Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

И он засмеялся.

Ферох поневоле остался.

Через полчаса обед был кончен. Но пришлось сидеть еще. Через час, наконец, Ферох выбрался, условившись с Эфет, что она как можно скорее займется его делом, и получил обещание, что она завтра же выяснит все, что произошло с Мэин.

Он решил направиться к Ахмед-Али-хану на почтовую станцию.

Ему повезло: Ахмед-Али-хан был в учреждении.

Встрече с Ферохом Ахмед-Али-хан очень удивился. Он знал, впрочем, что Ферох должен был быть уже в Тегеране, но удивлялся, как Ферох мог оторваться от своей любимой. Поглядев на Фероха, он сообразил, что с ним стряслась беда, и принялся расспрашивать, в чем дело. Поблагодарив за участие, Ферох рассказал, как Ф... эс-сальтанэ узнал о бегстве дочери, как он отобрал ее и как увезли Джавада.

— Я не могу успокоиться: из-за меня будут мучить этого несчастного.

Ахмед-Али-хан сказал, что, по его мнению, с Джавадом могло произойти одно из двух: или Ф... эс-сальтанэ держит его дома, что мало вероятно, или передал его полиции, и тогда его, наверное, бросили в тюрьму.

При слове «тюрьма» Ферох вздрогнул; он сказал:

— Джавад, бедняга, предчувствовал.

— Во всяком случае, — сказал Ахмед-Али-хан, — мы можем сейчас справиться в полиции.

Подойдя к телефону и позвонив в назмие, он вызвал начальника канцелярии и попросил его оказать дружескую услугу: справиться в списках арестованных, не был ли вчера занесен туда некий Джавад.

— Если там, мы сейчас будем знать, и ты можешь подумать о его освобождении.

Через несколько минут зазвонил телефон. Ахмед-Али-хан поднял трубку. Затем, кинув в трубку: «Благодарю вас... мерси... вы очень любезны», он повернулся к Фероху.

— Бедняга Джавад там. В тюрьме номер один. Пока еще его не допрашивали.

Дико прозвучали в ушах Фероха эти слова: «в тюрьме номер один». Тюрьма номер один — для Джавада!

По сути дела ничего странного в том, что Джавада посадили в тюрьму, не было. В этой стране, в эту самую тюрьму номер один сажают даже участников освободительного движения и подвергают их тысячам всяких пыток и издевательств.

Ферох не мог ждать. Простившись с другом, он помчался домой: надо было все обдумать.

Глава двадцать восьмая

СГУСТОК ГНУСНОСТИ

Четыре часа думал Ферох — и ничего не придумал. Он уже отчаялся, что ему удастся законным путем доказать невиновность Джавада: именно закон в этой стране не имел никакого смысла.

В тот вечер ему так и не удалось придумать ничего подходящего. Утром, когда он сидел у себя во дворе и строил планы освобождения Джавада, вдруг отворилась калитка и во двор вошла незнакомая ему женщина в черной чадре.

— Меня послала к вам Эфет-ханум, чтобы доложить вам, что она справлялась о той особе. Особа эта у себя дома, но она нездорова.

Женщина эта медленно и долго произносила эти слова, видно было, что ей стоило большого труда их заучить.

У Фероха при этих словах чуть не разорвалось сердце. Мэин больна. Джавад в тюрьме! И все это — и болезнь Мэин и арест Джавада — из-за его фантазии.

Он тотчас же выбежал из дому и помчался в назмие.

Назмие — этот центр насилий и беззаконий, где попирается всякое право — находится в самом центре Тегерана, на западной стороне Мейдан.

Не раздумывая, пустят ли его в назмие, то есть на тюремный двор, Ферох миновал ряд улиц и Хиабан Лалезар и уже подходил к назмие в такой задумчивости, что, если бы даже на него кто-нибудь наскочил, он бы не заметил, — когда увидел двух ажанов, выводивших на площадь арестованного.

Он было порадовался за арестованного, думая, что его выпускают на свободу, но он ошибся. Ажаны пошли за арестантом и по тому, как они держали винтовки, видно было, что они ведут его куда-то, куда им приказано его доставить. Ферох присмотрелся внимательно и вдруг узнал Джавада. Несчастный арестованный был не кто иной, как Джавад. Да, его Джавад, милый, бедный Джавад! Ферох хотел уже крикнуть, но сообразил, что это привлечет внимание ажанов. Джавад тоже ничего не сказал.

Несчастного Джавада вели в суд на допрос. Его судили по жалобе господина Ф... эс-сальтанэ за нападение и грабеж.

Ферох не мог последовать за ним: в Персии, к сожалению, до сих пор не принято допускать посторонних в суд при разборе дел. Ферох вернулся домой.

Проходили дни. Он все еще не находил способа выручить Джавада. А Джавада водили три раза в неделю к следователю.

Наконец Ферох прочел в какой-то газете, что некто по имени Джавад, за похищение девушки, в сообществе с другим неизвестным человеком, приговаривается к шести месяцам заключения в темном карцере и к ста ударам плетьми. Телесное наказание будет производиться публично в течение трех дней.

Ферох дал себе слово, что, если он встретит когда-нибудь следователя или судью, вынесшего это решение, он немедленно его убьет.

В тот же день он принялся за розыски, и ему удалось установить, что допрос Джавада велся в шестом следственном присутствии. А затем он узнал, что следователь, ведший дело Джавада, был брат Али-Эшреф-хана.

«Эти два братца, говорил Ферох, точно хотят перещеголять один другого в насилиях и подлостях».

Из письма своего исфаганского друга Ферох знал, что Али-Эшреф-хан находится в Тегеране, но не мог им до сих пор заняться только потому, что был целиком поглощен вопросом об аресте Джавада. Фероху сообщили и о том, что Али-Эшреф-хан сделался «ширэем».

Он решил повидать Эфет и просить ее отказаться от своего права возмездия в отношении к Али-Эшреф-хану, если брат выяснит путем доследования невиновность Джавада и постановит его освободить. И он отправился в дом Р... эд-довлэ.

Эфет была согласна. Она была согласна на все, что только могло быть полезно Фероху.

Растроганный Ферох, приветствуя ее великодушие и сердечность, поцеловал ей руку.

Наступали сумерки — время, когда терьячники привыкли курить свою порцию терьяка. Ферох знал, что Али-Эшреф-хан каждый день в эту пору отправлялся в какой-нибудь ширэханэ. Забежав домой и переодевшись в тот самый потертый и полинявший сэрдари, в котором он ходил в квартал Чалэ-Мейдан, он отправился к дому Али-Эшреф-хана на Хиабане Джелаль-Абад и принялся расхаживать взад и вперед неподалеку от его ворот.

Через несколько минут вышел Али-Эшреф-хан, тоже переодетый. Ферох пошел за ним и, как мы знаем, очутился в домике в переулке Четырех рядов.

До этой минуты Ферох стоял. Теперь он уселся, скрестив ноги, на том же грязном килиме.

— Господин Али-Эшреф-хан, — сказал он, — вы обесчестили девушку, несчастную девушку, которую нельзя было упрекнуть ни в чем, кроме, разве, ее невежества, — а затем, достигнув через нее положения, которого другие образованные и знающие люди не могут добиться годами, вы с ужасающей подлостью выбросили ее из дому; мало того, вы обрекли ее на самую ужасную жизнь. Но теперь она стала сильней и намерена покарать вас, как вы того заслуживаете. И я должен вам сказать, что я обещал всеми силами помогать ей в этом.

Али-Эшреф-хан, внимательно вслушивавшийся в каждое слово Фероха, вдруг громко захохотал.

— Вы, сударь, должно быть, не отдаете себе отчета, в какой стране вы живете. Да разве здесь кто-нибудь беспокоится о бесчестии и подлости? Нашли, чем мне угрожать! Ха-ха! Во-первых, если я что-нибудь и сделал такое, то не я один, а и другие так делают. Такова среда! А во-вторых, по счастью, ни в ваших руках и ни в чьих-либо других нет никаких доказательств.

Теперь засмеялся Ферох.

— Что касается первого вашего аргумента, — сказал он, — то я готов допустить, что вы не совсем неправы насчет этой страны, где вместо ума и способностей требуется подлость, где торжествует глупость и воровство, где нужно быть сынком ашрафа или шарлатаном, чтобы иметь патент на звание раиса. Но ничего, может быть, когда-нибудь рука возмездия сметет и этих начальников, которые вынуждают подчиненных исполнять подобные просьбы. Но вот второй ваш аргумент определенно слаб. Вы изволите ошибаться. Имеется важное доказательство: документ, написанный вашей собственной рукой. Это то письмо, которое вы оставили для Эфет в доме старухи по имени Шах-Баджи.

Услышав, что это письмо цело, Али-Эшреф-хан проявил некоторое беспокойство. Но тотчас же оправился и спокойно сказал:

— Послушайте, разрешите посоветовать вам подумать немножко о том, что вы говорите, да посмотреть повнимательнее вокруг себя.

И, снова рассмеявшись, он добавил:

— Вы, право, так говорите, точно вы и в самом деле находитесь где-нибудь в Англии или во Франции! Вы, что же, воображаете, что этим письмом вы можете добиться моего осуждения? Ну, нет! Не то что это письмо, а и сто тысяч подобных писем тут не могли бы ничего сделать. Да еще со мной! Что вы выдумали! Да я, во-первых, пущу в ход моего славного братца, а, во-вторых, если это не поможет, найдутся силы и поважнее, которые я тоже приведу в движение.