Самоцветные горы - Мария Семенова

У кунса Вингорриха было лицо человека, уже привыкшего к мысли об исполнении некоей приятной мечты, – и нате вам пожалуйста, в последний миг является кто-то со стороны и своей злой волей всё рушит.

– Позвать сюда Имрилла! – рявкнул он, обращаясь к сыновьям. Именно к сыновьям, хотя кругом полно было воинов и прислуги, готовой бежать по его первому слову, ибо на кого же в злосчастии опереться родителю, как не на взрослых детей?.. Сыновья исчезли в лесу, а кунс вновь повернулся к неподвижно стоявшему Винитару, чтобы спросить с горечью: – Ты понимаешь хоть, на кого возводишь поклёп?..

– Понимаю и сожалею, родич, – отвечал Винитар. – Но зло уже совершилось, и его не отменишь. Можно лишь остановить его, чтобы не множилось оно на этой земле.

Вингоррих пристукнул кулаком по корабельной скамье, на которой сидел:

– Да кто он, ваш изветник?<Изветник – тот, кто обвиняет, жалуется, доносит, и в особенности – несправедливо. > Тот, кто якобы всё видел и слышал, но из-за лени и трусости не вмешался и ничего не сделал?..

Винитар оглянулся, и жители Другого Берега расступились, пропустив вперёд девушку в наряде невесты. Как полагалось на Островах, её голову покрывал волосник, связанный бережно хранимым прабабкиным костяным крючком из шерсти белой овцы, но, в отличие от полного убора мужатой, лишь обрамлял лицо, не пряча волос. Да и волосы не были связаны тугим сложным узлом, оберегающим счастье замужества, а свободно падали светлыми волнами чуть ли не до колен. На самом деле бедный Атарох в свои пятнадцать зим если и задумывался о женитьбе, то разве что очень издалека. Однако теперь это не имело никакого значения. По вере сегванов, если мужчина покидал земной мир неженатым, подобная неполнота земных дел не давала ему достигнуть Небес, обрекая на бесприютные скитания в сумеречных краях. Поэтому, если умирал парень, ещё не познавший жены, его погребение становилось одновременно и свадьбой. Ему избирали невесту, которая после называлась его вдовой; когда впоследствии она выходила замуж, её первый сын считался ребёнком умершего. Где-то в иных краях, особенно в старину, считалось праведным делом, когда избранная посмертной женой шла за мужем в могилу, но закон Островов был мудрей. Жители суровых побережий, чьих мужчин часто забирал к себе океан, почитали наихудшим несчастьем гибель наследников и прекращение рода.

Та, что у погребального костра Атароха стала ему невестой перед людьми и Богами, минувшей зимой плясала с ним на празднике Нового Солнца. И, может быть, успела разок почувствовать у себя на щеке его робкие губы. Теперь она стояла рядом с Винитаром, бледная от волнения, решимости и страха, и держала на руках щенка. Лайчонка Звонко, сына суки Забавы.

Кулак кунса Вингорриха вновь тяжело опустился на твёрдое дерево корабельной скамьи:

– И это весь ваш свидетель? Блохастая собачонка?..

Из леса появились его сыновья и с ними Имрилл. Нарлак шёл с понятной неохотой телохранителя, вынужденного оставить вверенного его попечению человека.

Винитар покачал головой и сказал дяде:

– Не следовало бы тебе срамословить того, в ком кровь поколений стражей Понора. Если бы не такие, как он, Малые Острова назывались бы теперь по-другому. Его предок когда-то залаял на берегу и позвал людей на подмогу тебе, кунс.

Вингоррих зло прищурился:

– Стало быть, ум ваших лаек простирается так далеко, чтобы понимать все речи людей? Да ещё и внятно рассказывать о том, что выпало повидать?

Винитар и на это готов был ответить. Он сказал:

– Говорящих собак я пока не видал, но людям кажется, будто собака запоминает и то, что поняла, и то, чего понять не сумела. И ещё есть знающие, кто, однажды поглядев человеку в глаза, сразу может многое рассказать о его прошлом. У нас же нашёлся тот, кто посмотрел в глаза щенку и обозрел его память. – Помолчал и добавил: – Храмн, наш Небесный Отец, всегда видит неправду. И всегда посылает свидетеля, чтобы дать нам возможность совершить справедливость… А уж как мы поступим с этим свидетелем и сумеем ли услышать его, зависит от нас.

Имрилл между тем оглядывал собравшихся. На лице у него было недовольное недоумение. Его хмурый взгляд задержался на чёрно-белом щенке. Звонко сразу ощетинился, обнажая молочные зубы во взрослом оскале, никак для детский мордочки не предназначенном.

– Покажи левую руку! – мрачно потребовал кунс Вингоррих.

Имрилл был уже не особенно молод. Оно и понятно: если к знатной красавице, невесте умудрённого годами вельможи, приставить охранником видного собою юнца, люди непременно начнут болтать всякое лишнее. В волосах и кудрявой бороде могучего нарлака, примерно ровесника кунса, застряло уже порядочно снега, но телесная осень ни в коей мере ещё не коснулась его. Наоборот – самая мужская пора. Быть может, немного убавилось молодого проворства, но с мальчишеской прытью повыветрилась и глупость, зато силы и опыта – хоть отбавляй. В таком возрасте мужчины женят выросших сыновей и с нетерпением ждут внуков. Но их самих ещё вполне считают за женихов, и некоторые девушки даже находят, что такой муж много лучше неоперившегося, ненагулявшегося юнца. Ростом Имрилл был не великан, но выглядел кряжистым, словно дубовое корневище, волосатые запястья такие, что пальцами одной руки не вдруг и обхватишь. Атавид смотрел на него, мучительно кусая губы, и всё представлял, как эта ручища наотмашь ударила его сына, сбив с ног. Быть может, Имрилл и не хотел убивать. Даже скорее всего, что не хотел. Просто отмахнулся, точно от назойливого комара. Прихлопнул, как муху. И вспоминал потом не чаще, чем о какой-нибудь мухе. Пока не призвали на суд.

Да и теперь он, кажется, не особенно волновался.

Спокойно поднял рукав, и обнажилась повязка. Жители Другого Берега глухо загудели, видя зримое доказательство своих обвинений.

– Покажи рану, – последовало новое требование кунса.

Имрилл пожал плечами и размотал полоску полотна. Все напряжённо смотрели. На руке чуть пониже локтя чернело несколько засохших полос. Они ничем не напоминали собачий укус.

– Где руку попортил? – отрывисто спросил Вингоррих.

Имрилл снова пожал плечами:

– На лодке возился… гвозди торчали.

По мнению Винитара, человек, наделённый отменным самообладанием, – а кому обладать собой, если не телохранителю? – вполне был способен иссечь себе тело острым концом ножа, превращая следы лаячьей пасти в самые обычные борозды глубоких царапин. Таких, какие действительно могут оставить острые гвозди, на которые, не знавши, налетела рука.

– Да что ж за лодка у него? – выкрикнул кто-то, стоявший за спиной Атавида. – Где гвозди-то разыскал?