Перегной - Алексей Рачунь

- Я. Ст....л у ик…о…а н…ж, - с надсадой, из последних сил выдавил Толян. Я потянул мешок вверх.

Мы сидели на траве и часто дышали. Толяну было совсем тяжело. С волос пот тек струями, а рубашку было – хоть выжимай.

- Нож мой где? – отдышавшись и вставая сказал я. Толян сидел не двигаясь, опустив голову и молчал.

- Нож?

- Нету. Дома. Оставил. – Толян говорил, будто выплевывал сквозь тяжелое дыхание слова.

В бардачке машины я своего ножа не нашел. Нашел другой, тоже явно зековской работы, выкидной, с фиксатором, отлично наточенный, с узким лезвием длиной сантиметров 15. Почти стилет.

Через полчаса я уже стаскивал дрожжи, сахар, сигареты да утварь в вагончик. А Толянова машина медленно пылила, поднимаясь на склон, загребая колесами, словно муравей, тянущий непосильную ношу, лапами.

Вечером прибежал взъерошенный Полоскай. Он отдышался и тут же принялся узнавать насчет Толяна. Я рассказал все как было, утаив только наши личные с Толяном разборки.

- А бобышки? – спросил Полоскай.

- Какие бобышки?

Полоскай все понял, и полез зачем-то, не раздеваясь в воду. Побродил по воде вдоль берега, там, где осока подходила вплотную. Вернулся, озадаченный, обратно. Схватил жердь, опять залез в воду и стал разгонять жердью скопившуюся ряску. Потом вылез, сел рядом со мной и закурил.

- Ничего не понимаю, ты бобышки отдавал Толяну?

- Да какие бобышки! Чего вы все с этими бобышками привязались?

- Там, под берегом, бобышки были подтоплены – 10 штук.

- Никаких бобышек я не видел. Ты хоть обьясни, что это такое?

- А где они тогда?

- Да, кто, Полоскай?

- Да бобышки же!

- А я откуда знаю!

- Ты их точно не отдавал Толяну?

- Полоскай, ты хоть парень и хороший, но что-то злить меня начинаешь – я не знаю, что такое бобышки, ни разу не видел их в глаза, и уж тем более не отдавал Толяну.

Полоскай, не докурив, вскочил и умчался также стремительно как и появился.

Вечер, по всему, обещал быть насыщенным. Вскоре объявилась вся честная компания, вместе со Щетиной. Хмуро поздоровавшись они уселись возле костра, а Щетина, вместе с Полоскаем прошли в вагончик. Закончив ревизию они вышли, Щетина на ходу бросил каждому компаньону по пачке «Примы» и тут же полез в воду. Он и Изынты, который вызвался помочь, долго бродили по ней, щупали дно жердью и что-то бормотали. Потом, уже всей компанией, долго лазили по воде, кто с лесиной, кто с жердиной, а кто с вилами. Промерили, по участкам, как сквозь сито просеяли, все прибрежное дно.

- Где бобышки – вернувшись, сурово подступился ко мне Щетина.

Я только пожал плечами.

Где бобышки – Щетина, внезапно разъярившись, вырвал у меня из рук недоструганную ложку.

Я вскочил. Повскакивали и мужики.

- Ты чего?

- Бобышки, твою мать, где?

- Ты это, давай свою мать вспоминай, а мою не трожь – спокойно ответил я. - И вообще, стой, где стоишь, а не то споткнешься еще, оцарапаешься о мой ножик.

Щетина яростно сверкал белками глаз, выразительно выделявшихся на загорелом и небритом лице.

- Кто нибудь объяснит, что это такое - бобышки и почему меня за них сегодня уже второй человек чуть не прибил? - Спросил я.

Но мне никто не ответил. Поднялся гвалт, разгорался спор. Переполох был нешуточным. Ясно было одно – бобышки были притоплены на мели в пруду. Остроумно так припрятаны. Что называется – концы в воду. А теперь их нет.

Наконец, до компаньонов дошло, что искать что-то на дне пруда, в сумерках, все равно, что иголку в стоге сена и они отступились. Полоскай убежал в деревню, видимо за самогоном. Остальные уселись возле костра и стали кипятить чай. Мне же было наказано до утра пребывать в вагончике. Я пожал плечами и удалился. Дверь тотчас подперли чем-то снаружи.

- Он это, кто ж еще…

- Спрятал, или Толяну отдал…

- Поделили…

- А я тебе еще тогда говорил - нахрена он нам сдался...

- Он с Толяном-от сюда и приехал.

- Ага, потом в общине жил.

- Вот и выходит, что заодно они...

Голоса бормотали сливаясь в непрерывное журчание, в какой-то непонятный говор. Вердикт выносился явно не в мою пользу. Да что же такое-то! Отовсюду меня гонят, везде я встреваю в какие-то злоключения. И падаю все ниже. Сначала я был гоним по идеологическим соображениям – так я убежал из Прета, потом – по политическим, так мне пришлось покинуть Штырин, Федос меня изгнал по моральным соображениям – так я оказался на пруду. А теперь мне шьют чистую, без примеси, уголовку. И, походу, будут бить. Раньше я мог рассчитывать на суд, на какое никакое, но отношение. На формальные процедуры. Адвокат – обвинитель. Тут же меня будет судить народ, бессмысленно и беспощадно. Тут не будут искать доказательств. Решено – виноват. Ату его, ату. Хорошо – ежели побьют и прогонят. А то ведь и притопить могут.

Я лежал на топчане, сжимал в кармане нож и прислушивался.

- Да может и не брал он, они, бобышки-от, может там и лежат…. – этот голос принадлежал Полоскаю.

- С утра посмотрим, чего зазря языком молоть, – это уже Щетина, – главное сейчас смотреть, чтоб он не убег.

- Этот может, – поддакнул кто-то, – больно шустрый. Помнишь, как он в первый раз на берегу появился?

- Сходи-ка, глянь – вдруг уже убег?

От костра кто-то встал, походил вокруг вагончика и вернулся к костру.

- Там он. Куда ему ночью бечь-то?

- Куда-куда. В Нагорную, к Христосикам. Подозреваю я заговор. – Это опять говорил Щетина.

– Ладно, хорош болтать, еще услышит, неловко как-то. – Это опять Полоскай.

Голоса опять сошли до полушепота и долго что-то обсуждали. А я, в очередной раз покорившись судьбе, плюнул на все, укрылся головой с курткой и принялся считать до ста.

Утро брызнуло мне в лицо ярчайшим солнцем. Оно вломилось в распахнутую дверь и тут же заструилось вокруг головы стоящего на пороге Изынты на вроде нимба.

- Выходь! – Радостно скомандовал он.

Я тут же вскочил, одновременно сунув в карман руку. Полоскай укоризненно покачал головой.

- Выходь, не боись. Нашлись бобышки–от.

Я сидел у костровища и ел печеную картошку. После трапезы мне предстоял путь, вновь неведомо куда. Несмотря на то, что бобышки нашлись – мне был объявлен суровый приговор – отправляться на все четыре стороны. В гостеприимстве мне было отказано. Прямо как в том анекдоте – ложечки-то нашлись, но впечатление осталось.

Я поел, собрал свои нехитрые пожитки – куртку, нож, точильный брусок, сигареты, спички и несколько деревянных ложек, что наловчился на досуге строгать. Щетина угрюмо сунул мне в руки узелок с какой-то снедью и тихо сказал – ты уж это, прости если там чего, не обессудь, но это.. Народ, короче, против.

- Хорош, ладно? – попросил я его, - и ты не обессудь. И тоже, если чего, прости.

После я пожал руку Полоскаю, а всем остальным поклонился. – И вы меня простите, люди добрые. Спасибо за гостеприимство, а мне и впрямь пора. Зла на вас не держу, и вы, если чем обидел – не держите тоже. Удачи вам. Пока, мужики. И, ни секунды не медля, развернулся и пошел в деревню.

А солнце, восходя, уже подбривало макушки деревьев на горе за деревней, и там, за этим огненным срезом ждали меня неведомые тайные дали.

- Постой. Постой, Витя – раздалось у меня за спиной когда я уже прошел с полдеревни. Это был Полоскай.

- Уходишь?

- Ухожу.

- А куда?

- На кудыкину гору, - огрызнулся я, - куда глаза глядят.

- Не выйти тебе самому.

- Это почему же?

- Не выйти и все. Заплутаешь. Тут ведь окромя нашей деревни и нет ничего.

- Как нет, а Штырин?

- Штырин, ежели по полям, да по горам, - задумался Полоскай, - верст семьдесят будет. А ежели по дороге – так и за сто.

- А до дороги сколько?

- Верст тридцать с гаком. Да не дойдешь ты до дороги – заплутаешь.

- И чего предлагаешь?

- А чего тут предлагать, ясен день – оставаться тебе надо. Ждать машину. Толяна ждать.

Через пятнадцать минут Полоскай уже возился с замком на дверях школы.

- Я тут это, - сбивчиво молотил Полоскай, - ну как бы заместо сторожа здесь, в школе – от. Училка у нас городская... С института к нам сюда, с города... Она на каникулах там у себя. Ну а мне тут чё сторожить-то? И от кого. Одна названия – сторож. Я сюда и не заглядываю. Ну в лето раз может и бываю. Надо было бы по уму-то тебя сразу сюда заселить – да я вишь, запамятовал. Ну начисто из башки вылетело. Тут оно ведь как. С одной стороны жилье учительское и комнатушка для сторожа, а с другой школа. Здесь и поживешь покамест.

Полоскай закончил возню с проржавелым замком, посмотрел на него задумчиво и махнул рукой – а, потом смажу.

- Ты в общем, это в комнатенке тут в моей поживи пока, особо не волнуйся, все нормально. Тут это, дрова, все есть. Колодец во дворе, если что. Лектричество тут проверь. Оно от дизеля работает. Только это, дизеля мало осталось. Я его это... Вот. Книжки у учительницы тут – тебе интересно будет наверное, а я побёг.