Гипотеза о сотворении (сборник) - Рыбин Владимир

Удивительно, как охотно подгоняем мы наши убеждения под наши потребности. Мы куда быстрее верим тому, чему хотим верить, что нам больше нравится. Разговоры о чистом объективизме и абсолютной истине, по-моему, миф. Человек не волен отрешиться от человеческого, сверхчеловеков нет. И кто знает, может, от этой эмоциональности разума и зависит все наше величие?..

И вдруг я увидел себя внизу, возле магазина. На том самом месте, где стояла Ануш, топтался теперь какой-то тип, похожий на кого-то, очень хорошо мне знакомого. Я шагнул к нему, дернулся и едва не свалился со своей тахты. Книжка валялась на полу, а в комнате было совсем уж сумрачно. Вот ведь сам не заметил, как заснул и развел во сне философию. Никогда такого не замечал за собой. Но теперь это меня не удивило: после всего случившегося недалеко и до видений.

Однако мне очень даже нравилась мысль, что встреча с Ануш никакая не случайность. Я убеждал себя: случилось то, что должно было случиться. И из этого убеждения очень скоро вывел интересующее меня продолжение: судьбе не следует противиться и надо поскорее ехать в Ереван.

Я вскочил, прошелся по комнате, готовый мчаться туда хоть сейчас и остро жалея, что поддался уговорам и не поехал провожать. А с другой стороны, чего бы я помчался следом за Ануш? Посторонний ведь. Что бы она подумала? Что бы подумал ее брат?

Я снова лег и раскрыл книгу. И каждая строчка была для меня откровением, песнопением сладостным:

Милая, ты в благодатном садуТонкими пальцами гроздья срываешь,Взглядом случайным мне сердце пронзаешь…

О господи! Я кинулся к своим книжным полкам. Хотелось немедленно, сейчас же найти что-нибудь об Армении, о Ереване. И к моему удивлению, нашел. Не только обширные статьи в энциклопедии, но и разные краеведческие книжонки, которые неизвестно зачем покупал когда-то, но до сегодняшнего дня ни разу не брал в руки.

Армения! Крохотная, самая маленькая из наших национальных республик. И в то же время страна одной из самых древних культур. Не веками — тысячелетиями измеряется возраст уцелевших до наших дней исторических памятников. Армения, перед величием которой многие снимали шапки.

Я с удовольствием выписывал из книг свидетельства этого преклонения. Байрон говорил, что страна армян навсегда останется одной из наиболее насыщенных чудесами стран на земном шаре. Ему вторил Рокуэлл Кент: «Если бы меня спросили, где на нашей планете можно больше всего встретить чудес, я назвал бы Армению. Невольно удивляешься, как можно на таком небольшом участке земного шара встретить столько крупных шедевров». «Средневековая армянская лирика есть одна из замечательнейших побед человеческого духа, какие только знает летопись всего мира» — так заверял Валерий Брюсов. В V веке Мовсес Хоренаци уже пишет двухтомную «Историю Армении». Тогда же Месроп Маштоц создает армянскую письменность. А до этого народы, живущие на Армянском нагорье, знали клинописное письмо. А еще раньше — иероглифическое. Это добрых две тысячи лет до нашей эры. А еще и раньше писали какими-то пиктограммами. Прямо страх берет от такой бездны времен. И крупнейший-то металлургический центр древности найден в Армении. И сам Ереван чуть ли не старейший город мира: без шума, без бума отпраздновал, оказывается, 2750-летие. И еще и еще что-то самое-самое, о чем я забывал, но что все больше переполняло благоговением мое и без того привязанное к Армении сердце…

Недели две я не вылезал из библиотеки. Потом поостыл. Только что-то сладко ныло в душе моей каждый раз, как выглядывал из окна, или брал в руки подаренную книжку, или видел на улице девушку, чем-то похожую на Ануш. Прежде не верил в любовь с первого взгляда, а теперь радовался каждой возможности рассказать о случившемся со мной и даже не обижался, когда приятели посмеивались. Я словно бы ждал чего-то, все время ждал.

И дождался.

Вечер был в тот раз тихий и теплый, совсем летний. Весной, когда выпадают такие теплые вечера, что-то меняется в людях. Добреют они, что ли? А может, окончательно спадает наконец зимняя тоска по теплу? На улицах тогда полно людей, и никому не хочется домой. И мне тоже не хотелось идти домой, стоял возле магазина на том самом месте, где когда-то стояла Ануш, и вспоминал ее. Люди шли мимо, оглядывались на меня. Я не придавал этому значения, привык за последние две недели. Видно, появилось в моем лице что-то блаженное, привлекающее внимание.

И тут я заметил, что за мной пристально наблюдает какой-то тип кавказской наружности — смуглое сухощавое лицо, небольшие усики, напряженный взгляд быстрых черных глаз. Раз он прошел мимо, посмотрел искоса. В другой раз уставился с любопытством, как на музейную достопримечательность. А потом и вовсе остановился напротив. И было в его глазах что-то особенное — изумление, даже ужас, как тогда у Ануш.

— Чего надо? — спросил я беззлобно.

— Вы… Виктор? — неожиданно спросил он.

— Допустим.

— Вас нельзя не узнать.

— Это почему же?

— Поразительно. Ануш говорила, но я не верил…

Ануш! Это было для меня как пароль.

Через пять минут я уже представлял этого человека моей маме:

— Сорен Алазян, геофизик, кандидат наук, знает Ануш…

А еще через четверть часа мы изливали друг другу душу, как старые добрые друзья.

— Не понимают, — жаловался он на кого-то, — а многие не хотят понимать. Привыкли считать, что разделение труда, давшее такой сильный толчок общественному развитию, порождено рабством. И будто бы без рабства человек не мог додуматься до общественного единения. Откуда такое неверие в человека? Почему не допустить, что племена могли добровольно объединяться, а люди добровольно подчиняться старшим? «Рабство — неизбежный этап общественного развития!» — передразнил он кого-то. — А в Индии рабов вообще никогда не было, только домашние слуги. И многие народы миновали стадию так называемого классического рабства…

Я слушал, глупо улыбаясь, и ничего не понимал. Но не перебивал.

— Рабство привело не к разделению труда, а к его разобщению и развращению. Захваченные в рабство люди делали у купившего их рабовладельца чаще всего то же, что и на свободе, только из-под палки. Недаром во время войн сохраняли жизнь ремесленникам. Рабство создавало безумную концентрацию средств в одних руках. И эти средства обращались, как правило, на разрушение, а не на созидание, на содержание захватнического войска. Если что и сооружалось, то лишь помпезное, вроде пирамид — этих памятников человеческой глупости…

— Пирамиды величественны, — возразил я.