Империя под ударом. Взорванный век - Игорь Шприц

Теперь Топаз и Викентьев вновь стали друзьями, на сей раз по несчастью. Время потянулось медленно и стало вмещать в себя много событий и мыслей. Топаз, смещаясь в сторону и давая Викентьеву возможность стрелять по входящим, достал браунинг и уже в полуобороте стал выглядывать себе цель. У Викентьева три патрона, у него семь, а с той стороны непонятно сколько народа, стрелять надо наверняка.

Первым выстрелил Викентьев, но неудачно: пуля прошла мимо Батько и мимо городовых. Мешала пачка денег во второй руке, отвлекала своей непредсказуемой судьбой.

Тогда Топаз сместился вправо и сознательно прострелил пах черному мужику, в котором он только сейчас признал Батько. Тот застыл в проеме живой пробкой–раскорякой, что мешало нападающим: городовые не могли стрелять из‑за его спины, а Батько от шока не мог никуда двинуться.

Топаз прикидывал возможность прямого прорыва — нереально, во дворе положат на раз. В таких помещениях обычно бывало два выхода, но он этого верняком не знал. С другой стороны была дверь в заднюю комнату, и Топаз стал смещаться к этой двери, следя за фигурой Батько, который в данную секунду защищал их своим телом.

Вдруг из окошка брызнуло стеклом и сразу ожгло левую ногу. Это Медянников из неудобного положения, стоя на карачках, прострелил Топазу мякоть бедра.

— Не стрелять! — закричал Топаз Викентьеву.

Но было поздно. Точный выстрел в грудь Батько резко изменил ситуацию в пользу нападавших. Как только Батько мертвым кулем соскользнул вниз, городовые открыли беспорядочную стрельбу на поражение.

Топаз боком, скачками передвигался к спасительной двери, огрызнувшись одним удачным выстрелом — прострелил городовому боевую руку. Наган выпал, а у второго, стрелявшего в белый свет как в копеечку, кончились патроны. Медянникову же стрелять мешали осколки стекла, полностью искажавшие картинку. Наступила томительная пауза.

— Сюда! — и Викентьев нырнул в дверь, ведущую в лабораторию.

Топаз двумя прыжками очутился вслед за ним в спасительном закутке. Там же, вжавшись в стену, стояла какая‑то дамочка. Что она тут делала, откуда взялась — он даже и не удивился. Времени не было, да и сильно жгло пятки…

Нина все рассчитала точно, и маменька никак не могла найти ее прощальные письма. К тому же маменька не знала, с каким именно Яковом собралась бежать ее блудная дочь. Якова в этом доме держали за Станислава Добржанского. Кстати, сегодняшней ночью пусть изволит объясниться по этому странному имени. И Нина предалась мечтам о надвигающейся, как гроза, ночи.

Между тем голоса пришедших как‑то изменили поведение ее возлюбленного. Вместо того чтобы прогнать случайных людей, мешающих их счастью, Яков повел себя более чем странно. Голос у него стал совсем другим, не мужественным, а каким‑то по бабьи высоким и визгливым, точно он говорил в свое оправдание.

Потом в соседней комнате стало тихо и раздались смешные звуки «Ути–ути–ути», которые Нина не раз слышала на даче. Кто‑то изо всей силы трижды ударил по жестяному тазу, подождал и ударил в четвертый раз. Нине стало не до смеха. Почему‑то захотелось домой, зарыться с головой в подушку и накрыться одеялом. Снаружи раздался треск — кто‑то снова ломился в дверь. И после этого начался кромешный ад, в котором Нина уже не пыталась разобраться, потому что ничего не понимала.

Вначале в стенке, отделяющей ее убежище от соседней комнаты, кто‑то быстро сделал несколько аккуратных дырочек, из которых торчали лучики пыльного света. Все это сопровождалось ужасными ритмичными ударами в таз, потом без остановки раздался звон стекла и кто‑то завизжал от боли.

На мгновение все стихло, и Нина уже решила потихоньку выбираться отсюда, как удары в таз возобновились и в комнату впрыгнул Яков с револьвером в одной руке и деньгами в другой. За ним так же быстро вскочил второй, совсем незнакомый человек, обернулся и несколько раз выстрелил в закрытую дверь, отчего пыльных лучиков в полутемной лаборатории стало в два раза больше.

Наступила тишина, и Нина поняла, что она кричит на одной пронзительной ноте. Второй человек жестко зыркнул желтыми глазами в ее сторону, руками что‑то механически делая с револьвером. То же делал и Яков, совсем не смотревший на нее. Деньги он держал в зубах, они ему мешали, а спрятать пачку в карман он не догадывался. Нина замолчала, чтобы не мешать им своим криком.

Перезарядив наган, Викентьев стал рвать на себя ковер, закрывавший запасной выход. Топаз, мгновенно оценивший действия Викентьева, схватил за руку упирающуюся Нину, оторвал ее от стенки и рывком поставил перед дверью, затем распахнул дверь и из‑за спины Нины выстрелил два раза. Но в первых дверях уже никого не было. Мертвый Батько лежал поперек ступенек, а два городовых прижались к ближней стенке и не были видны Топазу.

Он догадался об их местоположении, выстрелил сквозь переборку по два раза в обе стороны от Нины и попал: один городовой свалился с пулей в животе. Топаз прислушался: было тихо, лишь подстреленный внятно стонал «Мама…».

Викентьев распахнул заднюю дверь — оттуда пахнуло сырым холодом. Он вынул пачку изо рта, положил в карман. Топаз выжидаючи смотрел на открытую дверь. Тишина. Вроде никого. Викентьев метнулся было к саквояжам, но Топаз угрожающе замахнулся, и Викентьев забыл про саквояжи. Нина, ни жива ни мертва, застыла в проеме… И тут в пробитой двери мелькнуло родное лицо Павлуши. Нина протянула к нему руки: Господи, наконец‑то, избавь же меня…

Подбегая к выбитой наружной двери, Путиловский уже видел весь расклад: Медянников стоял на коленях у окошка, а на штурм пошли Батько и двое городовых. Держась чуть в стороне от проема, Путиловский по застывшему телу Батько понял, что тот подстрелен и не может двигаться. Берг грамотно держался с противоположной стороны.

Медянников выстрелил прямо через стекло и, сквернословя, локтем стал высаживать осколки, мешающие ему видеть и стрелять.

— Второй выход? — прокричал Путиловский Медянникову.

— Ждут–с! — проорал Медянников в ответ и дважды выстрелил внутрь полуподвала.

Батько перестал загораживать вход, кулем свалился на пол, и городовые по очереди пропали внутри. Медянников вскочил на ноги и проворно побежал крабом во двор, встречать долгожданных гостей.

А Путиловский занял его место у окошка. Несколько секунд царила пугающая тишина, потом он уловил истошный женский вопль. Видно было, как вторая дверь распахнулась и чья‑то рука вытолкала в проем женскую фигуру.

По бокам от этой фигуры застыли двое городовых. Вдруг один из них схватился за живот и упал. И тут же донеслись четыре глухих выстрела: стреляли сквозь тонкую стену наугад и в одного попали. Путиловский наклонился пониже, почти упал на колени — и увидел лицо женщины. Это была Нина!

Он мгновенно вскочил и одним прыжком влетел в лестничную нишу, внизу которой была проломленная дверь. Нина стояла в пяти метрах от Павла, протягивая к нему руки… Мгновением раньше за углом началась просто‑таки пулеметная стрельба.

Путиловский сделал два шага вперед, переступая через массивную фигуру лежащего Батько, и в эту секунду силуэт Нины озарился ярким свечением, вся стена на глазах стала покрываться трещинами и выпячиваться в сторону Путиловского. Нина, не переступая ногами, как будто плыла ему навстречу по воздуху, подхваченная все сильнее разгоравшимся позади нее сине–золотым сиянием. Звуков было не слышно… потолок стал приближаться, и все накрыла темнота…

Как только Топаз сунулся в открытую дверь, тут же из черноты двора началась регулярная стрельба. Стреляли с трех точек, причем очень плотно, с двух рук, на поражение. Первой же пулей Топазу раздробили позвоночник, и он рухнул на ступени, но не смирился, а, оскалив зубы и крича что‑то совсем невнятное, стал палить по огонькам выстрелов.

Викентьев вжался в угол и ждал прекращения огня — вдруг повезет и он прорвется? Шальные пули тукались в штукатурку, а одна, угодив в гранит фундамента, с визгом влетела внутрь лаборатории. Уже на излете она попала в десятилитровую бутыль с ацетоном, и та полыхнула сине–золотым шаром, заполнившим весь объем комнаты. Тут же стали рваться и другие бутыли, с керосином, толуолом и эфиром, по очереди расцвечивая двор–колодец разноцветными шарами взрывов.

Викентьева взрывом выдавило во двор. Обожженный, кашляющий и рыдающий от бессилия, он полз по снегу, пока не уперся в чьи‑то сапоги. Сзади нечеловеческим голосом вопил горящий заживо Топаз. Два коротких сильных удара взрывной волной загасили пожар, выхлестнув пламя во двор, — это сдетонировали бомбы–чайнички. Все было кончено.

ГЛАВА 10

ПОЛЬСКИЙ ПРЕЗЕНТ

ДОНЕСЕНИЕ. ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ ЗВОЛЯНСКОМУ С. Э.