Смотрю на тебя - Юлия Григорьевна Добровольская

Вадиму нравилось, как Рита постанывает, целуясь. Ему нравилось, как зубы стучат о зубы, и как больно становится, когда каждый старается втянуть в себя язык другого.

Они давно изучили самые заманчивые участки тела друг друга — хоть и через одежду. Но им не доводилось прежде без оглядки, не торопясь ласкать их, отринув мешающие полноте восприятия ненужные тряпицы и приникая кожей к обнажённой коже другого.

Устав от поцелуев, они лежали какое-то время, не шевелясь. Потом Вадим положил ладонь на голый Ритин живот и стал продвигать её вниз — под ремень, под резинку.

— А что у тебя здесь?

— Это тоже твоё, посмотри, если интересно.

Пальцы Вадима коснулись жёсткого гладкого шёлка на твёрдом бугорке. Дальше рука не пролезала. Он расстегнул ремень и молнию на её брюках, спустил их до колен и стал осторожно и медленно сдвигать резинку трусов. В полумраке белой ночи он видел только пятна — светлое, тёмное — почти не различая деталей. Треугольник внизу живота был совсем чёрным. Он долго гладил его пальцами, потом стал целовать, вдыхая доселе неведомый сладковатый запах, который ударял в голову. Рита, казалось, была, без сознания — только судороги иногда пробегали по её телу.

Потом природа подсказала им, что и как нужно сделать, чтобы не умереть от разрыва сердца.

Первая попытка провалилась. Вторая была удачней, на третий раз всё получилось, как им хотелось — это привело в несказанный восторг обоих. Больше ничто не сдерживало их буйную нежность — всё было можно, всё было возможно, всё было достижимо.

Кругосветное путешествие закончилось там же, где и началось — в лесу у речки, километрах в пяти от деревни Троицкое — от церкви, повенчавшей их. Они просто никуда не двинулись дальше своего первого пристанища.

Все дни и ночи — а их было четыре и четыре — они отдавались друг другу и своим чувствам. Предметом их исследований стало одно — любимое существо, от макушки до пят: как оно выглядит тут и тут, и там, какое оно на вкус и запах, что и как оно любит, а что ему неприятно. Как оно ест, как писает, как умывается — всё это было самым главным интересом их жизни в том первом путешествии в страну любви.

* * *

Рита училась на первом курсе, Вадим в девятом классе. По-прежнему всё свободное время они проводили вместе.

Мама Вадима, казалось, переменилась, поняв, что её сын влюбился. И не просто влюбился, а полюбил — серьёзно и ответственно — эту милую девочку по имени Рита.

Мама словно ожила. На её отрешённом лице всё чаще стала появляться улыбка. Всё чаще в глазах вспыхивали прежние искорки задора, голос снова стал выразительным, как когда-то, когда она была счастливой женой любимого мужчины, счастливой мамой желанного сына, весёлой и неунывающей подругой их с папой многочисленных друзей, увлечённой своим предметом учительницей русской словесности.

Она приняла любовь сына в своё сердце, в свой дом. Она не противилась их близким отношениям и увещевала Ритиных родителей с пониманием отнестись к чувствам детей. Тем более что чувства эти ничего, кроме добра в их жизнь не несли.

Оба увлечённо учились, много читали, общались с природой, строили планы на дальнейшую жизнь. Рита должна стать филологом — литература с детства была её главным увлечением. Вадим собирался поступать сначала на географический факультет, а потом на филологический — он знал, что будет исследователем-путешественником и писателем.

И снова приближалась весна. Вадим предложил отметить годовщину их с Ритой отношений недолгим и недальним походом на лыжах — в село Троицкое. Там они зайдут в церковь, где Бог благословил их союз, покажутся Ему, как есть — пусть посмотрит на их счастье, благословит на дальнейшее. Они поблагодарят Его, переночуют в палатке на месте своей первой совместно проведённой ночи и вернутся назад.

Накануне ударили небывалые морозы, и Рита простудилась. Вадим настаивал на том, чтобы отменить поход, но Рита сказала, что это пустяки, она никогда серьёзно не болеет. К тому же, вскоре потеплело, и погода стала почти совсем весенней.

Рита продолжала кашлять, но температура оставалась нормальной, и она заявила, что нет повода отменять или откладывать задуманное.

Они вернулись позднее, чем планировали — на обратный путь ушло больше времени по причине Ритиного недомогания. У неё началась одышка, и приходилось часто отдыхать. Вадим оставил Риту у себя, позвонив её родителям, чтобы не беспокоились.

Ночью Рите стало хуже: она тяжело дышала, температура поднялась к сорока.

Утром мама вызвала врача. Но не из поликлиники, а из части, где когда-то служил папа. Это был очень опытный врач, к тому же — друг их семьи. Он осмотрел, послушал Риту и немедленно увёз её к себе в госпиталь, ничего не сказав, сколько ни вынуждали его мама и Вадим. Тогда они просто собрались и поехали следом.

Рита была между жизнью и смертью четверо суток. Вадим лежал или сидел всё это время на кушетке под дверью её палаты. Не прогоняли его лишь потому, что доктор сжалился. Молись, сказал он только. Мама привозила ему поесть. Приезжали родители Риты — им сообщили о случившемся, когда поняли, что это очень серьёзно.

Потом ей стало легче. Она пролежала в госпитале ещё три недели, и мама с Вадимом забрали её к себе. Ритины родители уже давно не возражали против их совместной жизни: мама Вадима вызывала у них уважение, сам он внушал доверие поболее некоторых взрослых мужчин, а любовь дочери была самым убедительным аргументом. Кроме всего прочего, у них недавно родился третий ребёнок — девочка. И в двухкомнатной квартире, где оставался одиннадцатилетний брат Риты, стало бы совсем тесно, вернись она — взрослая девушка, студентка, которая нуждалась если не в отдельной комнате, то хотя бы в собственном углу для занятий — домой. Вадим съездил за оставшимися вещами Риты, и всё пошло по-прежнему, но с большей определённостью.

Мама Вадима преобразилась. Она была похожа на весеннее солнце: яркое и чистое, несмотря на то, что зима-печаль нет-нет, да и приглушит своей хмурой холодной тяжестью-болью его радостный свет.

Доктор навещал их каждый день — точнее, вечер — после работы. Он подолгу слушал Риту и простукивал пальцами грудную клетку, потом мял под рёбрами: больно? а так? а вот так? Потом они с мамой засиживались допоздна, и он уезжал.

Вадим как-то спросил маму:

— Тебе не кажется, что Олег