Иван, Кощеев сын - Константин Арбенин

В общем, списали с усопшего имущество и особые приметы (того и другого мало у Горшени оказалось), дознались, что с мужика больше ни взять, ни снять нечего, да и более церемониться с коченелым арестантом не стали — дали отмашку на вынос вперёд пятками. К полудню управилась канцелярия: дело — направо, тело — налево; вот и вся земная недолга.

Явились за Горшеней двое служек, ухватились за постромки и понесли гроб в местную тюремную часовенку. Однако в дверях вышла у них заминка. Стали они с гробом тискаться, о косяки его тереть, необтёсанной сосной за поручни зацепляться. Что за странное дело! Вроде и выпили-то служивые сегодня обычную дозу — утреннюю, празднично-спозараночную, — а в самую простую дверь войти не могут и узкой своей ношей в широкий проём никак не попадут! И гроб-то ведь — одно название что гроб, гробок-с-коробок, не более, таких, по глазным прикидкам, и целых два в дверь войти может за раз! А он и один не впяливается! Служки и так его возьмут, и сяк, и местами поменяются, и передышку устроят, — а гроб ни в какую не хочет в двери пролезать, встаёт врастопырь, цепляется невесть за что, упрямится, как живая сила! Маялись-маялись несчастные, все наличники ободрали, все пальцы себе попридавливали — ан нет, не проходит реквизит! В конце концов утомились так, что выронили непосильную ношу из рук. С грохотом скатился гроб по ступеням крылечка, брякнулся оземь и распался на отдельные доски. А покойник лежит в нём румян, улыбчив и выглядит лучше многих ныне здравствующих.

А вот отцу Панкрацию не до улыбок стало, не до румянца. Цвет лица его и в повседневной жизни бледностью отличался — там, где обычный смертный белел, он и вовсе начинал просвечивать, ибо далее бледнеть некуда было. А в моменты опасности его хмурая физиономия такой приобретала желейный оттенок, что сквозь обесцветившуюся кожу становились видны даже всяческие внутренние процессы, не особо-то глазу приятные. И чем больше неприятностей выпадало на его лицо, тем прозрачнее и невидимее оно делалось. С лица началась та хворь, а потом и на всё тело перекинулась — совсем мало виден стал отец Панкраций, так иссушили его государственные заботы. Только ряса его и поддерживала, только она место за ним закрепляла да весу придавала плохо видимой фигуре. Ряса — она ведь вещь густая и плотная, её издалека видать.

А уж давешние непредвиденные события такой по выдающемуся инквизитору удар нанесли, что он прямо на ходу стал просвечивать и распадаться на фрагменты. И вот на дворе еще засветло, еще все службы отсыпаются после вчерашних впечатлений, а отец Панкраций уже вовсю бодрствует. Сидит в своей тайной служебной келье кабинетного типа (где всё у него тайное или в крайнем случае потайное) и пытается сосредоточиться на так называемом инквизиторском самотёке. Несколько доносов прочитал бездумно, без удовольствия, несколько ордеров подписал машинально, без пристрастия. И тут как раз послал инквизиторский бог к отцу Панкрацию тайного помощника Парфируса (а у инквизитора, надо сказать, явных-то помощников не было, все тайные), да не с пустыми руками, а с каким-то важным сюрпризом за спиной.

— С чем явился? — спрашивает выдающийся инквизитор.

Тот поставил на стол свёрток с секретной сургучовой пломбой и говорит:

— С прибором, ваше святейшество.

Отец Панкраций для начала только фыркнул: мол, давай, распаковывай свою пустяковину, посмотрим, что там за ерунду опять засекретили. А помощник пенсне поправил, перчатки прорезиненные надел, пломбу отгрыз, снял упаковочную холстину и сам засиял ярче того прибора.

— Парапетум фобеле, ваше святейшество, — объясняет. — Прибор под условным названием «Античудесин», изобретение арестованного праздноработника Золотушкина Глебанудуса. Согласно выпытанной инструкции, сей прибор во включённом состоянии устраняет вокруг себя все возможные чудеса и волшебные проявления, а в выключенном и вовсе не работает.

— Устраняет чудеса? — заинтересовался отец Панкраций. — Как так?

— Не могу знать как, ваше святейшество, — почесал помощник переносицу, — должно быть, на научной основе.

— Факты есть? — заволновался инквизитор. — Проверяли прибор?

— Так точно, ваше святейшество, проверяли по полной программе. Цельную неделю возле него дежурили, полковников в караул ставили — и никаких чудес поблизости! Ни одного мало-мальского чуда не зафиксировано!

Отец Панкраций присмотрелся к прибору, со всех сторон обошёл. Прибор — так себе, плёвый вроде бы: планка деревянная, на планке две пружины, шесть каких-то винтов, рубильник и одна лампочка на 60 ватт. Отчего работает — непонятно, шнуров нет, батареек не видно. Инквизитор помощнику знак подал, тот рубильником щёлкнул — лампочка загорелась, да ещё затикало что-то из прибора: тик-так, тик-так. Стало быть, работает.

— И какую территорию берёт? — спрашивает инквизитор.

— Полкилометра в радиусе, ваше святейшество. Хоть в закрытом помещении, хоть в полевых условиях.

— А чародеев приглашали? Пробовали колдовать рядом с прибором?

— А как же, ваше святейшество, ещё как пробовали! Всех придворных чародеев по очереди приглашали, некоторых даже силком приволакивали, в строго секретном порядке. И еще одного колдуна заезжего, и ещё одного мага, и двух ворожей, и одну ведьму, и одного, значит, отечественного шпагоглотателя. Ой, как они, ваше святейшество, мудрили-надрывались, какую тяжеленную пыль подняли!

— И что?

Помощник кивнул — не то чтобы утвердительно, а как бы даже жизнеутверждающе.

— Что и требовалось доказать, ваше святейшество! — Парфирус пенсне обратно нацепил и прочёл по бумажке: — «Поголовное подтверждение отрицательного результата экспериментальным путём», — и своими словами добавляет: — Ни один придворный чародей даже самого мелкого колдовства в зоне действия прибора произвесть не смог, ваше святейшество! Духов вызывали — не являются. Мёртвых морских свинок воскрешали — фигушки, не помогло. Фрейлину Бершадкину к майору Кривоуху привораживали по его же, майоровой, просьбе — пустое дело, безрезультатное! И самое главное — пытались путем колдовского внушения заставить соседние королевства отписать нам в безвозмездный дар некоторые свои территории. Дудки, ваше святейшество! Никаких изменений на политической карте, никаких даже дипломатических поползновений. Одна пыль! Глотатель шпаг — и тот подавился, еле отстучали: не то что шпаги, обыкновенных пыточных щипцов проглотить не сумел! Вот, стало быть, и акт экспертизиуса прилагается.

Отец Панкраций взял акт, покомкал его в ладони, покивал раздумчиво, потом сам рубильником щёлкнул, посмотрел, как лампочка мигает.

— Вы бы перчаточки надели, ваше святейшество, — заботится помощник, — вещь мужицкая, необструганная, пальчик можете занозить, и потом всё ж таки — електричество…

Отец Панкраций эти его слова мимо ушей пропустил, у него свои думки на уме.

— Значит, — говорит, — никакого чуда…

Парфирус свое пенсне опять снял, потёр взмокшую от усердия переносицу.

— Так точно-с, ваше святейшество! — говорит. — В радиусе километра никакого чуда быть не могёт! Научный, стало быть, факт, проверенный! Одно слово — хиромантия!

Только сказал — тут же дверь распахнулась и комом ввалился в келью капрал-сотник, особо приближённый к отцу-инквизитору вояка. На ногах еле держится, руками попутные предметы задевает, хрипит пропитым баском:

— Чудо! Чудо произошло, хозяин! — шлёпнулся на колени, волосы на себе дерёт. — Мужик тот, что давеча в темнице преставился, невероятным образом воскрес и ожил!

Отец Панкраций от вояки отстранился, капюшон поправил — невидимость свою проступившую прикрыл.

— Пошёл вон, болван пьяный! Проспись, быдла военная, я с тобой вечером разберусь!

— Не вели, хозяин, казнить… — воет капрал. — Не пьян я вовсе, лишь слегка похмельный, а шатаюсь потому, что чудом тем ослеплён маленько, своими глазами его видел! Да вот тут два служки дожидаются, которые мужика того хоронить несли, — они подтвердят, хозяин милостивый! Не донесли!

Панкраций ничего не сказал, только рванулся к дверям и велел доставленных служек быстро в зал ввести. Те, как вошли, на колени пред инквизитором бухнулись и крестятся суетно. Отец Панкраций как рявкнет на них:

— Отставить! На ноги встать, носами не шмыгать! Рассказывайте, пескари, по-человечески, по порядку, а не то я вас в нижний этаж спущу без лифта, на другом уровне разговаривать будем!

Служки, как только про нижний этаж услышали, тотчас креститься и носом шмыгать прекратили, вытянулись по стойке смирно. Уж кто-кто, а они-то знали, что там, на нижних этажах, делается. Поняли ребята, что к чему, и сразу выказали готовность отвечать на любые вопросы.

— Тут дело такое… — начал первый служка и на второго скосился: мол, помогай!