Избранное - Ник Хоакин

— Да, я боялась, и это было глупо. Люди всегда боятся быть не такими, как все. — Но чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравится быть непохожей на них. О, конечно, меня пытаются убедить, что быть не такой, как все, — преступление. Вот я и пыталась убедить себя, что быть такой, какая я есть, — преступление; преступно иметь не один пупок, как все. И я решила, что должна ненавидеть себя, должна попытаться стать как все. Поэтому я и думала, что несчастна, поэтому я и пришла к вам, Пепе. Но вы мне не поверили. Нет, я знаю, что в самом начале вы поверили, но потом вы стали таким же, как все, как падре Тони; вы начали бояться меня или смеяться надо мной, думали, что я сумасшедшая. Никто мне не верил. Моя попытка быть как все не удалась — зачем же мне снова повторять эту попытку? И я решила отказаться, то есть, я хочу сказать, я уже отказалась от мысли переделать себя. Вот я и пришла сказать вам, Пепе, и вам, падре Тони, чтобы вы перестали беспокоиться обо мне. Да, мне казалось, что я испытывала отвращение, ужас и отчаяние, но, как я теперь поняла, эти чувства навязывали мне другие люди, потому что я не такая, как они. Но как только начинаешь думать о себе, и только о себе, без всякой связи с кем-либо или с чем-либо, сразу понимаешь, что глупо беспокоиться из-за того, что ты не такая, как все. Ты просто то, что ты есть. И на душе становится так легко, будто у тебя в жизни никогда больше не случится никаких неприятностей.

— Но вам это не удастся! — воскликнул падре Тони.

— Не удастся, падре? Но мне это уже удалось. Я целый день носилась по городу и все продумала. Вы помогли мне, падре, помогли тем, что сбежали от меня. И я сказала себе: если хорошие люди бегут от тебя так же, как и плохие, если на хороших людей ты производишь то же впечатление, что и на плохих, значит, ты действительно совершенно не такая, как все. И, носясь на машине по городу, я начала чувствовать себя все более и более одинокой, и вдруг я остановилась, вышла из машины, закрыла за собой дверцу — и все стало на свои места. Я снова обрела покой и умиротворение, — умиротворение, которое я чувствовала тогда в саду, умиротворение, которое мне давал Биликен.

Братья Монсоны недоуменно переглянулись.

— Биликен? — спросил Пепе. — Кто такой Биликен?

— Он… он мой старый друг.

— Это тот самый идол, которого вы держите в китайском храме там, на Филиппинах?

— Когда мне тяжело, я иду к нему. Для меня он источник умиротворения.

Падре Тони опустился на диван рядом с ней.

— Но это не то умиротворение, Конни!

— Мне безразлично, какое оно, но, пожалуйста, не лишайте меня его, падре.

— Но я должен! Должен!

— О, вы думаете, это тоже преступление?

— Худшее из всех возможных.

— Тони хочет сказать, — начал Пепе, тоже опускаясь на диван, — что неправильно, грешно бежать от жизни и очень, очень грешно отказываться от свободы. Послушайте, Конни, ведь вы прячетесь за этой выдумкой о двух пупках лишь для того, чтобы не встречаться с жизнью лицом к лицу, потому что вы обнаружили, что жизнь очень сложна; это для вас лишь предлог, позволяющий не делать того, что для вас трудно. К примеру, вы не желаете вернуться к мужу, потому что вы думаете, будто у вас два пупка…

— По этой же причине у меня никогда не будет любовника.

— Но как раз об этом я и говорю, Конни, — вы боитесь сделать выбор, ведь, чтобы его сделать, надо быть свободной.

— Выбор между чем и чем? Быть как все? Этого вы от меня хотите? Но я уже от этого спаслась: Биликен спас меня. Я уже никогда не смогу быть как они. Я даже не осмелюсь осуждать их, потому что знаю: какими бы чудовищами они ни были, в их глазах я еще большее чудовище. Так почему бы не оставить все как есть? Я никому не причиняю вреда, никому. Я просто знаю, какая я, и это удерживает меня от грехов, которые я, возможно, хотела бы совершить.

Отодвинувшись от нее, падре Тони сказал:

— Сумасшедшие тоже не грешат.

— Тогда я хочу пользоваться всеми привилегиями сумасшедших, хоть и не отношусь к их числу.

— Рано или поздно вы зайдете так далеко, Конни, что действительно окажетесь в их числе.

— Неужели вы не понимаете, падре? Я хочу быть хорошей, я стараюсь остаться хорошей. Разве от этого сходят с ума? Разве это так тяжело?

— Это действительно очень нелегко. Но вы, Конни, выбрали наилегчайший путь. Вы не боролись — вы просто сдались. Когда вы пошли к этому вашему Биликену, когда вы убедили себя, что у вас два пупка, вы отстранились не от зла, а лишь от борьбы со злом. Люди не могут быть хорошими, пока они не осознали, что в их воле быть плохими, если они этого захотят.

Она сжала переплетенные пальцы и, склонив голову, сказала:

— Умоляю вас, падре, не лишайте меня обретенного покоя.

— Живой человек не должен довольствоваться подобным покоем, — сказал Пепе, наклоняясь к ней. — И вы, Конни, сами знаете, что это вовсе не настоящее умиротворение. Это как опиум: часа два вы чувствуете, что все превосходно, но затем наступает пробуждение, и вы снова несетесь вверх по утесу на вашем «ягуаре».

— Мир иллюзий не может дать подлинного умиротворения, — сказал падре Тони, — потому что иллюзии длятся недолго.

— И единственный способ продлить их — это сойти с ума, — добавил Пепе.

— Вы должны выбраться из мира иллюзий, — сказал падре Тони, — иначе будет поздно.

— Вы должны вернуться, Конни, — подхватил Пепе, — снова вернуться в реальную жизнь.

— Откажитесь от этого ложного умиротворения, — сказал падре Тони, — и обретите смелость страдать.

— Прекратите, прекратите, прекратите! — вдруг закричала она, выпрямившись и прижав кулаки к щекам. — Боже, что я такого сделала? Я уже сказала вам, Пепе, и вам, падре: единственное, чего я хотела, — быть хорошей.

— Нет, Конни, — возразил падре Тони, — единственное, чего вы хотели, — это чувствовать себя в безопасности.

— А вы бы предпочли, чтобы я чувствовала себя… в опасности?

— Я бы предпочел, чтобы вы были свободны.

— Предположим, вы правы, предположим, я смогу освободиться, но откуда вы знаете, что это будет правильным шагом?

— Мы этого не знаем, — сказал Пепе.

— А разве это не риск?

— Огромный риск, — сказал падре Тони.

— Значит, лучше быть свободной, но порочной, чем несвободной, но праведной?

У падре Тони перехватило дыхание.

— Да! — отчаянно выкрикнул он.

Ее глаза сузились:

— Но вы же не знаете, на что я способна. Вы не знаете, какой выбор я могу сделать.

— И все же вам придется сделать выбор, — сказал падре Тони, — и вы должны чувствовать ответственность за свои поступки.

— Это единственный выход, — сказал Пепе. — Вы должны увидеть мир таким, каков он есть.

— Взглянуть на него широко открытыми глазами? — Она смотрела прямо перед собой.

— Широко открытыми глазами, — подтвердил Пепе.

— А чтобы открыть их, — сказал падре Тони, — вы должны выбросить из головы весь этот вздор. Вы совершенно нормальная женщина, Конни. И у вас не два пупка.

— Но как я это узнаю? — воскликнула она, вскакивая с дивана. — Кто мне скажет правду? Себе я уже не верю — слишком часто и слишком долго я обманывала себя. И нет никого, на чье слово я могла бы…

Она замолчала, медленно повернулась кругом и со странным восторгом впилась взглядом в братьев, все еще сидевших на диване.

— Нет, есть! — неожиданно спокойно сказала она, после долгой паузы, во время которой братья поглядывали на нее с беспокойством. — Нет, есть! — прошептала она и, дрожа, наклонилась к ним. — Пепе, падре Тони, вы ведь единственные, кому я доверяю, единственные, кому я могу верить. Если бы вы сами посмотрели и сказали все как есть, я бы поверила вам на слово.

Братья ошеломленно переглянулись, потом опять уставились на дрожащую девушку.

— Посмотрели? Мы? — одновременно пробормотали они.

— Да, и, конечно, без одежды.

Падре Тони вскочил на ноги:

— Но это же нелепо!

— Нелепо? — Лицо ее потемнело. — Уверяю вас, падре, для меня это вовсе не нелепо. Вы представить себе не можете, как я боюсь. Я чувствую себя так, будто должна лечь на операционный стол. Если вы правы, я лишусь последней защиты, мне придется узнать, какова я на самом деле и чего хочу. Но я бы предпочла не знать этого, падре! Я боюсь, боюсь! Хотя, наверное, вы правы, наверное, все же лучше знать правду.

Он взял ее руки в свои.

— Да, Конни, — сказал он. — Лучше знать правду, и я рад, что вы наконец решились.

Она приблизила к нему восхищенное лицо:

— Вы сделаете это?

Помедлив секунду, он ответил:

— Нет. Но Пепе сделает.

— Что? — вскрикнул Пепе, вскакивая с дивана.

— Меня уже ждут в монастыре, — сказал падре Тони, — и мне нужно торопиться.

— Погоди минутку! — растерянно попросил Пепе.