Лорд и егерь - Зиновий Зиник

«На заседании RSPCD, Royal Society — Королевского Общества по Предотвращению Жестокого Обращения с Диссидентами — вы мне предлагаете излагать про лагерных собак? Вы что — издеваетесь?» — истерично хохотнул Карваланов.

«Тут какое-то недоразумение», — заерзал на стуле лорд. «Вы, видимо, неправильно информированы. RSPCD — конечно же Королевское Общество по первым буквам, но последнее D в этой аббревиатуре от слова „дог“: Королевское Общество по Предотвращению Жестокого Обращения с Догами. С догами, понимаете? а не с диссидентами! Говорю как старинный и заслуженный член этого общества, напрасно вы хмуритесь. Общество насчитывает в своих рядах немало достойных людей, и все — противники фазаньей охоты. Не спешите с презрительными выводами. Это я привлек их внимание к вашей судьбе и судьбе ваших соратников по лагерям и тюрьмам. Русские диссиденты получали письма и всяческую поддержку этой организации, потому что многие из вашей братии оставили на воле собак, превратившихся, волей трагических обстоятельств, в бродячих диссидентов».

Карваланов выслушивал все это с каменным лицом. Самым поразительным было то, что он продолжал сидеть и все это выслушивать — с каменным или с каким-то еще лицом: лицом каменного гостя? Услышь он подобную абсурдную белиберду и чушь собачью у себя дома, в Москве, он давно бы накричал, нахамил, набил бы морду и хлопнул дверью. Но иностранный язык гипнотизировал. Статус иностранца, чужака, пришельца обязывал к преувеличенной вежливости, к заготовленному выражению взаимопонимания в глазах. Наивная хитрость пришельца — в его готовности принять то, что и понимать не требовалось. В сочетании с неспособностью уловить самое важное: где кончается туземная ирония и издевка, а где начинается угроза или, наоборот, крик о помощи. И так будет до конца жизни, потому что возвращения не предвидится. Чужеземец все обязан сводить к шутке и всякую ситуацию трактовать иронично — на всякий случай: а вдруг недопонял нюансов в скороговорке туземцев. Ничего нельзя воспринимать всерьез — даже когда тебя ловят на удочку, ведут на поводу, заманивают в силки местные егеря.

Карваланов наконец-то признался самому себе, что с упорством принимает собеседника за психопата и эксцентрика только потому, что эта гипотеза не разрушает его лирическо-буколических настроений о пребывании в английской ссылке, не угрожает в целом комфорту изгнания. Было бы крайне неприятно, например, узнать, что его в действительности разыгрывают — это было бы унизительно, гораздо страшнее была другая альтернатива: а вдруг его сюда заманили — сами понимаете кто — и издеваются над ним, перед тем как расправиться с ним окончательно. Во всем, что бы ни лепетал трекнутый лорд, была система. Что, если все это было подстроено с самого начала: от телеграммы до столкновения с егерем на поляне? И сумасшедший тут — не подставной лорд; это он, Карваланов, скоро будет доведен до бзика, спровоцирован — чтобы затем запрятать его в психбольницу, дискредитировать всю борьбу против применения психиатрии в политических целях? Именно в этих целях психиатрия и применяется сейчас у него на глазах.

«Зачем вы меня сюда затащили? Кто вы такой? Не желаете ли подтвердить свою личность, сэр?» — вернулись к нему наконец знакомые советские интонации перепалки диссидента с милиционером. Карваланов поднялся из-за стола навстречу лорду, но ему тут же пришлось сделать шаг назад, потому что лорд, отодвинув его широким жестом, как нелепую занавеску на окне, в свою очередь поднялся во весь рост из-за стола. Карваланов еле доходил ему до плеча.

«Я не рекомендую вам, сэр, следовать дурным примерам и, как мой егерь, ставить под сомнение мои регалии, паритеты и прерогативы», — сказал он, задирая подбородок так, что Карваланову был виден лишь заострившийся кончик носа. «И прежде всего позвольте мне, сэр, задать вам аналогичный вопрос: А вы? как вы можете подтвердить свою личность? И не суйте мне под нос свои документы политбеженца, бумаги и сертификаты: все это можно без труда подделать и сфальсифицировать. Кто в Англии может засвидетельствовать, что вы — Карваланов, а не агент КГБ, подосланный, чтобы завербовать меня в свои сети и, кстати сказать, дискредитировать Карваланова? Кто из кучки ваших так называемых друзей может искренне поклясться, что вы — это вы: после стольких лет тюрьмы и ссылки? Пластической операцией можно добиться чего угодно. Что, если вы нацепили на себя внешность Карваланова как маску, а в душе давно превратились в одного из егерей этого мира?»

Следуя ноткам скрытой угрозы в голосе лорда, свора собак стала сужать кольцо вокруг стола, ворча сначала сдержанно, а потом все громче и настойчивей, переходя на хриплый лай и рык. Лорд повернулся в их сторону: «Я вам скажу, где можно отыскать подлинный сертификат, истинное удостоверение вашей личности. Ваш дог — вот кто может подтвердить, что вы действительно Карваланов; дог не может не узнать своего прежнего хозяина, своего вечного господина. Вова, come here!» — и лорд похлопал по колену, призывая пса к столу. Тот поднялся было, вильнув хвостом, но тут же застыл на месте, услышав резкий окрик Карваланова:

«Какая еще к черту Вова? Я же сказал: эту псину зовут Каштанкой. Каштанка, штандер! прыгай, ну! сюда!» Каштанка заметалась, заюлила на месте, нервно принюхиваясь. «Вова, сюда», — гипнотизировал ее лорд. «Каштанка, штандер!» — охрипшим голосом приказывал Карваланов. Каштанка задрала в отчаянии морду к потолку и завыла, как ребенок при виде дерущихся родителей. Чем громче перекрикивали друг друга диссидент с лордом, тем громче завывал пес. Рычание собак перешло в хоровой лай, где солировала Каштанка, выступавшая в Англии под псевдонимом Вова.

Стук в дверь вначале был осторожным и вежливым. Очень быстро, однако, это постукивание перешло в паническую барабанную дробь, как будто вахтенный предупреждал гарнизон о приближении вражеского войска. «Тссс!» — застыл, как контуженный, лорд Эдвард, когда до него — сквозь рык четвероногих друзей и раж склоки — дошло наконец, что в дверь стучат. Он приложил палец к губам и с вытаращенными в панике глазами потянулся к Карваланову, явно ища защиты: «Слышите?»

«Вроде стучат?» — двинулся было Карваланов к двери, но лорд вцепился ему в локоть железной хваткой. Барабанная дробь на секунду прекратилась, глухо забубнили голоса за дверью, и дробь сменилась тяжелыми и размеренными ударами. Собачий аккомпанемент тоже возобновился с новой силой. Лорд забегал по комнате, кусая ногти. Как будто забыв, что лишь за мгновение до этого они с Карвалановым готовы были вцепиться друг другу в глотку, он поймал и сжал в своих ладонях руку Карваланова в просящем, чуть ли не молитвенном поклоне; он готов был бухнуться перед ним на колени.

«Карваланов, вы слышите этот грохот, вы слышите эти голоса, это подзуживание собак?» — зашептал он, указывая глазами на дверь. «Вы понимаете, кто это? Это загонщики. Это егерь со своими сподручными. Они хотят поймать меня в силки, посадить за колючую проволоку, чтобы во время фазаньей потехи загнать под дула охотничьих ружей. Только вы можете защитить меня от этой банды. Мы должны держаться вместе — бродячие собаки и диссиденты. Я спас вас от тюрьмы, теперь вы обязаны спасти меня из лап бешеных егерей. Вы — доказательство моей нормальности, понимаете? Вы — свидетель. И на вашей стороне консервативное правительство Англии. Мы вместе сможем бороться против егерей: потому что они и есть агенты КГБ. То есть мои враги — ваши враги, даже если вам наплевать на собак и фазанов. Вы слышите, нас окружили — вас и меня. Окружили загонщики».

Размеренные удары в дверь сменились хаотическим грохотом. Снаружи пытались всеми способами вышибить тяжелую дубовую дверь. Еще секунда — и она слетит с крючка. Только тут Карваланов заметил, что в двери нет даже ключа — не было замка, просто железный крючок, стальной, наверное, крепкий. С мыслью о железной воле к Карваланову вернулся забытый было инстинкт человека, хорошо знакомого с обыском и арестами на рассвете. Он вновь почувствовал себя, как и лорд, в ловушке. В два шага он подскочил к окну, сдернул занавеску и стал искать щеколду. Щеколды не было. Окно было английское: то есть не распахивалось, а подымалось. Лорд как будто угадал его мысль и, подбежав, рванул оконную раму снизу вверх. Глазам открылось то, что они, глаза, уже давно видели, но не принимали во внимание: снаружи окно закрывала чугунная решетка, казавшаяся до этого невинными жалюзи. В одно мгновенье из барской усадьбы Карваланов как будто перекочевал в знакомую тюремную камеру. В панике он обернулся назад.

Звякнув, упал на пол стальной крюк, сорванный с петель. Дверь распахнулась, как будто ахнув. На пороге стоял тот самый джентльмен, от которого Карваланову приходилось прятаться в приусадебном парке. Там, среди аллей, он мистически похрустывал гравием под осторожные променадные вопросы; здесь же он был скупым на слово главным администратором: верзила в безупречной полосатой тройке, с бульдожьим подбородком и взглядом из-под налезающей на морщинистый лоб лысины во весь череп до затылка. В руках у него был лоснящийся кожаный саквояж — такие были у докторов прошлого века. Он шагнул в комнату хозяином, и за ним ринулись, как будто спущенные с цепи, двое санитаров: они скрутили лорду руки, сунули в рот кляп, пока двое рабочих парней, явно помогавших вышибать дверь, выгоняли из флигеля скулящих, рычащих, лающих и визжащих, но совершенно беспомощных собак.