки за год и так еле спасли. Уверен, что будешь всё успевать?

― Не знаю. Всё переменилось в один момент, и надо что-то решать. А ещё я до сих пор не определился, куда хочу поступать. В голове пусто. Мама предлагала в мед пойти: вроде и отец сможет помогать, и у меня с химией нормально. Но я не уверен, что хочу или что из меня выйдет хороший врач.

― Может, за этот год надумаешь. А даже если и нет, то необязательно торопиться с поступлением.

― Хотел бы я знать, чего хочу. Как Армин.

На стуле рядом с кроватью завибрировал телефон Микасы. Она лениво потянулась и посмотрела на дисплей. «Это дядя Мишель звонит», ― удивилась она вслух.

― Здравствуй, Мики, как у тебя дела? ― Голос Мишеля был привычно дружелюбным, но в нём затаилась тревога.

― Всё супер, даже слишком. Что делаю? ― Она посмотрела под одеяло и состроила смешную гримаску. ― Лежу вот… Вчера в озере купалась. Мы тут вообще хорошо с ребятами время проводим.

― Я очень рад. Слушай, когда тебе мама последний раз звонила?

― Позавчера. А что такое?

― Да я что-то в квартиру попасть не могу, а она трубку не берёт. Как будто ключ к замку не подходит… Хотя, уверен, она, дурёха, просто опять ключ не вытащила! ― Он издал нервный смешок.

― Странно как-то, что трубку не берёт. Может, она уснула?

― Не знаю, солнышко, не знаю. Попробую тогда сам разобраться. Я перезвоню, если что. До связи!

Смятение. Тихое, чуть слышное ― оно вползло в сердце обманчиво мягкими грязными лапами. Грызло изнутри, как червь яблоко. Оно стояло рядом во время беседы с друзьями за обедом, бродило под ручку в яблоневом саду. Смятение пригрелось и задремало, пока Микаса отдавалась Эрену на закате в прохладе шумной реки. Оно проснулось по возвращении в дом.