Избранное - Ник Хоакин

— Вместе, Мачо! Вместе, как мы вместе здесь и сейчас, как мы вместе всегда!

И она впилась губами в его губы.

Неожиданно вагон тряхнуло, и их отбросило в разные стороны — в ночи прогремели выстрелы, в воздухе засвистели пули. Они испуганно уставились на темное окно, которое вдруг покрылось трещинками, похожими на нервы, и тут же осколки стекла посыпались вниз. Они нырнули на пол. Поезд набирал скорость, из коридора доносился шум голосов.

— Конни, тебя не задело?

— Кажется, нет.

— Оставайся здесь и не двигайся. Я пойду узнаю, в чем дело.

Она лежала в мехах на полу, и снизу до нее доносился запах сырой земли. Когда он ползком вернулся в купе — пули осыпали уже все длинное тело поезда.

— Конни…

— Мы в опасности?

— Поезд идет вдоль границы. По ту сторону война, ты же знаешь…

— Они хотят остановить поезд?

— Или пустить его под откос.

Они лежали, прижавшись лицом к полу, и слушали, как где-то сыпались стекла, как в коридоре визжала женщина. Поезд набирал скорость.

— Ты боишься, Конни?

— Нет. Мы же искали выход. А это единственный выход.

— Конни, я так хотел, чтобы мы с тобой уехали от всего…

— Я ведь сказала тебе: мы никуда не уедем от прошлого.

Повернувшись на бок, чтобы видеть ее лицо, он сказал:

— Неужели мы не можем пройти весь путь назад, к тому времени, когда ты была еще девочкой?

— Зачем?

— Мы бы раньше нашли друг друга.

— Но ведь я нашла тебя уже тогда, Мачо.

— И поэтому ты всегда так странно смотрела на меня?

— Но я же не понимала, в чем дело, Мачо. Поверь мне.

— Да, Конни.

— Я, помню, страшно разволновалась, когда ты впервые появился у нас. В доме творилось что-то неладное: папа, мама и даже я — все, казалось, ждали чего-то, а я, даже тогда, не смела спросить их, чего именно. Но я уже понимала, что в семье неблагополучно. Вначале я думала: это потому, что мои братья жили не с нами. Мне говорили, что у меня есть братья, но я никогда их не видела. И когда ты впервые пришел к нам, у меня было такое чувство, словно вернулись мои братья и теперь все пойдет хорошо. Поэтому я была очень счастлива, что узнала тебя, и считала, что мама счастлива по той же причине.

Он обнял ее и привлек к себе, она прижалась щекой к его шее и вспомнила все те ночи, когда они лежали так же рядом, стремясь друг к другу в темноте ночи, но темнота была бесконечной, и они так никогда в ней и не встретились.

— Теперь ты видишь, Мачо, что ты был для меня моим детством или тем, что я принимала за детство. И, лишь найдя эти письма, я поняла, что у меня вовсе не было детства и то, что я помнила как счастливую пору, было фальшью, такой же фальшью, как наша женитьба.

— Нет, Конни, нет!

— Теперь я просто не знаю, где правда. Я даже не знаю, правда ли то, что я сейчас говорю. Может быть, ты прав, и я всего лишь обманщица. Может быть, я и тогда знала все. Сейчас я не могу припомнить, было ли время, когда я не знала. Оглядываясь в прошлое, я вижу только ложь и ложь.

— Ты не знала тогда, Конни, ты не знала!

— Как я могу говорить об этом сейчас, если я лгу всем и даже самой себе?

— Тогда поверь мне: ты ничего не знала до тех пор, пока не нашла эти письма.

— Но теперь я понимаю, что я хотела найти их…

— Где они?

— Здесь, в сумочке.

— Дай их мне.

— Зачем?

— Я выброшу их.

— Теперь это ничего не изменит.

— Мы не можем быть вместе, пока между нами стоят эти письма.

— Теперь уже слишком поздно быть вместе.

— Отдай мне их, Конни, отдай!

Она потянулась к сумочке, но тут вагон так тряхнуло, что сумочку словно выдернуло у нее из рук, а ее самое подбросило и понесло вверх: крыша над головой и темнота вдруг исчезли, вспыхнул слепящий свет, загрохотал гром, и темная земля обрушилась на нее — она сыпалась на нее сверху, сыпалась ей на волосы, на лицо, на грудь, забивала рот и уши, и сквозь завесу земли она увидела прояснившимся взглядом, что муж смотрит на нее, ощутила все еще обнимавшие ее руки, а потом перестала вообще что-либо чувствовать и по выражению его лица поняла, что гибнут они оба и одновременно.

Коричневое небо потемнело, и по мере того, как дорога становилась круче и поднималась все выше, воздух, напоенный ароматом сосен, делался чище. Взглянув наверх, она снова увидела монастырь — ближе, чем раньше, но теперь не столь отчетливо; он медленно погружался во мрак, уже поглотивший город внизу, а «ягуар» несся быстрее и быстрее, бросая перед собой лучи света на дорожные знаки и рекламные щиты, на увитые зеленью стены, на кладбищенские ворота, за которыми из тьмы выплывали могильные камни, на ответвления дороги, прорезанные в теле скалы и ведшие к домам, полускрытым на вершине утеса.

Она вдруг почувствовала, что ей холодно, и задрожала; жемчужное ожерелье льдинками покалывало шею, ветер гнал пар ее дыхания обратно в лицо. Она сняла руку с руля, чтобы вытащить из сумочки носовой платок. Ее пальцы наткнулись на связку писем.

— Ты должен отвезти его назад, — услышала она голос матери.

Конни подошла к двери и притаилась за ней, вслушиваясь в каждое слово.

— Нет, Маноло, отвези его назад. Я не могу держать в доме это чудовище.

— Но надо же его куда-то пристроить.

— Почему бы не оставить его там, где он был?

— Я ведь уже сказал — армия занимает все наши административные здания.

— Ну и что? Ты мог бы запихнуть его куда-нибудь в угол, чтобы он никому не мешал.

— Нам приказали вывезти все наше имущество. А кроме того, мне жаль старикана. Нельзя же бросить историческую личность на произвол судьбы.

Конни отворила дверь и вошла в холл. Отец с матерью стояли у наружных дверей. На залитой солнцем веранде томились в ожидании два грузчика. Между ними на полу сидел Биликен — он, как всегда, счастливо улыбался, уши свешивались до плеч, круглый голый живот торчал вперед.

— А вот и Конни, — сказала мама. — Конни, хочешь, мы поставим его к тебе в комнату? Ты его очень любила, когда была маленькой.

Конни было уже одиннадцать лет, только что началась война.

— Его должны выкинуть, папа?

— Нет, детка. Его просто на время эвакуируют.

— Бедный Биликен!

— Мама не хочет держать его дома.

— Во всяком случае, не во время войны, — сказала мама. — У него такой вид, что добра от него не жди. Он принесет нам несчастье.

— Но почему? — удивился отец. — Он будет напоминать нам о счастливых временах, о молодости, о карнавалах.

— О балах, о конфетти, о праздничных шествиях, — улыбаясь, подхватила мама.

— Об ужинах в ресторане Рефихио, — добавил папа.

— И о завтраках в кафе Легаспи, — продолжала мама.

Они смотрели друг на друга и улыбались. Конни и Биликен тоже смотрели друг на друга через дверь и тоже улыбались — теперь они уже были примерно одного роста. Грузчики беспокойно переминались с ноги на ногу, ожидая приказаний. Позади них солнце заливало светом розы, асфальтированную дорожку и высокие железные ворота, у которых теперь стоял солдат в каске. За воротами клубилась пыль — мимо дома целый день катили коляски, телеги и грузовики, груженные мебелью: люди бежали из города.

— Ну, а тебе, Конни? — спросила мама. — О чем тебе напоминает Биликен?

— Бедный ребенок помнит только карнавалы в годы депрессии, — сказал папа.

— Однажды ты плакала из-за Биликена, помнишь?

— Помню, мама.

— Ты еще хотела взять его домой, помнишь?

— Да, мама.

— И вот он наконец здесь, в полном твоем распоряжении. Я велю отнести его в твою комнату. Хочешь, мы положим его к тебе в постель?

— Конча…

— Я же шучу, Маноло.

— Мне не нравится, как ты говоришь с ребенком.

— Она уже не ребенок, верно, Конни?

— Да, мама.

— И я не позволю ставить его в детскую.

— В таком случае, дорогой Маноло, поставь его, куда хочешь. Это твой дом.

— Скажи, почему ты его так ненавидишь?

— Ты про Биликена или про дом?

— Да наверное, и про то и про другое.

— Пожалуйста, не впадай в истерику. Сейчас и так полно истеричных людей. И вообще я не понимаю, из-за чего мы спорим. Я ведь уже сказала тебе, можешь поставить этого монстра, где хочешь.

— Я прикажу грузчикам бросить его в ближайшую мусорную кучу.

— Совсем как подкидыша! Бедный Биликен!

— Конча…

— Послушай, у меня от всего этого начинает болеть голова. Я не желаю, чтобы это чудовище стояло в доме и весь день скалило на меня зубы — у меня начнутся истерики. Но ведь за домом есть сад, и там в стене полно ниш. Почему бы не сунуть твоего Биликена в одну из них?

Наступило молчание. Отец смотрел на мать, а она с улыбкой подошла к Биликену и постучала по его голове. Грузчики уставились себе под ноги и, казалось, обливались потом от смущения и стыда.