Магистр - Анна Одина

Пруденс убрала со стола чайную посуду, оставив на нем лишь бокал с цветком. Теперь, когда священное время файв-о-клока прошло, можно было поговорить и о настоящем. И он спросил:

– Левое запястье, правый локоть, правая нога, чуть выше колена. Это давно?

– Ты ведь не удивишься, что правый локоть заболел в ночь, когда ты подрался с троицей старших ребят в саду. Я… как раз пыталась избавиться…

– Я помню, – Винсент, на некоторое время расслабившийся было под пение птиц и всякие глупости вроде китайских воспоминаний, мгновенно сбросил умиротворенность, будто упавшую ему на плечо с ветки змею, наконец-то поняв окончательно, насколько серьезна ситуация. – Но тогда… запястье должно было пострадать полтора года назад… Как и колено.

– Да.

Агнес потянулась и взяла Винсента за левую руку. Эта рука была холодна.

– Музыки больше нет, ведь так?

– Так. Но это не имеет значения. Почему ты должна отдуваться за мои дурацкие травмы? Нет никакой связи…

– Значит, есть связь. Сказать по правде, странно было бы, если б ее не было.

Туберкулез костей и суставов чаще поражает детей. На сей раз он поразил их заступницу Агнес, и не зря ему казалось, что красивые тени возле глаз и нежный румянец на белых щеках – не к добру. Никаких слепых пятен. Винсент перехватил руку Агнес, и она вздохнула с облегчением.

– Так легче… намного. Но ты ведь не будешь все время сидеть рядом и держать меня за руку, правда? Ты уже сделал это однажды и не дал мне истечь кровью.

– Перестань, Агнес, сколько можно вспоминать прошлые ужасы. Я не смогу все время сидеть рядом, ты права. Но я…

Он поднялся. Как мало времени, как мало знаний. Обратиться к мудрости Сунь Сымо? Болезнь, похоже, в продвинутой стадии, и разве сможет что-нибудь из того, что он знает и умеет сам, помочь ему вылечить ее?

– Агнес, не бойся, пожалуйста. Я знаю, что ты не боишься, но мы успеем. Я же… не дал тебе истечь кровью, и я не дам тебе погибнуть из-за того, что кто-то там устроил так, что мои царапины превращаются в твои болезни.

Агнес поднялась. Она опиралась о стол. Правая нога болела и болит. У Агнес болит правая нога. Винсент выругался в уме на двух языках по очереди – по-китайски и по-русски. По-русски получилось лучше, но легче не стало.

– Плохо, что ты потерял музыку. Я слышу ее, но она перестала мучить тебя. Открылось другое, – она посмотрела на его руки. – Теперь ты умеешь пользоваться своим даром по желанию. Раньше тебе было просто не до того, – Агнес рассмеялась, вспомнив дверь, вросшую корнями в пол. – Прежде все силы уходили на то, чтобы уравновешивать музыку, а теперь они идут в мир. Только мне нельзя пользоваться твоим даром, Винсент. Почему – не знаю.

Винсент погладил Агнес по голове. Это было странно, потому что оказалось естественной и единственной реакцией, от которой обоим стало легко.

– Все это время дело было не во мне, Агнес. Дело в тебе. Дай мне немножко времени, пожалуйста. Обещаю: я найду способ. В конце концов, у тебя сын.

Агнес подняла голову и посмотрела на него.

– Обещай, что не оставишь его. Что будешь ему старшим братом – таким, каким ты можешь быть. Готовым его защищать.

– Хорошо, Агнес, – поморщился Винсент, совершенно не готовый ни к прощаниям, ни к обещаниям. – Обещаю. Я буду с вами, пока не надоем своей защитой. Не обязательно постоянно находясь рядом, впрочем.

Агнес опять дотронулась до его левой руки.

– Когда вернешься, мы пообедаем втроем, – сказала она почти угрожающе.

– Договорились, – серьезно пообещал Винсент, – только, пожалуйста, никаких fish and chips[124], а то ты больше не увидишь меня в городе Уитби.

И это был серьезный уговор.

21. Деликатный Ратленд

Что же за услуги оказал юный Винсент Ратленд китайским властителям? Сделаем-ка небольшую временну́ю петлю и вернемся в конец девятнадцатого века в Китай, чтобы разобраться с этим вопросом.

Российский дипломат граф Александр Петрович Извольский в 1899 году служил в Токио, а его английский дипломатический коллега сэр Артур Николсон, первый барон Карнок, – министром-резидентом в Танжере. Однако барона многое связывало с Пекином: в поздних семидесятых он был там послом. Следует ли удивляться тому, что в 1899 году русский из Токио, от которого рукой подать до Пекина, и англичанин из Танжера столкнулись в Запретном городе, в сердце столицы Цинской империи?

Извольский всегда смотрел на Запад. Россия должна на десяток лет заработать мирную передышку, интересы ее лежат в Европе. «Равноудаленность»! Ни к кому не присоединяться накрепко, ни к прогерманскому, ни к проанглийскому блоку. А еще надо заключить с обоими блоками нейтральные соглашения: и вашим, и нашим. Что еще? Разрешить противоречия на Дальнем Востоке, с Японией, согласовать с Австро-Венгрией действия на Балканах. Но если основу европейского равновесия видели в союзе России с Францией, то поддержки Англии с помощью «равноудаленности» добиться было нельзя. Ключ к взаимопониманию между Петербургом и Токио хранился в Букингемском дворце. Оппоненты Извольского не желали разворота к Острову: Россия вступала в революционный кризис, и надо было сохранять привычные дружественные связи с Германией и Австро-Венгрией. Направившийся в Токио Извольский оказался в гуще борьбы за сферы влияния в Китае, и хоть он выступал адвокатом урегулирования русско-японских конфликтов через размен этих самых сфер, большого понимания его позиция не встретила: великодержавники жаждали демонстрировать силу, которой почти не оставалось.

Имея все это в виду, в апреле 1899-го граф Александр Петрович тайно явился из токийской резиденции в пекинский Запретный город. Для переговоров с ним из Танжера не менее тайно явился барон Николсон. Вдовствующая великая императрица Цы Си и ее еще более великий царедворец, старый тигр-милитарист и большой друг и России, и Англии Ли Хунчжан желали вести переговоры о судьбах Китая непременно на китайской почве.

Для придания встрече дипломатов в Пекине неформального характера в императорскую резиденцию пригласили хор воспитанников монахинь-пекинок из приюта Святого Валента. Тогда-то Винсент Ратленд и познакомился с Александром Извольским и Артуром Николсоном; с Ли Хунчжаном он уже был знаком. Когда во вступительной беседе с Адептом Винсент заявлял, что у него нет связей в высоких местах, он лгал: связи у него были, просто он не придавал им отдельного значения и особо ими не пользовался. А вот имевшие власть китайцы воспользовались им – как оружием.

Ли Хунчжан давно заметил черноволосого мальчика из Святого Валента, управлявшего хором и игравшего на органе или на рояле, имевшемся во дворце среди сокровищ императрицы, любившей западные диковинки. Юный музыкант привлек его внимание: на нем как будто было написано слово «независимость». «Если по-китайски, то с Севера на Юг, по позвоночнику, – подумал старый тигр, наблюдая за органистом и усмехаясь, – а если по-европейски, то с Запада на Восток, по плечам. Интересно, как он собирается нести этот крест?» Ли Хунчжан был мудрым и хитрым человеком (в той же степени, в какой голубой кит большой, а секвойя высокая): культура царедворства и связанных с ним интриг появилась в Китае за тысячу лет до того, как Ромул начал размышлять, где бы разместить Рим, и, в отличие от Рима, успешно развивалась еще три с половиной тысячи лет.

После концерта сановник отозвал Винсента в сторону и некоторое время молча на него смотрел. Потом он похвалил «его детей», назвал его самого «большим мастером» и преподнес юному органисту яшмовый перстень с печаткой. Мальчик вежливо принял подарок, поблагодарил и бережно опустил в карман (перстень был рассчитан на пальцы Ли Хунчжана).

– Могу я попросить тебя об услуге? – спросил старый царедворец, отрешившись от обычной китайской кэци[125] – церемоний и экивоков.

– Смотря о какой, – ответил маленький органист с неожиданной прямотой (ему не пришлось ни от чего отрешаться).

Ли Хунчжан сказал. На вечер и ночь Извольский и Николсон останутся в Пекине: Извольский в резиденции друга, священника православной Пекинской миссии, хранящего приезд дипломата в тайне, а Николсон во дворце, в специально отведенных апартаментах. Надо проникнуть и к одному, и к другому. Мальчик удивленно взглянул на сановника.

– Почему вы об этом просите? – спросил он. – Вы же видите меня во второй раз в жизни. Я не китаец. Проникнуть нетрудно, но…

– Мне некого отправить к ним, – объяснил Ли. – Все выпускники Шаолиня сейчас заняты, и они не знают иностранных языков. – Начало этой фразы было шуткой.

– Я тоже не знаю русского языка, – слабо сопротивлялся Винсент.

– Извольский – аристократ, – возразил сановник, – так что по-французски и по-английски он объясняется лучше, чем на родном языке. Кроме того, речь идет о китайском языке, ты его знаешь.