Ночь в номере 103 - Алиса Аве

исчезнуть, – сказал Рюу и нежно, почти не коснувшись, поцеловал Кумико в лоб. – Он сказал мне выбирать. Как всегда, выбирать. Ее место определено богами, она всегда должна быть. Тебя я не мог обречь. Я и так подверг тебя опасности. А Кумико мечтала стать собой. Я выбрал правильно.

Мичи переводила растерянный взгляд с Кумико на Рюу.

– Рюу, нет. Столько лет ты… – начала она.

Он не дал закончить:

– Теперь она будет вечно прекрасной.

Рюу осторожно переложил Кумико на пол, встал. Самурай почтительно опустил голову.

– Не оборачивайтесь, – попросил он.

Рюу поднял Мичи, на которую перешло его оцепенение.

Луна вкатилась в номер, требуя места для сияния. Стены растворились. Дверь захлопнулась, табличка с номером 103 упала, расколовшись. Демон они стоял под камнем не двигаясь.

– Она умрет! Зачем ты оставил ее там? Пойдем назад! – упрашивала Мичи.

Рюу перепрыгивал через ступени, тащил Мичи вниз. Ноги подворачивались, не желали слушаться, голова трещала, шея почти не справлялась с ее весом. Носки натирали щиколотки, юката перекрутилась, давила, мешала. Рюу слишком сильно сжимал запястье, кости хрустели и переворачивались внутри, им было тесно в теле.

– Рюу! – Мичи чуть не кувыркнулась вниз по лестнице. Рюу поймал ее на лету.

Мичи села на ступеньку, проверила нос, подбородок, волосы, плечи, бока, бедра, коленки.

– Вернулась? – не веря, произнесла она.

Уши заложило криком радости. Мичи не подозревала, что умеет так визжать. Пока она трясла Рюу и проверяла сердцебиение Кумико, не могла понять, почему все настолько реальное. Пальцы еле шевелились, волосы норовили залезть в глаза и рот, глаза слезились, во рту пересохло. Почему она вся несуразная, плотная, медлительная?

– Я вернулась!

Рюу вновь поднял ее. Он улыбался, совсем как в ее бреду, немного снисходительно.

– Прости за то, что пришлось пережить.

– Я ведь вернулась! – Счастье лилось из Мичи бурным потоком. – Я жива!

Она подпрыгивала на месте. Хлопала в ладоши.

– Мичи, – воззвал к ней Рюу. – Мичи, Нобуо умирает. Мы должны быть рядом!

Лестница показалась Мичи бесконечной. Она неслась за Рюу и просила себя обернуться духом и пройти сквозь стены.

«Нобуо», – бухало сердце, и жизнь, вернувшаяся к ней, уже не приносила радости.

Из 103-го изливался туман. Его манили звезды, он стремился к их мерцанию, чтобы очиститься и наполниться светом.

Веки Кумико задрожали. Тьму, окружавшую ее столько лет, сорвало с глаз, они распахнулись, очистились от мути. Она села, оглядела комнату. Ни снега, ни красных огней.

Она больше не в каморке! Она в покоях Госпожи. Точнее, в 103-м номере.

Кумико поднялась, но слабые ноги подвели, как всегда. Она запуталась в шлейфе белого кимоно. По ткани распускались цветы, над ними летели журавли. Кумико тронула одеяние. Кто и когда облачил ее в шелка?

– Рюу? – Кумико произнесла любимое имя. И вскрикнула, прижала тонкие пальцы к губам.

Ее губы! Ее голос, мягкий, певучий! И руки, что искали любимого, – ее руки белые, с голубыми прожилками вен.

Она пошатнулась, но ее подхватили, помогли устоять.

Не Рюу преклонил перед ней колено.

Кумико не испугалась слуги Госпожи. Не задрожала, не отшатнулась от предложенной помощи. Она видела его, старика со скорбным ртом и навеки потухшими глазами, как через мелодию бивы. Самурай глубоко поклонился.

Меч в его руках истлевал, лишенный вложенной в него силы. Кумико видела тьму, изливающуюся из лезвия, слышала приглушенные крики множества его жертв. Сталь чернела, рассыпалась. Самурай не обращал внимания на свое оружие. Он не разгибал спины.

– Я пришел выразить почтение, моя Госпожа.

Кумико попыталась возразить странному обращению самурая. Но тьма, выходящая из меча, ползла к ней, клубилась у ног. Касаясь белых одежд, наполнялась сиянием, поднималась к рукам, проникала под кожу, меняла Кумико.

И Кумико распознала свет, разгорающийся в душе. Его носила в себе Госпожа. Маленький и слабый в ее мраке, он разрастался и пламенел в Кумико. В обретенном свете узрела она юного воина, закованного в уверенность в победе надежнее, чем в латы. Узрела рёкан, замерших в номерах гостей, духов, собравшихся в фойе возле хозяев. Перед ее взором простирались горы и деревни за ними. Города, страны, континенты, острова, о существовании которых она недавно не подозревала. Кумико видела земли, покрытые лесами, похожими на сосновый бор рёкана, и лесами, деревья которых напоминали веера, острые копья, пузатые горшки. Ей открывались земли, занесенные песком, изрезанные реками, изрытые подземными дорогами. Она видела дома и людей, связанных с ними. Океаны и жизнь, кипящую в водах. Звезды в ночном небе, миры, которые скрывались среди них.

Самурай подал руку новой Госпоже. Он приглашал Кумико в путь. В тысячи дорог, повороты, перекрестки. Люди шли по ним. Сердца их трепетали как свечи. Впервые зажженные, сгоревшие до середины, тлеющие огарками. Кумико могла коснуться каждого, как и сердец тех, кто собрался на первом этаже рёкана. Она воскликнула от радости: среди них полыхало одно, единственное важное ей.

Рюу…

«Я могу избавить мир от Госпожи, но не от Смерти, – сказал он сегодня днем, что теперь казался столь же далеким, как день их свадьбы. – Ее долг перейдет к другому. Другой, раз уж богами определено ей быть женщиной. Она коснулась тебя, коснется Мичи. Я должен выбрать. Одна из вас – согласиться. Но я не могу, Кумико, обречь Мичи, как не могу просить тебя вновь жертвовать собой. И потому я проиграю».

– Нет. Ты не отступишь. Я согласна, муж мой! И прошу тебя принять мое решение, – ответила она.

– Ты победил! – Кумико крикнула, чтобы Рюу услышал. Но сердце ее возлюбленного обливалось слезами, победа над Госпожой не принесла покоя его душе.

Одна свеча погасла.

– Нобуо-сан, – произнес самурай. – Такова была плата.

Слова самурая доносились издалека.

– Зонтик, тогда ты отдал мне свой зонтик. – Кумико отстранилась от воина, говорила с Рюу. – Ты дал мне защиту. Сегодня ты отдал мне…

– Вечность, – подсказывал воин.

– Что мне вечность без него?

– Ничто.

– Ты прав.

Они с Рюу стали единым целым в день, когда он, вымокший до нитки, привел ее в рёкан. Не поцелуи, не свадебная ночь, но зонтик и шаги под проливным дождем определили жизнь Кумико.

Сила бушевала в ней. Раньше она думала, что Госпожа – само зло. Кумико глядела внутрь себя и видела свободу, безграничную и всепоглощающую. В этой свободе не было борьбы, как не было и упоения. Свобода, что Кумико теперь несла в душе, была покоем. Разве назовешь покой злом, наречешь злом свободу? Посмеешь стихию вместить в рамки добра и зла?

– Отчего же она не находила покоя? К чему ей рёкан, ведь она несла умиротворение в себе?

– Она жаждала того, чем с избытком владеешь ты, юная Госпожа. Оттого не нашла покоя.

– Молодости?

– Нет, Госпожа, любви. Той, которую отдаешь, не требуя ничего взамен. Любовь – весна души, любовь – истинное бессмертие. Ты узнаешь, когда полюбишь каждого, кого уведешь за собой. Ты сумеешь дать им то, чего она не могла даже понять. Я помогу тебе.

– Ты не покинешь меня?

– Со мной ли хочешь разделить свое бремя?

Кумико неслась по лестницам подобно быстрой воде. Самурай не отставал.

Туман, напитавшись светом звезд, возвращался и спешил за Кумико, окутывая ее светлой вуалью. Возрождавшийся к новой жизни рёкан пел дивную песню. Отзывались стены, ступени, комнаты. Отзывался весь мир, потому что Кумико водила по нему вверенным бати – силой Госпожи.

13. Один раз, одна встреча

Хакусана заперлась в комнате. Она задыхалась, легкие сжались, выталкивая остатки воздуха. Боробо-тон забился под стол, выпучив глаза на хозяйку. Хакусана бросила измученное тело к столику с фото мужа. Столик покачнулся, фотография упала на пол, стекло разбилось. Рамка удержала фрагменты на месте. По лицу мужа разошлись трещины, он выглядывал из надломленных стеклянных граней, но не смотрел на Хакусану. Он предугадал исход.

Ранение Нобуо не удивило Хакусану. Она спокойно наблюдала за действиями самурая. Для нее все происходило в замедленном времени: меч