Светлый град на холме, или Кузнец - Татьяна Иванько

бледная с побелевшими губами, тёмными глазами, волосами, расплескавшимися по жесткой звериной шкуре…

Я пьян, как никогда ещё пьян не был. Вино давно улетучилось из меня. Какое вино может сравниться с тем, что опьянило меня сейчас…

Как я смог остановиться?

Это потрясение навсегда меняет меня сегодня. Как она сказала, только новая любовь исцелит меня. Но от любви ничто исцелить не может…

Это значит, я не любил Агнету? Я только хотел быть любимым и не быть одиноким…

Почему? Потому что увидел, как мой друг, Сигурд полюбил. И как он изменился из-за этого. Он теперь будто светился. Я раньше таким его никогда не видел, а я с ним рядом всю нашу жизнь. Каким он стал, когда женился, когда они вернулись с озера Луны…

И я захотел того же. Такого же воодушевления, такого же света в глазах… Агнета, как хорошо, что ты не поверила мне. Может, почувствовала сердцем, что любви нет во мне, только желание любить.

Что было бы с нами, если бы мы поженились? Я не обижал бы тебя, наверное, нет, но забыл бы я твою измену как обещал? Смог бы, правда, принять ребёнка, как хотел? Смог бы не сойти с ума от ревности? Не возненавидеть тебя и себя? Я видел таких супругов, что всю жизнь будто мстят друг другу за то, что оказались вместе…

Как хорошо, Агнета, что ты умнее и прозорливее меня. Наверное, если бы ты полюбила меня, то и я бы полюбил тебя… Но ты меня не любила. Ни одного мгновения, что была со мной. Зачем ты была со мной? Этого я никогда не узнаю и не пойму….

Теперь неважно. Я прозрел сегодня и повзрослел сразу, расставшись с хлипкой иллюзией, владевшей мной. Ведь я страдал в действительности не от потерянной любви, а от унижения. Меня ранила не Агнета, а Берси. Он рассчитал верно свой удар. Может и Агнету ко мне подослал сам? С него станется, на любую подлость способен. Но зато, и я рассмеялся в голос, Берси никогда не будет знать теперь, своего ребёнка он растит или моего… Нет, правда, это забавно. Он не рассчитывал, я думаю, что получится ребёнок, женитьба. Но игра вышла серьёзнее, чем предполагалось. Так всегда бывает с легковесными людьми. Жениться, думаю, ему пришлось под прямым давлением Сигню или даже Сигурда. Так тебе и надо, Берси, не будешь козней строить товарищам детства.

И какое счастье, что пришла ко мне Сигню… Будто сошло благословение Богов на меня… Иначе, я не прозрел бы никогда, так бы и жалел себя.

Когда я вышла в коридор из покоев Гуннара, меня трясло крупной дрожью. Не от возбуждения. От ужаса, что едва не случилось. По моей вине. Какое непоправимое горе едва не произошло!..

Какого чёрта я самоуверенно пришла в спальню к мужчине, прикасалась к нему…

Дроттнинг, тоже мне, курица мокрая… Мать всем алаям… Дура какая… Ах, дура!

Ах, как я наказана за глупую самоуверенность. Наверное, будь я опытнее, я бы нашла другой момент и способ проявить своё участие и дружбу алаю, а не вваливалась к нему в спальню ночью, да ещё когда он во хмелю. Впредь, буду умнее, и не буду забывать, что я лишь женщина. Всего лишь… Глупая, глупая, молодая и неопытная ни в чём…

Я заплакала, от отвращения к себе, к чужим прикосновениям, что ещё горели на мне. Я плакала, зажимая рот рукой и не в силах тронуться с места. Схватилась за стену рукой, чтобы не сползти на пол.

— Сигню?.. Сигню?! — кто-то касается моего плеча. Превозмогая душившие меня рыдания, я не могу сразу узнать голос, так я ослепла и оглохла сейчас от того, что натворила. — Сигню, почему ты здесь? Ты плачешь? Что случилось?!

Это Боян, какое счастье, что именно он! Он обнял меня и я, перестав сдерживаться, зарыдала, утыкаясь лицом в его тёплое плечо.

— Идём, — сказал он.

Его горница здесь совсем рядом.

Я здесь бывала часто. И хорошо знаю, как тут всё устроено. Кровать, сундук, лавки, стол и ещё один у окна, он здесь любит сидеть, сочиняя свои стихи и песни. Я знаю, что он любит большую берёзу под окном. И, чтобы в комнате стояли цветы. И сейчас букет одуванчиков, закрывших на ночь свои жёлтые рожицы, сладко пахнет на столе.

Боян усадил меня на лавку, накрытую домотканым ковром, он за роскошью никогда не гнался, но в его горнице неизменно уютно. Мне всегда было хорошо здесь и вообще рядом с ним. Боян очень «мой» человек, больше даже, чем Хубава или тем более Ганна.

Наливает мне воды в глиняную кружку. Мои зубы стучат о её край. Со всё возрастающим беспокойством он смотрит на меня:

— Может, вина выпьешь или мёду? Я принесу… Да что с тобой?!

Я Сигню знаю всю её жизнь. Мне было девять или восемь лет, когда она родилась, и я любил её уже за то, что она была дочерью Лады, которую я, сирота, боготворил за доброту, что она проявляла ко мне.

Все думали, я по-детски влюблён в Ладу, даже, по-моему, она сама так считала. Но это было не так. Я ни к кому не испытывал чувств, похожих на вожделение или страсть. Моя любовь к Ладе была скорее сыновней. Но я никого не переубеждал, и так все привыкли посмеиваться надо мной. Но меня это не оскорбляло. Да, мое сердце волновалось только от музыки. Я не видел ничего дурного или постыдного в этом. Не все устроены одинаково.

Вот и Сигню всегда была особенной. Теперь все давно привыкли, а когда она была малышкой, удивлялись, какой серьёзной она была, как много училась, каждый день с утра до вечера.

Но от этого она не иссохла душой, напротив, я, как никто другой, знаю, как она может, лёжа на спине подолгу смотреть в небо, разглядывая облака.

Рассматривать цветы или ползущую по травинке божью коровку или смотреть на бабочку, тихо поднимающую и опускающую крылья.

И на воду может смотреть часами, я бывал с ней на берегу моря и видел, как она смотрит на набегающие, на берег волны. А когда мы плавали по спокойным водам фьорда, она любит вглядываться в глубину, заворожённая загадочной, прозрачной зеленью.

В ней, прирождённой княгине, живёт поэт, и это я знаю. Я люблю наблюдать за ней, испытывая от этого удовольствие. И если кто-нибудь знал, какая Сигню на самом деле, то это был я. И не