Парижские соблазны - Барбара Картленд

– Но, тетя Лили… – начала было Гардения, но поняла, что герцогиня не слушает ее, а продолжает говорить с восторженными интонациями в голосе.

– Я была счастлива. Я не могу сказать тебе, как я была счастлива. Лишь тогда я поняла, что прежде не знала, что такое любовь. Я всегда презирала мужчин, которые восхищались мною и поднимали такой шум вокруг моей красоты. В глубине души я считала их всех ничтожествами, и лишь теперь я встретила настоящего мужчину – грубого и временами жестокого, но истинного мужчину.

Герцогиня закрыла глаза, как бы вновь переживая те счастливые мгновения.

– Он был вашим любовником, – прошептала Гардения, – но он же женат.

– Да, он женат, – резко сказала герцогиня, – но разве это имело значение? Я была нужна ему, а он был нужен мне. Когда-нибудь, Гардения, ты узнаешь, что значит не только быть любимой, но и дарить свою любовь, а для женщин это самое главное.

– Но если вы были так счастливы, – спросила Гардения, – то к чему были все эти вечеринки? Весь этот шум и толпы людей, постоянно толкавшихся в доме?

Герцогиня улыбнулась почти с материнской нежностью.

– Генрих любил эти вечеринки. Он полагал, что Париж – город веселья, что должно быть много шума, азартных игр, море шампанского и множество красивых женщин. Он мечтал об этом, и я дала ему то, что он хотел. Это было так просто. Всегда найдутся люди, желающие поучаствовать в вечеринке, независимо от того, кто ее устраивает, всегда найдутся мужчины, обожающие азартные игры, и молодежь, любящая пошуметь.

– Так вот почему вы устраивали эти вечера! – задумчиво проговорила Гардения. – Я не понимала, мне казалось, что это как-то не в вашем стиле.

– Я люблю играть, я всегда это любила, – ответила герцогиня. – Игра возбуждает меня. Если я начинаю играть, меня невозможно оторвать от карточного стола. И Генрих точно такой же!

– Возможно, ему это было удобно, – с горечью в голосе сказала Гардения, – это позволяло приглашать в ваш дом людей типа Пьера Гозлена.

Она тут же пожалела, что сказала это. Выражение лица герцогини изменилось, она внезапно осунулась.

– До Пьера Гозлена были и другие, – призналась она. – Я знала, что барон использует меня, но мне было все равно. Понимаешь, Гардения, мне было все равно. Я рада была дать ему то, что он хотел. Я не француженка, я англичанка, и это оправдывало меня в собственных глазах.

– Если немцы нападут на Францию, они нападут и на нас, – сказала Гардения. – У нас же есть соответствующие соглашения.

– Немцы ни на кого не собираются нападать, – убежденно ответила герцогиня. – Барон так сказал мне. Они хотят лишь мира. Кайзер заботится лишь о неприкосновенности своих границ, и ему нужен большой флот, способный сравниться с нашим. Почему Британия, которая является всего лишь небольшим островом, имеет больше кораблей, чем Германия, которая дважды превосходит ее по территории?

Гардения вздохнула. Ей было слишком очевидно, что ее тетушка лишь бездумно повторяет то, что внушил ей барон.

– Может ли Пьер Гозлен что-нибудь инкриминировать вам, тетя Лили? – спросила она. – Вот что главное. Мистер Каннингэм считает, что может. Но в конце концов, вы же всегда можете сказать, что не имели ни малейшего представления о том, чем занимался барон. Они же не сумеют доказать, что вы продавали секретную информацию немцам, как, очевидно, делал Пьер Гозлен.

– Нет, этого они не сумеют доказать, – согласилась герцогиня. – Я не брала денег за то, что делала, по крайней мере, в явном виде.

– Что вы имеете в виду? – спросила Гардения. – Вы брали что-то другое?

Герцогиня заколебалась.

– Шиншилловое манто! – воскликнула Гардения. – Вам его подарил барон?

– Нет, конечно, не барон, – поспешно ответила герцогиня. – У него нет таких денег.

– Значит, немецкое правительство, – сказала Гардения. – О, тетя Лили, как могли вы принять такой подарок?

– Генрих хотел, чтобы я его приняла, – ответила ее тетушка просто. – Он сказал, что будет выглядеть странным, если я откажусь, что это косвенно может даже бросить тень на него.

– Но, тетя Лили, вы же не могли не видеть, что они сделали вас частью своего замысла, частью своей шпионской сети! Вы должны были понимать, что, если это когда-нибудь раскроется, вас признают виновной в шпионаже и, как бы вы это ни отрицали, вам никто не поверит!

– Я не думала, что это когда-нибудь раскроется, – ответила герцогиня, – к тому же Генрих говорил, что все, чем мы занимаемся, совершенно невинно. Он рассказывал мне, что из-за того, что французы так недоброжелательно настроены по отношению к Германии, они даже отказываются обмениваться обычной дипломатической информацией, которая известна всем, кроме бедных немцев.

– И вы этому поверили? – спросила Гардения. – Должно быть, Пьер Гозлен поставлял ему гораздо более важную информацию.

– Боюсь, что так, – вздохнула герцогиня. – Я всегда не выносила этого человека, он был просто отвратителен.

Герцогиня содрогнулась.

– Просто отвратителен, – повторила она. – Но ради Генриха я готова была терпеть и не такое.

– Не хотите же вы сказать, – очень тихо спросила Гардения, – что Пьер Гозлен был влюблен в вас?

Герцогиня сделала резкое движение, ее бокал с бренди упал на пол и разбился вдребезги.

– Не будем об этом говорить, – сказала она. – Я ненавидела его, меня тошнило от одного его вида. Но Генрих просил меня быть с ним поласковей. Как я могла отказать?

В ее голосе послышались истерические нотки.

– Не станем об этом говорить, – попыталась успокоить ее Гардения.

Когда она наклонилась, чтобы подобрать осколки стекла, она почувствовала, как к ее горлу подступает тошнота. Затем она принесла своей тетушке стакан из маленькой умывальной, которая соединяла два купе.

Было уже раннее утро, но герцогиня все продолжала говорить. Она рассказала Гардении о русском Великом князе, который так в нее влюбился, что предлагал ей роскошный замок и бриллианты, каких не было ни у одной королевы в Европе, если только она согласится стать его любовницей. Она сказала, что он ей нравился и она знала, что жизнь с ним будет блистательной и беззаботной. Но из свойственной англичанам респектабельности она заставила герцога жениться на ней, потому что всегда считала – лучше иметь обручальное кольцо на руке, чем бриллиантовое колье на шее.

– Однако вы имели и бриллианты, – напомнила ей Гардения.

– Далеко не такие, какие я могла бы иметь, – ответила герцогиня. – Бог мой, мне так жаль, что пришлось оставить все мои изумруды и сапфиры!

– Это неважно, главное – остаться на свободе, – сказала Гардения.

Она и раньше понимала, как важно, чтобы ее тетушка немедленно покинула Францию, а теперь, услышав рассказ герцогини, она со всей ясностью осознала, что если бы тетю Лили не расстреляли, как предательницу, ее все равно упрятали бы в тюрьму, возможно, до конца ее дней.

Герцогиня же, казалось, вовсе не представляла, какая ей угрожает опасность. Она снова говорила о бароне с той ласкающей нежностью в голосе, которая всегда появлялась, как только она упоминала его имя.

– Я напишу Генриху, как только мы прибудем в Монте-Карло. Он сразу же примчится ко мне, и, возможно, мы уедем куда-нибудь отдохнуть, пока не решим, что нам делать дальше.

– Вы думаете, он сможет приехать? – спросила Гардения.

– Генрих может все, – с уверенностью сказала герцогиня. – Но он будет раздосадован, что пришлось покинуть Францию. Ему так нравилось в Париже, а кроме того, то, что Пьер Гозлен сломался и признался во всем, может повредить его карьере. Хотя мы даже не знаем, что именно наговорил этот мерзкий Гозлен. Возможно, он никого не упоминал, кроме меня.

– Барон уже уехал из Парижа, – напомнила ей Гардения.

– Да, я знаю. Я полагаю, его в любом случае сочли бы виновным.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказала Гардения, с трудом удерживаясь от желания сказать все, что она думает о поведении барона.

Уже рассветало, когда герцогиня наконец заснула. Она выпила всю бутылку бренди и теперь выглядела усталой и очень старой. Гардения погасила свет и отправилась к себе.

Она лежала на кровати, не будучи в состоянии заснуть, и молила бога, чтобы они скорее пересекли границу, с ужасом думая о том, что будет, если герцогиню арестуют и их вернут в Париж.

– Я не оставлю ее, что бы ни случилось. Я не могу бросить ее! – говорила она себе, зная, что мама одобрила бы ее решение. Кроме того, это было против всех ее жизненных принципов – бросить кого бы то ни было в тяжелую минуту.

Поезд мчался вперед. Когда взошло солнце, Гардения поняла, что они уже подъезжают к морю, поэтому она встала и оделась. Она заглянула в соседнее купе, но герцогиня все еще спала. Гардения знала, что самый опасный момент наступит, когда она приедут в Ниццу. Поезд, вероятно, простоит там не менее четверти часа, прежде чем отправится дальше по направлению к Монте-Карло.